Криминогенная виктимизация социальных групп в современном обществе

Теория виктимности социальных групп в зарубежной криминологической науке

Социальные характеристики личности, детерминирующие особенности ее поведения и взаимодействия с преступником, исключительно важны для самых разных аспектов криминологических исследований. Понимание преступления как сложного процесса взаимоотношений различных субъектов действия (включая и социум), которое соответствовало бы современным представлениям о сущности социальных процессов, требует обязательного анализа феномена жертвы (лат. victima) и ее социальной среды. Таким образом, виктимология должна восприниматься как необходимая сторона, своего рода alter ego криминологии.

Общая тенденция усиления виктимологической составляющей криминологической науки, отчетливо наблюдаемая в последние десятилетия, свидетельствует о гуманизации криминологии, о возрастающем стремлении ее представителей учитывать интересы всех сторон преступного взаимодействия с преимущественным вниманием к проблемам предотвращения преступлений. Сосредоточение внимания криминологов на вопросах профилактики преступности непосредственно стимулирует их интерес к виктимологическим исследованиям. При этом если вопросы индивидуальной профилактики требуют исследования жертвы преступлений на уровне личности, то задачи теоретического обеспечения социальной профилактики заставляют обратиться к малоизученной проблематике виктимности и виктимизации социальных групп, страт, классов.

Различные аспекты проблемы жертвы преступления, зачастую выделяемые в большей степени интуитивно, чем сознательно, были известны уже с давних пор¹См.: Полубинский В.И. Виктимологические аспекты профилактики преступлений. М., 1980. С. 7-15.. Однако о необходимости развития самостоятельного научного направления впервые начали говорить на Западе только в конце 40-х годов прошлого века прежде всего под влиянием идей Б. Мендельсона Г. Гентинга, Р. Гассера и других видных криминологов, которые утверждали, что новое направление сможет более эффективно обеспечить логичный и междисциплинарный подход к традиционной для криминологии теме жертвы преступления. Новая наука должна была синтезировать и систематизировать разноплановые данные о потерпевшем в единое целое в целях более глубокого и всестороннего понимания причин преступлений и условий, способствующих их совершению²Ривман Д.В. криминальная виктимотогия. СПб, 2002. С. 44.. Выделение виктимологии как самостоятельной науки действительно смогло существенно расширить возможности исследователей по пониманию феномена преступности в целом³Квашис В.Е. Основы виктимологии. — М., 1999. С. 8-49..

Возникновение нового криминологического учения было необходимо и для совершенствования предупредительно-профилактической деятельности, повышения уровня раскрываемости преступлений, для выработки государственной уголовной политики в целом⁴См.: Жалинский А.Э. Насильственная преступность и уголовная политика // Сов. государство и право. 1991. № 3.. «Вполне возможно, что наши неудачи в области предупреждения преступности обусловлены тем, что в течение столетий все внимание было сосредоточено на самом проступке или же на преступнике и не уделялось внимания жертве, которого она заслуживает»⁵Фаттах А. Виктимология: что это такое и каково ее будущее // Международное криминологическое обозрение. Париж, 1967. (Цитируется по: Варчук Т.В. Криминология и виктимология. М., 2001. С. 5)..

Постараемся выявить основные тенденции эволюции виктимологии, имея в виду то. что в качестве раздела криминологии наука о жертве преступления в общем и целом отражает основные тенденции и повороты криминологической мысли.

Американский криминолог Э. Кармен, излагая свою концепцию развития виктимологии, указывает на три области основных интересов, которые в разные периоды времени были характерных для виктимологов.

1. Виктимология изучает причины того, почему или каким образом жертва вступила в опасную для нее ситуацию. Такого рода подход не предполагает вопроса об ответственности, тем более об ответственности жертвы. Здесь скорее исследуется динамика событий, которые привели к виктимизации индивида, его социальный статус и социальное окружение.

2. Виктимология оценивает, каким образом полиция, прокуратура, суды, адвокаты взаимодействуют с жертвой. Каким образом рассматривали жертву на каждой стадии функционирования системы правосудия.

3. Виктимология оценивает эффективность усилий по возмещению жертвам их потерь⁶Karmen А. Сrime Victims. An Introduction to Victimolog. Brooks / Cole, 1995. P. 19-21..

На наш взгляд, такая классификация является сугубо неполной. Так, за ее пределам остались такие важнейшие вопросы, как вопросы взаимодействия преступника и жертвы, вопросы ответственности жертвы, виктимологической профилактики, наконец. Впрочем, и сам Э. Кармен указывал на то, что виктимологическая перспектива никогда не исчерпывалась данными направлениями. Для этой молодой науки всегда был характерен полидисциплинарный подход и в различные периоды ее истории, в рамках различных школ и направлений комплекс виктимологического знания включат в себя тот или иной «пакет» смежных дисциплин юридического, социологического, психологического и т.п. порядка. Их взаимосвязь способствует развитию виктимологии, формирует ее содержание и особенности методологии, позволяющие ответить на тот или иной запрос времени.

Последние двадцать лет развития виктимологии характеризуются возрастанием роли преимущественно социологического подхода в решении ее теоретических проблем. Данную тенденцию еще в 1986 г. четко зафиксировал немецкий исследователь В. Кифль.

Если за исходную точку развития виктимологии взять западные криминологические исследования первых послевоенных лет, то можно легко установить, что жертва преступления, ее наложение в обществе, социальный статус, а также социальный процесс отношения «жертва — преступник» в то время еще не причислялись к определяющим параметрам криминологического анализа, несмотря на то что уже тогда особенно важным считалось личное отношение преступника к жертве, прежде всего в случае убийства. Признавался, правда, факт существование своего рода предрасположенности отдельных лиц к тому, чтобы стать жертвой определенного преступления. Наличие этой предрасположенности, как и самой жертвы преступления, определялось как «основополагающая часть ситуации совершения преступления», по своей доказательности относящаяся к «внутренней ситуации преступления» и «подходящему случаю», способу совершения преступления, а также сопоставимым аспектам преступления, таким как «место преступления» и «время совершения преступления».

Отношение к жертве как к обязательному объекту криминологического исследования впервые четко прослеживается в работах Бенджамина Мендельсона. В основу своей наиболее известной работы «Происхождение и доктрина виктимологии» Мендельсон положил результаты анализа данных интервью с лицами, включенными в процесс рассмотрения в суде дел о различных преступлениях: преступниками, свидетелями, следователями, т.е. со всеми, кто так или иначе был осведомлен о преступлении. Для этого им быта подготовлена обширная анкета, написанная на доступном языке и содержащая более трехсот вопросов по проблемам, относящимся к различным сферам интереса криминологической науки. Основываясь на анализе полученных данных. Мендельсон пришел к выводу, что одним из факторов преступления обычно были регулярные отношения между обидчиком и жертвой. В качестве первого шага в осмыслении результатов своего исследования он предложит свою типологию жертв.

1. Полностью невиновная жертва. Такой жертвой может быть признан ребенок или полностью невменяемый человек.

2. Жертва с незначительней виной. Этой жертвой могла бы быть женщина, которая легкомысленным поведением провоцирует спонтанное нападение на себя.

3. Жертва, которая является столь же виновной, как и обидчик. Сюда могут относиться те, кто своим поведением целенаправленно провоцирует обидчика к совершению преступления.

4. Жертва, более виновная, чем обидчик. Сюда относят тех, кто подталкивает другого к совершению преступления.

5. Наиболее виновная жертва. Это происходит, когда преступник (он же - жертва) был убит лицом, который совершат действия, относящиеся к самозащите.

6. Воображаемая жертва. Это люди, страдающие от умственных расстройств типа паранойи, ошибочно приписывающие себе качества жертвы.

Разработки Мендельсона вызвали широкий отклик среди криминологов, несмотря на целый ряд высказанных в его адрес критических замечаний. Стоит отметить, что основоположник продолжат активную творческую деятельность, внеся в итоге самый весомый вклад в развитие виктимологии. Уже в 1975 г. Мендельсон опубликовал монографию «Общая виктимология», в которой развил свою концепцию виктимологии. связав ее с созданием «клинической» или «практической» виктимологии, в орбиту которой должны быть включены не только жертвы преступлений, но и жертвы природных катаклизмов, геноцида, этнических конфликтов и войн.

Такого рода подход представляется нам достаточно интересным с точки зрения перспективы развития социальных наук, не исключая и криминологию. Несмотря на то что в дальнейшем мы хотели бы с большей силой подчеркнуть своеобразие криминальной виктимологии как раздела криминологической науки, стоит признать, что родовая общность объекта исследования каждой из наук, обращающихся к проблемам жертвы, делает актуальной задачу разработки комплексной «практической» виктимологии. Подобного опыта в отечественной науке мы пока еще не имеем. Однако очевидно, что сегодня, с учетом развития и усложнения социальных отношений, просто необходимо принимать во внимание результаты разработок криминальной и некриминальной виктимологии, сопоставляемые в рамках единого дисциплинарного подхода. Особенно это значимо для исследования особенностей виктимизации в медицинской сфере, при изучении особенностей жертв террористических актов, при анализе роли социальных статусов и процессов стратификации в формировании параметров виктимности личности и т.п.

Другим «отцом» виктимологии принято считать Ганса фон Гентига. В таком качестве его рассматривают в силу того значения, которое имела для завоевания новой наукой своих «прав гражданства» книга «Преступник и его жертва». В ней он прежде всего стремился изучить жертву как «элемент окружающей среды». Цель Гентига состояла в том, чтобы обеспечить двойную структуру для изучения преступления как альтернативу традиционному, одномерному (unidimensional) подходу, сосредоточенному на преступнике. До этого времени криминологические объяснения преступного поведения сосредоточились на социокультурных характеристиках, биологических отклонениях и психологическом состоянии преступника. Большинство теорий, пытаясь определять суть причинной обусловленности преступления, предлагало только статические объяснения. Изучение жертвы, ее характеристики, ее отношений и взаимодействий с преступником, ее ролью и ее вкладом в происхождение преступления, казалось, несло в себе большое обещание для того, чтобы преобразовать этиологическую криминологию от статического, одностороннего изучения качеств и признаков преступника в динамическом, ситуативном подходе, который рассматривает преступное поведение как результат динамических процессов взаимодействия.

Гентиг исследовал отношения между «деятельной стороной» (doer), к которой он относил преступника, и «страдательной стороной» (sufferer), к которой относит жертву. Такой подход с позиций современной виктимологии. которая подчеркивает активную и часто определяющую роль жертвы во взаимодействии «жертва преступник», мог бы казаться устаревшим. Однако следует иметь в виду систематичность и глубину исследования вопроса Гентигом, работы которою по целому ряду моментов сохраняют свое значение шпон» до настоящего времени.

Гентиг также предложил свою классификацию жертв, которая базировалась на психологических, социальных, и биологических основаниях. Предпосылкой его классификации стала также идентификация жертвы относительно различных факторов риска. Он объединил все виды жертв в три основных класса: общий класс жертв, психологические типы жертв и активированное страдательное лицо (The Activating Sufferer).

Общий класс жертв

1. Молодежь, дети. Они слабы физически и с наибольшей степенью вероятности могут стать жертвой нападения. Детство — самый опасный период жизни.
2. Женщины. Женский пол — другая форма слабости, провоцирующей преступление. Слабость женщины даже закреплена в законе, поскольку многие законы основаны на закреплении факта более слабого женского и более сильного мужского пала.
3. Старшее поколение. К старшему поколению относится большинство собственников крупных состояний и эквивалентной богатству власти в различных ее проявлениях. И в то же самое время старики слабы физически и нередко умственно
4. Умственно неполноценные лица. Психически больные, глупые люди, а также наркоманы и алкоголики.
5. Иммигранты и различного рода социальные меньшинства. Иммиграция означает нечто большее, чем просто смена места проживания. Она является причиной устойчивого чувства беспомощности в житейских межличностных отношениях Неопытный, бедный и зачастую депрессивный иммигрант — легкая добыча по всем видам преступления.

Психологические типы жертв

6. Депрессивный тип. Эти жертвы могут пострадать из-за подавления инстинкта самосохранения. Лишенный такого инстинкта, индивидуум может быть легко подвержен насилию, обману и т.п.
7. Жадный. Этот тип человека представляет собой легкую жертву. Чрезмерное стремление к выгоде затмевает разум, жизненный опыт, внутренний голос, нередко предостерегающий человека против опасности.
8. Экстравагантный. Произвольное, беспричинное, выходящее за общепринятые рамки поведение часто провоцирует преступление.
9. Одинокие и «убитые горем» жертвы. Одиночество, по мнению Гентига, ведет к ослаблению умственных способностей индивида, который поэтому становится легкой добычей для преступников. Убитые горем жертвы часто бывают настолько ошеломлены своими потерями, что становится легкой добычей для преступников всякого рода.
10. Мучитель. Здесь жертва становится преступником. Это может быть психически неуравновешенный отец, который оскорблял жену и детей в течение множества лет, пока один из детей не подрастет и при условии чрезвычайной провокации не убьет его.
11. «Блокированная жертва«. Здесь жертва столь запутана в ситуации сложного отношения с преступником, что защитные шаги становятся для нее невозможными.

Активированное страдательное лицо

Данный раздел включает в себя всего один элемент.

12. Активированное страдательное лицо. Это имеет место тогда, когда жертва трансформируется в преступника. Множество факторов может выступать такого рода «активаторами» жертвы: личные предрасположения, возраст, алкоголь, потеря самоконтроля.

Гентиг полагал, что подавляющее большинство жертв в силу их действий или поведения несут ответственность за насилие нал ними, что не соответствует выводам современной виктимологии, которая не склонна акцентировать момент ответственности в характеристике жертвы преступления.

Общий класс жертв согласно делению Гентига в общем и целом соответствует типам виктимности, определяемым социальным статусом личности. Вместе с тем включение сюда лиц, не только объединенных социальными характеристиками, но и выделенных по внесоциальным факторам (умственно неполноценные лица, лица старшего поколения, молодежь, дети, женщины), говорит об известном несовершенстве предложенной классификации. Деление понятия виктимности осуществлено Гентигом по различным основаниям.

Успеху виктимологии не в последнюю очередь содействовали работы Мервина Э. Вольфганга. С 1948 до 1952 г. в Филадельфии он провел первое масштабное изучение феномена опрометчивого (precipitation) действия жертвы. При этом он сосредоточил свое внимание на преступлениях, связанных с убийством, трактуя жертву и преступника в качестве «взаимных участников убийства». Вольфганг проанализировал дела по 588 убийствам и установил, что 26% (150) из всех случаев убийств, изученных им в Филадельфии, были связаны с ситуацией, в которой жертва явилась прямым провокатором убийцы.

В дальнейшей перспективе, по мере усиления социологического направления в мировой криминологии жертва начинает рассматриваться как «групповой фактор», исследования приобретают все более систематический характер, закладываются основы для самостоятельного научного направления. В 1948 г. американский криминолог Ф. Вертхам определяет основные задачи и черты виктимологии, трактуя ее как науку прежде всего об отношениях между правонарушителем и жертвой преступления. Виктимология рассматривается им как самостоятельная дисциплина, как наука, параллельная криминологии и занимающаяся исключительно жертвами преступлений или несчастных случаев. В соответствии с этим задача виктимологии виделась в том, чтобы изучить личность жертвы в биологическом, психологическом и социологическом аспектах. Следовательно, необходимо было разработать систему предупредительных мер, направленных на снижение потенциальной возможности становиться жертвой преступления, чему соответствовал особый метод «прогнозирования жертвы». Таким образом, постулировалось положение о принципиальной близости виктимологии к криминологии, несмотря на то что они представляют собой различные научные дисциплины. Сходных позиций по данному вопросу придерживался и Б. Мендельсон.

Проект разработки комплексного учения о жертве преступления достаточно быстро привлек широкое внимание, тем более что с ним соотносились представления о гуманизации юридического знания. Последовавшие критические выступления были связаны прежде всего с утверждением о том, что многие из аспектов этого учения не всегда соответствовали собственно криминологическому знамению понятия жертвы преступления. В некоторых случаях можно было встретить суждение о том, что с постановкой вопроса о природной предрасположенности личности к виктимизации новая дисциплина вынуждена повторять путь криминологии, научные силы которой в это время были в значительной мере поглощены полемикой сторонников неоломброзианства и социологического направления. «В соответствии с этим исследование жертвы является коррелятом исследования преступника... когда осуществляется интенсивный поиск виктимогенных фактов прежде всего психического и социального рода, т.е. характеристик, которые придают достаточно привлекательности для того, чтобы стать целью преступления. Аналогично криминологии, условия возникновения которой при ближайшем рассмотрении постоянно подразумевало преступников-рецидивистов, виктимология интересуется рецидивистами-жертвами».

Было признано, что если научный анализ конфликтных ситуаций, поведения и личности жертвы может быть теоретически самостоятельным направлением и будет представлен научной общественности в рамках автономной отрасли знания, то виктимология должна открывать новые пласты исследования, постоянно координируя свои научные поиски с криминологией, однако при этом не дублируя данную науку. Таким образом была поставлена в принципе классическая для складывающейся научной дисциплины задача: определить границы виктимологии по отношению к смежным направлениям в науке, разработать собственную методологию исследований, обозначить наиболее важную концептуально, актуальную и практически востребованную проблематику.

В то же время виктимология нередко оценивается как альтернатива криминологии, возникшая в качестве реакции на проблемную ситуацию в последней, сложившуюся на рубеже 1940-1950-х годов: «Традиционные, обычные трактовки преступного поведения, не только не могли объяснять, почему некоторые индивидуумы с определенными социальными и психологическими характеристиками совершают преступления, в то время как другие, имеющие те же самые характеристики, не делают этого, но они никогда не предлагали объяснение того, почему тот или иной человек совершил преступление в определенный момент, в определенной ситуации, против определенной жертвы. Виктимология, казалось, предлагала возможность объединения факторов предрасположения к преступлению с вызовом или реализацией факторов преступления, при синтезе индивидуальных переменных с ситуативными переменными. Через виктимологию, казалось, возможно развить динамическую модель, затрагивающую поводы преступника и отношение к нему жертвы, инициативу преступника и ответ жертвы, действие одной стороны и реакцию другой стороны. Это, однако, остается в значительной степени невыполненным обещанием»

1В 1960-е и отчасти в 1970-е годы приоритет в исследованиях явно отдавался прикладным аспектам виктимологии. Их теоретическое обоснование было связано с разработкой алгоритмов оптимального поведения в криминогенных ситуациях; изучением путей повышения уровня защищенности должностных лиц, чьи служебные функции сопряжены с риском подвергнуться преступному посягательству; сведение к минимуму виктимогенных ситуаций, предотвращение и пресечение их; защита и реабилитация потерпевших от преступлений»¹Иншаков С.М. Зарубежная криминология. М., 1997. С. 184.. Важное место в исследовании занимаю выяснение того, насколько жертвы преступления сами содействовали своей виктимизации. Исследуются факторы и особенности виктимности малоимущих слоев населения.

Большим успехом у виктимологов начинает пользоваться методика сравнительного опроса жертв, которая выглядела весьма многообещающей для теоретического решения проблем увеличения уголовных преступлений в различных регионах планеты и криминализации социальных групп с перспективой разработки методов социального контроля над преступностью, адекватных современной ситуации. При этом в качестве индикатора для определения границ криминализации социальных групп предлагалось использовать статистику так называемого преступления без наличия жертвы.

Отталкиваясь от работ Мендельсона и Гентига, с одной стороны, и подводя своеобразный итог изысканиям ученых за два десятилетия известный американский криминолог Стив Шафер предложил новую теорию криминальных жертв, положив в ее основу фактор ответственности. Здесь решающее значение для систематизации имела градация процесса убывания степени ответственности жертвы. Шафер полагал, что система правосудия должна рассматривать динамику преступления, а также процесс отношения преступника и жертвы. Он заявлял, что «изучение отношения «преступник — жертва»» подчеркивает потребность признать роль и ответственность последней, которая не только является одной из причин преступления, но должна стать центральным звеном в расследовании преступления». В свете заявленного нами концептуального подхода важной представляется также мысль Шафера о том, что ответственность не является изолированным фактором социальной жизни, скорее она представляет собой особого рода инструмент социального контроля, используемого всегда всеми обществами. Потому преступление не может быть только индивидуальным актом, оно также и социальное явление. Преступление не просто «случается» с жертвой. Последняя часто вносит вклад в совершение преступления своими небрежными действиями, а нередко — и прямой его провокацией.

В последние два десятилетия виктимологические исследования переживают подъем как на Западе, так и в России. Во многом это обусловлено целым рядом внешних причин, а не какими-то особыми прорывами в теории или методологии самой науки о жертве. Прежде всего повышенное внимание к вопросам функций жертвы в механизме совершения преступления и ее интересов связано с осознанием обществом масштабов роста преступности в условиях глобализации с ее массовой миграцией, резким усилением транснациональных преступных группировок, стремительной криминализацией целых регионов планеты и социальных групп. В этих условиях страх перед преступлением становится серьезной социальной фобией, на которую стремится оперативно отреагировать наука. Внимание ученых вес чаще привлекают вопросы о роли жертвы в провоцировании преступления, об особенностях ее поведения при подаче заявления о совершении преступления в правоохранительные органы, о стимулах активной самозащиты, а также об виктимологической составляющей уголовно-правовой политики. Однако общественный заказ на проведение прикладных виктимологических исследований и разработку конкретных рекомендаций обусловил рост интереса к фундаментальным теоретическим разработкам.

Подъему теоретической виктимологии содействовала также институционализация этой дисциплины как научного направления, зафиксированная на начало 1970-х годов, когда приобрели авторитет периодические виктимологические издания, стали регулярными международные конференции по виктимологической проблематике, во многих странах сформировало» виктимологические общества, а в 1979 г. на международном конгрессе было учреждено Всемирное общество виктимологов. Среди других факторов нужно назвать новые импульсы к развитию, которые в это время получает «старшая сестра» виктимологии — криминология.

Последняя, в свою очередь, начала особенно активно развиваться под влиянием существенных изменений в общегуманитарном мышлении Запада Идеи феноменологического анализа социально-правовых явлений, опыты постмодернистских интерпретаций в юридической науке, включая и криминологию, юридическая герменевтика постепенно вытесняют традиционный интеракционизм, бывший теоретическим фундаментом ранней криминологии. Однако доминирующим интеллектуальным течением, во многом породившим «новую волну» в криминологии и как следствие — в виктимологии. постепенно становится социальная критическая теория, отцами-основателями которой были М.Фуко (Франция), Ю. Хабермас (Германия). Их антагонизм только способствовал самоидентификации данного направления.

Для социальной критической теории характерно постоянное стремление к новым видам полидисциплинарного анализа. Поэтому не случайно, что ее приверженцы находятся в оппозиции к истэблишменту традиционных университетских дисциплин, а их исследования институционализируются, как правило, в виде центров и лабораторий, а не кафедр и факультетов. Лейтмотивом подобного рода исследований является рассмотрение социокультурных феноменов, включая коммуникативные взаимодействия в правовой сфере (или в сфере, потенциально допускающей правовую форму регулирования), прежде всего в аспекте организующих их отношений господства и подчинения, связанных с гендерными, классовыми, расовыми и т.п. различиями. При этом коммуникативные формы и процессы рассматриваются как динамические силы, а не как вторичные образования, зависящие от институциональных форм или от политической или экономической организации. Вместе с тем не существует устоявшейся единой «матрицы» «критических исследований» — это многообразные исследовательские практики, осуществляемые исходя из различных позиций, в локально обусловленных социокультурных контекстах и обстоятельствах академической деятельности⁸Фурс В.Н. Критическая социальная теория в западной мысли 70-90-х годов XX века: типологическая реконструкция. СПб., 2002. С. 30-38..

Криминологическая наука откликнулась на возникновение социальной критической теории если не появлением так называемой радикальной криминологии (здесь присутствовали и другие социальные и теоретические детерминанты), то, во всяком случае, ее ускоренным теоретическим «взрослением». Сравнительно быстрый успех радикальной криминологии этого течения во многом был инициирован комплиментарностью левым идеям, которые были исключительно популярны в интеллектуальной среде Запала на рубеже 1960-1970-х годов.

Радикальная криминология представляла собой синтез криминологической концепции стигмы (согласно которой преступления совершают все члены общества, но к ответственности привлекаются только представители низших страт) и концепции аномии Э. Дюркгейма. У ее истоков стояли Г. Блох, Д. Гейс, Д. Конгер, В. Миллер, Р. Куинни, Ф. Зак.

Термин «аномия» у Дюркгейма обозначал явление потери социальной значимости традиционной системы нравственных и правовых ценностей. Так, аномия европейского общества рубежа XIX-XX вв., по мысли французского ученого, была порождена переходным кризисным характером современной эпохи и представляла собой продукт неполноты перехода от механической к органической «солидарности». Проблема состояла в том, что объективная база последней — общественное разделение труда прогрессировало быстрее, чем находило свою моральную опору в коллективном сознании, а правовую основу — в системе действующих законоположений. Важнейшей задачей в области регулирования общественных отношений Дюркгейм считал поэтому создание новой системы нравственности, отвечающей современной сложности общественной структуры. Представители радикальной криминологии полагали, что масштабная задача преодоления аномии в современном обществе должна быть дополнена установкой на полное искоренение преступности за счет кардинального преобразования социальной структуры капиталистического общества

В 1980-е годы доминирующими становятся установки критической социальной теории. Именно в этот период происходит окончательное оформление и институционализация радикальной криминологии: учреждаются научные сборники и журналы, проводятся конференции и симпозиумы. Основное идейное и концептуальное ядро нового направления составили работы Я. Тейлора, Г. Швендингера, А. Платта. Г. Хаферкампа, Д. Даунса, П. Рока. Р. Кларк и Э. Шур образовали умеренное крыло радикальной криминологии.

Примерно с конца 1970-х годов парадигмы радикальной криминологии постепенно привлекают к себе внимание виктиматогов. Уже в 1983 г. американский исследователь Д. Фридрикс допустил, что радикальная криминология и виктимология имеют огромный потенциал взаимного воздействия. Он предложил поиск путей сочетания и эмпирической верификации некоторых общих теоретических суждений. Призывая изучать феномен потерпевшего с «радикальной» точки зрения, Фридрикс первым ввел термин «радикальной виктимологии». В 1986 г. А. Фиппс также констатировал общность существующих подходов в радикальной криминологии и виктимологии, отмечая их своеобразную «комплиментарность» и утверждая, что радикальная криминология может формироваться через эмпирическое изучение результатов исследования виктимизации различных социальных страт. Представители обоих подходов избегают изолированной ориентации на жертву (или на взаимоотношение жертва — преступник), вместо этого пытаясь проанализировать роль потерпевшего в системе уголовного судопроизводства.

Во второй половине 1980-х и в 1990-е годы в радикальной криминологии и виктимологии постепенно начинают доминировать более умеренные в политическом плане работы, вполне укладывающиеся в рамки академической стилистики. Стоит отметить, что 1990-е годы отмечены возрастающим влиянием в социальной критической теории хабермасианских идей с акцентировкой социально-политической и социально-правовой проблематики, вопросов глобализации и кризиса проекта государства в традициях «модерна»⁹См.: Фурс В.Н. Контуры современной критической теории. Минск. 2002; Фирман И.П. Социально-культурные проекты Ю. Хабермаса. М., 1999;.Собственно правовым вопросам была посвящена фундаментальная работа Ю. Хабермаса (1994) «Фактичность и значимость: к дискурсивной теории права и правового государства», в которой исследуются новые перспективы отношений личности и государства, их различные аспекты в условиях глобализации, включая и аспекты, входящие в сферу интересов криминологической науки. При этом основной акцент делается на поиске такой неолиберальной коммунитаристской модели этих отношений, которая могла бы обеспечить новую систему гарантий устойчивой независимости и самодостаточности личности в условиях тектонических социальных сдвигов. Современное право здесь трактуется как механизм, который разгружает коммуникативную деятельность членов общества, решая задачу социальной интеграции, но оставляя при этом свободными пространства коммуникативной социализации.

В данный критический контекст органично вписываются работы представителей радикальной виктимологии¹⁰Нам представляется, что с учетом существенных вменений в радикальной виктимологии на рубеже 80-90-х гг. отказ от левых и левацких — «радикальных» в собственном смысле слона высказываний, усиление ориентации на критическую социальную теорию) было бы белее точно говорить о «пострадикальной» виктимологии. Однако мы считаем целесообразным следовать в данной работе устоявшейся терминологии., выступающих с критикой традиционной виктимологии и утверждающих, что ее основные концепции, сформировавшиеся в доглобалистскую эпоху, имеют тенденцию затрагивать вопросы обеспечения интересов государства в большей степени, чем вопросы прав и интересов жертвы. более того, что в современных условиях эти концепции содействовали консервативной программе контроля над преступностью и усилили власть государства в уголовном судопроизводстве.

Данная критика является в целом конструктивной, основанной прежде всего на акцентировке положительных результатов развития виктимологии и выявлении противоречий между этими результатами и растущими социальными ожиданиями. Чаще всего делается вывод о том, что по мере становления виктимологии как науки общая криминологическая литература в большинстве своем начала фокусироваться на концепции прав потерпевшего. Одновременно с этим общество стало охотнее признавать права «жертвы» и обращать больше внимания на освещавшиеся в прессе случаи плохого обращения представителей государственной власти с потерпевшим. Эффект этого движения усиливался возникновением на Западе общественных организаций с участием групп потерпевших, фокусирующихся на отдельных преступлениях (вождение автомобиля в нетрезвом виде, похищение детей, изнасилование и т.п.) и конкретных проблемах их жертв. Одним из предложенных решений с учетом положения потерпевшего была выплата компенсаций. Однако положительные стороны этой меры очень скоро потерялись на фоне того, как потерпевшие все чаще «с болью признавали, что получение денег от пассивных бюрократических органов не является панацеей от тех трудностей, которые им пришлось испытать». Одним из следствий их неудовлетворенности стала попытка наделить потерпевших более значительной ролью в процессе уголовного судопроизводства. Но эта новая фокусировка привела к еще большему усилению направленности уголовной политики, проводимой западными государствами, на личности преступника и на систему уголовного судопроизводства, а не на личность потерпевшего.

Представители радикальной виктимологии, как нам кажется, склонны рассматривать жертву в качестве главного элемента уголовного судопроизводства, на что указывают неоднократные отсылки к историко-правовому материалу, свидетельствующему о том, что в системе обычного права потерпевшие, как правило, имеют право решающего голоса в принятии решения в отношении преступника. Здесь потерпевший и его родственники контролировали степень наказания и, следовательно, степень удовлетворенности наказанием, назначенным преступнику. Однако под угрозой усиления родовой вражды возникает потребность в общественном вмешательстве.

С организации судопроизводства на основе писаного законодательства, как определил один из идеологов ранней виктимологии Э.А. Хобел, начинается процесс ограничения роли потерпевшей стороны. В своем стремлении укрепить центральную власть государство фактически принимает на себя в судебном процессе ролевые функции пострадавшего. Конечно, конкретные потерпевшие появлялись на суде, чтобы давать показания, либо различными способами предоставляли информацию в систему уголовного судопроизводства, но они не были больше обвинителями и прокурорами, которые вершили правосудие над преступником. Помимо того, что потерпевшие были лишены возможности играть основную роль в уголовном процессе, они также потеряли важное право на определение сущности правонарушения, и государство начало прибегать к закону для определения правонарушения независимо от ощущения потерпевшей стороной относительно нанесенного ущерба. С точки зрения традиционной виктимологии это ознаменовало собой начало пренебрежения мнением потерпевшего: «Пренебрежение мнением потерпевшего это не просто результат безразличия, это логическое следствие законодательства, которое определяет правонарушение как преступление против государства».

Исторически возрастающее безразличие государства к потерпевшим отразилось в изменении роли, которая отводилась им в уголовном судопроизводстве. Одно из проявлений такого «безразличия» виктимологи видели в изменении роли потерпевшего, к которому стали относиться прежде всего не как к человеку, которому был нанесен определенный ущерб, а как к субъекту, представляющему собой эмоциональную поддержку обвинения. Таким образом, государство игнорирует фактически нанесенный ущерб и вместо этого концентрируется на преступнике, определяя «цену» за нарушение закона Подобный процесс, в котором задействован потерпевший, не приводит к возмещению ущерба и, по сути дела отводит жертве второстепенную роль. Реальный ущерб, таким образом, подчиняется теоретическим понятиям юридического ущерба а определения «потерпевший», «жертва» становятся искусственными. Согласно утверждениям радикальных виктимологов определение жертвы, используемое в традиционной виктимологии, полностью сконструировано, синтезировано в практике законодательства и судебного процесса.

Центр тяжести ранних разработок представителей радикальной виктимологии поэтому направляется на критику традиционных государственных определений преступления, преступников и потерпевших. Именно с такой программой, во многом определившей лицо радикальной виктимологии в процессе ее дальнейшей эволюции, выступил в 1972 г. Р. Куинни. В то же время другие радикальные криминологи начали расширять рамки определений преступления за пределы тех форм поведения, которые оговариваются уголовным законом, включая различные формы аморальной деятельности и поведения, в частности такие, которые совершаются от имени государства, легитимизированного в рамках капиталистической системы. Подобным образом они расширили понятие потерпевшей стороны, включая тех, кто пострадал от рук государства.

Радикальные виктимологии 1970-х годов определили новые группы потерпевших и новые виды виктимизации, характерные для различных социальных страт, но остановились, не дойдя до самого понятия традиционного потерпевшего, чья виктимизация, как они утверждали, усугубляется в пределах системы уголовного судопроизводства. В результате теоретическая модель виктимизации социальной системы была лишена структурного фундамента и виктимизация личности в системе отношений «личность — государство» по-прежнему трактовалась как «ошибка по незнанию». Считалось, что подобное упущение могло быть легко исправлено специальной подготовкой персонала уголовного судопроизводства и путем повышения доступности антивиктимизационных программ для потерпевших.

Следующий этап в развитии радикальной криминологии отмечен преодолением указанных упущений. Критика традиционных и официальных определений потерпевшей стороны связывается со стереотипами массового сознания, характерными для среднего класса западного буржуазного общества. Эти стереотипы оказывают решающее влияние на участие в понимании преступления, уголовного процесса и феномена жертвы. В значительной мере отдаленные от реальности преступления как необходимой черты жизни западного общества, большинство граждан среднего класса могут понимать преступление и свою собственную виктимизацию только как некоторого рода иррациональный феномен. С такой точки зрения потерпевшие являются лишь невинными свидетелями, попавшими в этот водоворот не умещающейся в их сознании иррациональности. Они не могут оценивать преступление с точки зрения лица включенного в систему нелегальной экономики, или же лица находящего в преступлении облегчение от разочарований жизни без средств. Для среднего класса жертва и преступник являются частью дихотомии, взаимоисключающим сочетанием категорий. Преступник не может восприниматься как жертва, а жертва — как преступник. С этой точки зрения традиционная концепция жертвы исходит из упрошенных представлений о структуре общества, где все жертвы являются «невинными героями в правоучительной пьесе» (Д. Блэк). Данная структура требует неучастия жертвы в правонарушениях и статичности взаимоотношений «жертва — преступник».

Выдвинутая в 1983 г. Д. Блэком концепция преступления как «самопомощи» (self-help) базируется на критике лежащей в основе традиционной виктимологии дихотомии «жертва — преступник».

Его концепция предполагает, что по крайней мере некоторые преступники и жертвы могут рассматриваться как участники динамического и продолжающегося взаимодействия. В любой момент участники могут быть названы жертвой или преступником в зависимости от сцены взаимодействия. Например, при продолжающихся взаимоотношениях один из участников может прибегнуть к расплате («self-help», по Блэку) с другим за имевшую ранее место «виктимизацию». В этот конкретный момент бывшая жертва становится нынешним преступником, а бывший преступник — нынешней жертвой. Если взаимодействие продолжается, позиции могут вновь поменяться.

В данном контексте такой видный представитель радикальной криминологии 1980-1990-х годов, как Д. Катц, утверждал, что некоторые преступники признают и культивируют подобную идею «иррациональности» своего поведения. Граждане среднего класса могут столкнуться с трудностями, пытаясь представить себе систему, в которой преступники и жертвы меняются местами в процессе действия, реакции, расплаты в неожиданно возникающих драмах, которые часто разыгрываются в социальных группах с повышенной виктимностью. Именно при таких обстоятельствах вмешательство системы уголовного судопроизводства необходимо для разграничения жертв и преступников. До подобного вмешательства не существует жертв и преступников в обычных смыслах этих слов. «Типичные общественные и официальные концепции не могут зафиксировать все разнообразие подобного взаимодействия жертвы и преступника и предоставить мифически чистое и стереотипное представление о жертве».

Д. Катц полагает, что внедрение подобных абстрактных представлений об отношении преступника и жертвы препятствует реальным попыткам найти социальные корни преступления. В итоге и общественное сознание, и криминология имеют тенденцию объяснять преступление, ссылаясь преимущественно на вымышленные или реальные характеристики, относящиеся к преступнику. Таким образом, причины преступления и виктимизации личности воспринимаются как недостатки социализации личности или же как ее генетические свойства. Фактор социальных предпосылок преступления либо игнорируется, либо становится второстепенным по сравнению с теми факторами, которые составляют «истинную сущность» преступника. В итоге подобный подход приводит к гипертрофированной акцентуализации уличных преступлений и отвлекает внимание от преступлений «белых воротничков». Последние обладают качествами, которые характерны для образа жертвы в представлениях среднего класса в большей степени, чем для образа уличного преступника. В итоге сами представители беловоротничковой преступности крайне редко воспринимают себя в качестве преступников, что, кстати, подтверждается и исследованиями российских криминологов.

Критикуя классическую дихотомию «жертва — преступник», представители новой волны виктимологии утверждают, что она неспособна охватить действительную сложность феномена преступления при том, что подобные версии доминируют в обществе и в средствах массовой информации. Анализируя причины воспроизводства такого подхода, они приходят к выводу, что его влияние связано с функциями поддержания существующего общественного порядка. В стереотипах массового сознания преступник воплощает собой зло, а жертва, наоборот, представляет образец нравственной чистоты. Поскольку в реальных ситуациях не всегда можно провести настолько четкое разграничение, как в идеальном варианте, образы преступника и жертвы можно использовать как имиджевые средства для поддержания статуса легитимности общественного порядка. Эти средства становятся своего рода «социальным усилителем», который способствует разграничению и внедрению в массовое сознание моральной оценки различных социальных страт. Представители радикальной виктимологии указывают также на то, что конкретные формы общественного строя переплетены с конкретными имиджами участников-жертв и участников-преступников. Политико-правовая система обеспечивающая устойчивость того или иного общественного строя, требует определенных ролей нарушителей закона и жертв. Если эти рели смешиваются или их определение вызывает вопрос, органы государственной власти должны вмешаться для переопределения ролей и более четкого установления их границ. Если не удается с достаточной степенью четкости разграничить роди, это может привести к проблемам в законодательстве и в конечном счете в самом политико-правовом строе. Отсюда делается вывод, что стереотипные образы преступника и жертвы помогают поддерживать установленные социальные границы и являются необходимыми для поддержания любого общественного строя.

Для радикальной виктимологии 1980-1990-х годов характерен интерес к проблемам использования символического имиджа жертвы для достижения различных интересов, выходящих за пределы проблем борьбы с преступностью. Так, согласно утверждениям Р. Элиаса, законодатели манипулировали проблемами жертвы преступления в личных, идеологических и политических целях¹¹Elias R. Victims of the System: Crime Victims and Compensation in American Politics and Criminal Justice. New York. 1983.. Систематический анализ практики применения законодательства в отношении потерпевших делает выводы этого криминолога весьма убедительными. Инициативы потерпевшего помогают в появлении и утверждении определений преступления и правосудия, что становится частью ораторских и законодательных кампаний и моделей применения закона Различные общественные организации, фокусирующие свое внимание на уличных преступлениях, получают финансовую помощь и поддержку со стороны правительства и других сторон, заинтересованных в «консервативной политике преступлений».

Р. Элиас указывает, к примеру, на то, что когда в 1982 г. законодатели Калифорнии присоединились к федеральному Постановлению о предотвращении совращения малолетних, принятому ими закону было дано наименование, не соответствовавшее его реальному содержанию. Это, по мнению автора, является довольно обычной уловкой для получения поддержки избирателей. В реальности закон не имел никакого действия в предотвращении совращения малолетних; он просто установил более суровое наказание для покушавшихся на растление малолетних, расширил действие закона для предъявления обвинения и обеспечил средства полиции и прокурорам для обучения работе в подобных случаях. Заявление того или иного политика о том, что он поддерживает подобный закон, едва ли оказывало реальную поддержку потерпевшим или в действительности предотвращало совращение малолетних. Помимо чисто политической цели данный закон позволил судьям и прокурорам пожинать плоды в виде политических привилегий от призыва к «ужесточению мер» и установлению более жесткого наказания в той области, где это не удалось их предшественникам.

Подобным же образом Закон о защите детей в Калифорнии 1994 г., по мнению Р. Элиаса также получил неверное наименование. Данный закон не имел никакого непосредственного отношения к защите детей. Наоборот, он позволил государству конфисковать имущество, приобретенное на средства, полученные от продажи порнографических изданий с участием детей, а также аппаратуру, пленки и осветительные приборы, использовавшиеся в ходе этой преступной деятельности. Данный закон также исключил необходимость доказательства намерения в уголовном преследовании, чтобы упростить процесс признания виновности. Автор утверждает, что подобного рода законодательные инициативы были в действительности хорошо продуманной PR-кампанией, имевшей целью поднять авторитет депутатов, выставив их защитниками детей.

Представители радикальной виктимологии указывают на то, что проблема виктимизации и предупреждения преступлений — это серьезный бизнес с участием поставщиков средств защиты и самозащиты, а также средств массовой информации, активно формирующих у граждан фобию виктимизации. Причем правительство прямо или косвенно стимулирует потребительский интерес (подобно тому, как это происходит с большинством форм предпринимательства в капиталистической системе). Бизнес разглядел в жертвах неосвоенный рынок для продажи товаров и услуг. Пострадав в неприятной ситуации, многие жертвы стремятся приобрести продукцию, которая защитит их от дальнейшего ущерба. Элементом образа жертвы, который больше всего помогает промышленности, работающей на предотвращение преступлений, является точка зрения, что преступления — это события иррациональные и зависящие от случая. В таком случае каждый может стать жертвой преступления, разворачивающегося по самому ужасному сценарию. Компании, выпускающие сигнализацию, при таком подходе могут продавать самую дорогую из возможных систем сигнализации. Аналогичным образом компании-производители и розничные торговцы получают значительную выгоду от продажи автомобильной сигнализации и противоугонных систем.

Большое внимание радикальные криминологи уделяют вопросам обращения личности в потенциальную жертву государства. Так, М. Затс, исследуя материалы уголовного судопроизводства, приходит к выводу, что в его процессе происходит систематическое «наклеивание ярлыков» в отношении семьи и друзей преступника На примере дела банды Чикано Затс отмечает, что отношение полиции к гражданам, у которых не было проблем с законом, но которые являлись братьями или друзьями участников банды Чикано, было точно таким же, как если бы они также являлись членами банды. Такая «виновность по причине близости проистекает из реакции на людей, близких преступнику, как если бы они тоже разделяли ту же сущность зла, которая приписывается преступнику. Это может в наибольшей степени отразиться на семье. Основываясь на популярных мифах и неправильных представлениях, как общество, так и судебная система допускают, что криминальность может и даже наверняка происходит из семьи. Таким образом, если кто-либо из родителей, либо брат или сестра (или даже близкий родственник) становится клиентом системы уголовного судопроизводства, все остальные члены семьи попадают под пристальное внимание. Хотя мы не имеем прямых доказательств, мы можем предположить, что это явление в большей степени применимо к мужчинам, чем к женщинам, и в большей степени к молодежи, чем к старшему поколению. Кроме того, мы предполагаем, что весь этот процесс восприимчив также к классовому положению».

Таким образом, важной заслугой радикальной виктимологии является обращение к исследованию воздействия, вызванного данной формой систематической виктимизации. В нашей стране мы также можем наблюдать, что лица, близкие преступнику, и попавшие под пристальное наблюдение со стороны системы уголовного судопроизводства, могут столкнуться с потерей своего социального статуса, потерей возможности адаптации в социуме. Фактически мы можем предсказать, что все это вместе составляет важный и еще малоисследованный криминогенный опыт. Хотя криминологические разработки радикальной виктимологии не дают полного объяснения криминальности, ассоциируемой с родственниками и друзьями преступника, но они устанавливают обоснованные рамки данной проблемы. Такого рода косвенное объяснение виктимизации социальных статусов может учитываться во взаимосвязи между различными социальными стратами и уровнем преступности.

То внимание, которое уделялось вопросам защиты прав и интересов жертвы со стороны «радикальных» виктимологов, находило отклик и в среде представителей традиционной, «классической» и «либеральной», криминологии и виктимологии: «Если многие виктимологи видят свои собственные приоритеты в области помощи жертвам, обращении с жертвой и предупреждения преступления, то это, конечно, не связано только с личной заинтересованностью. Скорее виктимология по своей социальной и криминально- политической позиции предрасположена именно к тому, чтобы основное внимание в своей деятельности уделить этой области, имея в виду значительные пробелы». Идея возмещения ущерба в качестве своего рода компромисса между преступником и жертвой представлялась одним из перспективных направлений развития уголовного процесса, отвечающих требованиям справедливости. При этом возмещение ущерба жертве криминального насилия все в большей степени признавалось задачей общества и государства. Исследование вопроса об уровне возмещения ущерба как одной из целей наказания преступника связывается с вопросом о значении поведения жертвы для интерпретации уголовно-правового состава преступления и о значении действий потерпевшего в рамках уголовного процесса. Отношение преступника и потерпевшего, по утвердившейся на сегодняшний день точке зрения, исключительно важны и для понимания наказуемости деяния, и для контроля преступлений.

Радикальная виктимология решительно переносила центр своих исследовательских интересов в пространство социальных детерминант виктимности. В наибольшей степени ее интересовали проблемы причин трансформации количественных и качественных параметров виктимности, характерных в современных условиях для различных социальных групп. Весьма широко ставились и дискутировались вопросы ответственности общества и государства за виктимизацию личности, а также вопросы идентификации государственно-правовых институтов как потенциальных или реальных факторов виктимизации.

Однако в целом, как нам представляется, общая структура исследовательских интересов, сформировавшаяся в начале 1970-х годов, на протяжении последующих тридцати лет оставалась без существенных изменений. Очевидно, что прорыв в виктимологии, делающий исследования в этой науке в полной мере адекватными реалиям начала XXI в., еще только должен быть совершен. Западные исследователи связывают его с разработкой таких актуальных на сегодняшний день вопросов, как процесс виктимизации в различных социальных стратах и его особенности, развитие методологии сравнительного опроса жертвы и теоретическое обобщение результатов ее применения, разработка региональных и глобальных целевых программ социальной работы с жертвой преступления, разработка механизма возмещения ущерба защита прав жертвы в суде, ее специфическое отношение к уголовному праву и др. Но сегодня в виктимологической науке можно наблюдать смешение центра тяжести исследований с типологии жертвы к анализу ситуации виктимизации на различных уровнях организации социума. В данном контексте важным фактором роста интереса к виктимологическим исследованиям стало усиление общественного внимания к проблемам трансформации социального неравенства и изменению параметров социальной незащищенности. Интересными стали попытки применения концепции «научения социальной беспомощности» М. Селигмана для изучения жертв преступлений.

Во многом концепция Селигмана представляла собой виктимологический аналог криминологической теории Ф. Саттерленда. Селигман настаивал на том, что поведение, провоцирующее преступление, является результатом определенных социальных контактов, в рамках которых сознательно или чаще бессознательно передается опыт виктимного поведения. Он предлагал различные модели социализации, выделяя те из них, которые имеют результатом устойчивую склонность личности к виктимизации. Развитие виктимного поведения рассматривалось в соответствии с теми же формирующими личность процессами социальной практики (прежде всего процессами обучения во взаимодействии с другими людьми), что и преступное поведение. При этом решающее значение придавалось содержанию «обучения», а не процессу как таковому. Результатом является приобретенная виктимогенная деформация личности, представляющая собой совокупность ее социально-психологических свойств, связанных с неблагоприятными особенностями ее социализации, ее неудовлетворительной социальной адаптацией, в психологическом плане выражающейся в эмоциональной неустойчивости, неконтролируемости, сниженной способности к абстрактному мышлению.

В унисон активизирующемуся поиску социологических коррелятов виктимологической теории в конце 1970-х — середине 1980-х годов прозвучало заявление известного американского криминолога Дж. Гарофало о разработке виктимологической концепции образа жизни. Согласно ее базисным установкам шансы стать жертвой преступления зависят от ролевого ожидания и обстоятельств, которые определяются ежедневной деятельностью во время работы и свободного времени. Образ жизни позволяет увидеть риски жертвы и определить, с какой вероятностью при определенных обстоятельствах нужно находиться в определенное время в определенном месте, чтобы вступить там в контакт с лицом, имеющим преступные наклонности или цели.

Теория «образа жизни» первоначально быта предложена в качестве концептуального обоснования исследования различий в степени риска насильственных преступлений для различных социальных групп. Однако в дальнейшем она была существенно трансформирована с тем чтобы включить в контекст исследований также экономические преступления.

В таком качестве подход, заваленный Дж. Гарофало, выступил предпосылкой для более сложных теорий процессов социальной детерминации целевого выбора криминальной жертвы. Здесь основной исследовательский интерес сосредотачивается на анализе влияния экономических ресурсов представителей различных страт на степень их криминальной уязвимости. Показано, что для представителей наиболее бедных социальных слоев низкий доход строго ограничивает выбор жилья, способ передвижения, способы взаимодействия с другими людьми, формы проведения досуга. Для них проблематичным представляется покинуть криминогенные населенные пункты и районы проживания; им недоступны средства оборудования квартир или домов современными сложными системами обеспечения безопасности; им более сложно избежать контакта с потенциальными обидчиками и проводить свободное время в охраняемых, безопасных зонах отдыха. Наоборот, при увеличении дохода семьи возрастает возможность антикриминального регулирования своего образа жизни, выбора места жительства, способа передвижения и т.п. В итоге лица с более высокими экономическими ресурсами более легко избегают криминально опасных ситуаций. Эти объективные «пассивные» факторы сами по себе еще не являются детерминантами виктимности. Они начинают «действовать» тогда, когда их «запускает» соответствующий (часто — негативный, асоциальный) образ жизни индивида.

Стратификационные факторы усиления риска криминального насилия детально исследовались Д. Классеном и У. О'Коннором. Они указывают на такие детерминанты виктимизации, как усиление стразовой разобщенности; социальная изоляция индивидов, которая ведет к недостатку социальной поддержки; дефекты социализации личности. При этом основным объектом их внимания становится феномен психического заболевания (с учетом его социальных катализаторов) как один из факторов виктимизации личности. Ими также затрагивался вопрос об анализе возможных комбинаций факторов при исследовании детерминант виктимности.

В качестве естественного результата расширения и углубления виктимологических разработок в динамике исследовательских интересов проявилась тенденция, обратная обозначенной выше: от виктимологии — к социологии. Очевидно, что это было связано со стремлением ученых использовать виктимологический потенциал для интерпретации уже признанных научно-социальных теорий. Однако экстраполяция результатов виктимологических исследований на общую социальную проблематику, особенно если речь идет о массовых преступлениях, приводила к неоправданно расширенной трактовке виктимных факторов. «Если риск стать жертвой касается почти каждого, то виктимологический интерес едва ли возрастает, он скорее ослабевает. Случаи расширенной трактовки потенциальной виктимизации связаны с изучением преступлений на транспорте, а также преступности, вызванной влиянием социальной среды и преступлений против собственности. Здесь преступники, как правило, неизвестны и незнакомы жертве преступления. То же самое относится и к феномену алкоголизма и употребления наркотиков».

В 1980-1990-е гг. активно разрабатывались и традиционные области виктимологии. Научная новизна здесь отчасти была обусловлена концептуальными и методологическими открытиями этих лет, отчасти кумулятивным эффектом, связанным с инерцией предшествующего развития криминологии.

Прежде всего речь должна идти о рефлексивном развитии в виктимологической дисциплине, в частности, о дальнейшей разработке ее категориального аппарата. Поиск новых концептуальных оснований виктимологических исследований побуждает западных ученых все чаще обращаться к базисным теоретическим предпосылкам своей науки, выдвигая предложения о формировании нового комплексного понятия жертвы или предлагая ее различные типологии. Авторы соответствующих концепций исходят из того, что разные поведенческие типы жертвы дают возможность различать широкий спектр ролей жертвы. Так, например, совершенно невинную жертву можно отличить от жертвы по незнанию, от добровольной, действующей по неосторожности, провокационной, нападающей, симулирующей жертвы, а также от жертвы, переоценивающей свои возможности. Более простая типология была основана на дифференциации жертв на более молодых и более старых, на мужчин и женщин, на лиц, имеющих отклонение от нормы, а также на мигрантов и представителей различных социальных меньшинств. Предлагалась также классификация по различному риску жертвы (ранимость, беззащитность, привлекательность, создание повышенного риска, провокация). Однако при практической разработке она фактически не выходила за рамки классификации Мендельсона и к тому же оставаясь описательной.

В рамках принятой классификации продолжают выделять группы с повышенной степенью виктимности, в первую очередь к ним традиционно относят женщин, детей и престарелых людей. В настоящее время в западной виктимологии продолжает оставаться популярной тема об отношении между жертвой и преступником, а также о поведении жертвы в ситуации преступления.

Подводя итог обзору истории зарубежной виктимологии, можно высказать суждение о том, что традиционная проблематика виктимологии, обращенная прежде всего к исследованию отношения «жертва — преступник» на уровне межличностного отношения, в целом продолжает на сегодняшний день оставаться основным объектом внимания. В то же время усиливается тенденция расширения виктимологических исследований на сферу социальных отношений более высокой степени общности. Причиной этого стали по меньшей мере два фактора. Первый связан с внутренней логикой развития виктимологии, обусловливающей запрос на поиск наиболее фундаментальных объяснений механизма преступления, т.е. объяснений на социальном уровне. Второй является отражением общественных процессов, под влиянием которых наука формируется и трансформируется как социальный институт. Здесь, мы считаем, особенно большую роль сыграло направление радикальной криминологии и радикальной виктимологии. весьма популярные на Западе в 1970-1980-е годы. Их генетически обусловленный марксизмом социальный (и социологический) пафос подтолкнул развитие социологического направления в виктимологии. Дополнительный импульс этому процессу придало и продолжает усаливать влиятельное и респектабельное течение критической социальной теории, также связанное с марксизмом.

Одним из наиболее перспективных направлений мировой криминологии все более очевидно становится исследование виктимности различных социальных групп с учетом динамики современных социальных процессов. В условиях глобализации эта проблематика приобретает особую актуальность. Кроме того, она позволяет наиболее четко обозначить наметившийся в виктимологии поворот от, исследования индивидуальной жертвы к анализу виктимности различных социальных страт.

Если на первоначальном этапе становления виктимологии как научной дисциплины она в наибольшей степени использовала результаты психологической науки, то теперь приоритетом становится координация с социологией, в первую очередь с ее разделом, посвященным социальной структуре общества. Сходная тенденция была характерна также для советской, российской виктимологии. Разве что для нее изначально был более значим акцент на социальной природе и социальных параметрах отношения «жертва — преступник», что, конечно же, связано с научной традицией марксизма в нашей стране. В итоге складывается благоприятная ситуация если не для конвергенции западной и российской виктимологических школ, то во всяком случае для их плодотворной интеграции.