Право на расторжение брака и подведомственность бракоразводных дел
Коль скоро брак есть разновидность семейно-правового договора, очевидной его характеристикой является триада: 1) свобода брака предполагает свободу его расторжения; мера относительности этой свободы существенно отличается от меры, данной законом для гражданско-правовых договоров, - ввиду известных особенностей брачного правоотношения, возможного осложнения ситуации «третьей жизнью» (детьми) и государственным интересом в защите этой жизни и семьи в целом как одного из важнейших «атомов» российского общества, 2) расторжение брака связано с девиантностью, конфликтностью, с необходимостью превращения регулятивного брачного правоотношения в охранительное с охранительным же субъективным правом на развод; 3) договор, как правило, может быть расторгнут соглашением сторон, а при разногласиях (споре) — специальным органом (в нашем случае в обе схемы подключаются органы ЗАГС, мировой судья, суд общей юрисдикции).
«Фактический распад брака, — пишет Е. А. Крашенинников,— обусловливает возникновение у супругов права на развод, т.е. охранительного субъективного семейного права требовать от суда прекращения регулятивных брачных прав и обязанностей. Любой из супругов может воспользоваться этим правом путем предъявления иска о расторжении брака. Вынося решение по иску, суд защищает не подлежащие прекращению регулятивные правомочия истца по брачному правоотношению и не служащее средством такого прекращения притязание о расторжении брака, а охраняемый законом интерес в прекращении брачного правоотношения»1Крашенинников Е.А. К теории права на иск Ярославль, 1995. С. 57-58..
И снова выстраивается «триада»: 1) фактический распад брака («смерть» брака) становится юридическим фактом, вызывающим к жизни охранительное правоотношение (брачный конфликт, противоречие, потребность покинуть «конфликтное брачное поле»); 2) субъективное охранительное право на развод становится предметом судебного осуществления; 3) охраняемый законом интерес в прекращении брачного правоотношения — предметом судебной защиты; соответственно бракоразводное дело - предметом судебной деятельности. (Я. Р. Веберс отмечал, что суд решает только вопрос об осуществлении права на расторжение брака2См.. Веберс Я.Р. Правосубъектность граждан в советском гражданском и семейном праве С 92..)
Эти рассуждения не считаются аксиоматичными, подвергаются уточнению и критике, однако и то и другое не носит, на наш взгляд, характера принципиальных, «подрывных» возражений, и мы не будем на них останавливаться (тем более, что теория охранительных правоотношений получила широкое признание, а последняя «триада» выстроена на ее основе).
Весьма спорным является другой вопрос: кому адресовано требование в бракоразводном правоотношении - второму супругу или суду? В семейно-правовом смысле, конечно, субъекту брачного правоотношения, в гражданско-процессуальном - суду, так как судебное решение имеет в данном случае конститутивное значение, будучи ответом на классическим преобразовательный иск (о прекращении брака путем его расторжения)3О конститутивном судебном решении и преобразовательных исках см., например Гурвич М.А. Судебное решение. Теоретические проблемы М., 1976, С. 31-42.. Второй супруг после удовлетворения иска судом претерпевает неблагоприятные последствия (и в этом-то и состоит его обязанность, корреспондирующая праву первого супруга на развод): прекращение брака помимо его воли (желания), модификация (изменение, преобразование или прекращение) смежных с брачным личноправовых и имущественных семейных правоотношений.
Между тем высказана и принципиально иная точка зрения. Е. А. Крашенинников полагает, что преобразовательное притязание (в нашем случае — о расторжении брака) связывает своего носителя (истца) не с ответчиком, а только с судом, так как именно суд может произвести прекращение данного правоотношения. При этом из того обстоятельства, что притязание адресовано суду, не следует, что он становится стороной в процессе и не выступает соответственно «судьей в отношении самого себя», он решает не в собственном деле, а в деле сторон4См.: Крашенинников Е.А. Еще раз о преобразовательных исках // Проблемы защиты субъективных гражданских прав. Ярославль, 2000. С. 64-66.. С этим можно было бы согласиться, хотя в данной конструкции из бракоразводного (охранительного) правоотношения и «исчезает» ответчик (второй супруг). Но утверждение о том, что суд становится участником данного (материально-правового) отношения с истцом, усиленное утверждением, что при этом суд в рамках такого правоотношения «не снабжен функцией веления», истец и суд находятся в равнопоставленных позициях, а отношения власти и подчинения между ними устанавливаются только в гражданском процессе, возникшем по поводу осуществления преобразовательного притязания (в данном случае — на прекращение брака), на наш взгляд, не может быть принято. Брачный конфликт (охранительное правоотношение) существует между супругами. Они могут обойтись без суда и зафиксировать «смерть» брака в органах ЗАГС, конечно, кроме случаев «обременения умершего брака» детьми, но это уже настолько искусственная конструкция, сооруженная для обеспечения интересов детей после развода, что она, как чрезвычайное исключение, не может быть правилом. Кроме того, опираясь на классический канон гражданского процессуального права, трудно представить и ситуацию равнопоставленности истца и суда, пусть и не в строго процессуальном правоотношении. Вслед за классиками процессуалистики полагаем, что вопрос все же исчерпывается конкретизирующей функцией судебного решения конститутивного типа.
В цивилистике высказана и еще одна точка зрения, совершенно иначе квалифицирующая природу и существо права на развод. Так, С. М. Пелевин утверждал, что данное право есть элемент правоспособности, вытекающий из принципа свободы брака и свободы развода, поэтому спорить о нем бессмысленно: правоспособность, как известно, возникает с личностью и не зависит от субъективного отношения к ее элементам. Развод «в чистом виде», продолжал автор, содержит в себе не спор о праве, «а спор о причинах брачно-семейного конфликта, да и то только в тех случаях, когда супруги по-разному оценивают конфликтную ситуацию и проявляют процессуальную активность в этом отношении». Установление судом обстоятельств, подтверждающих невозможность дальнейшей совместной жизни супругов, не имеет никакого отношения к признанию судом права на развод. Если для заключения брака необходимо взаимное согласие сторон, то как взаимное решение о прекращении брака, так и одностороннее о том желание подрывает существо супружеского союза: нет взаимного согласия на его продолжение (как прежде — на заключение) — нег и брака. Поэтому наличие права на развод нет необходимости доказывать — даже одностороннего волеизъявления достаточно для прекращения брака, ибо оно само по себе свидетельствует о том, что брак распался.
Кроме того, С. М. Пелевин подчеркивал и второй аспект «бессмысленности» применения судебной формы при расторжении брака: на практике наблюдается явное стремление истца (или обеих сторон) приводить в качестве причин нестабильности брака и мотивов развода те, которые оцениваются судьями как доказательственные факты более высокой степени достоверности (например, измена, систематическое пьянство мужа, утрата чувства любви и т.п. — в то время как в действительности за этим могут скрываться отсутствие жилья, ссоры с родителями и другие причины, не столь убедительные и очевидные для суда); нередко наблюдается также пассивность ответчика. Из всего законного диапазона средств доказывания суду приходится опираться в основном на объяснения сторон — все это ведет к невозможности установления действительных обстоятельств бракоразводного дела. Поэтому наиболее приемлемым способом расторжения брака является административная, а не судебная процедура5См.: Пелевин С.М. О подведомственности дел о расторжении брака // Вести ЛГУ 1972. №5 Серия Экономика. Философия. Право. Вып. I. С. 122-127..
Надо отдать должное автору в успешности социологической составляющей его позиции и оригинальности использованных технологий, для 70-х гт. XX в. весьма редких6Подробнее см.: Пелевин С.М. Вопросы эффективности правового регулирования разводов в СССР. Дис. канд. юрид. наук. Л., 1972., притом что и в нашей практике встречалось немало случаев, ставящих под сомнение реальность установления «истины» по бракоразводному делу. Так, обобщением соответствующих материалов одного из судов г. N было установлено, что в большинстве исковых заявлений в качестве причины нестабильности брака и основания иска указывалось «несходство характеров». Воистину - причина весьма распространенная и содержательно неопределенная. Однако в нашем случае дело усугублялось тем, что на доске образцов документов был представлен проект искового заявления с указанием в качестве примера именно данной причины.... На «гадательный» характер суждений суда обращает внимание и И. П. Коржаков7См.: Коржаков И.П. Расторжение брака в судебном порядке: гражданско-процессуальные аспекты Автореф. дис. канд. юрид. наук. Саратов, 1996. С. 14..
Тем не менее с данной позицией трудно согласиться. Правоспособность, как известно, есть способность лица иметь права и нести обязанности, которая сопровождает его, будучи абстрактной и неотчуждаемой характеристикой, с рождения до смерти. В этом смысле и право на брак, и право на развод, и другие правовые возможности лица можно рассматривать как элементы правоспособности. Но конкретное субъективное право, основанное на правоспособности, существует в рамках конкретного правоотношения. Если расторжение брака есть безусловное (бесспорное) следствие отсутствия согласия на продолжение брака, вторая сторона свободы заключения супружеского союза, то оно есть и продолжение цепочки «субъективное право на заключение брака - субъективное право на его расторжение». Для прекращения конкретного супружества необходим юридико-фактический состав (дестабилизация или острая конфликтность отношений, законно оформленная воля на прекращение союза, ее юридическая фиксация тем или иным способом) — для «элемента правоспособности» этого, как известно, не требуется.
В этом смысле право на развод не отличается от права на алименты или права на раздел общесупружеского имущества и т.п. Более того, если брак есть особое семейно-правовое договорное отношение, то его прекращение, по крайней мере в одностороннем порядке, не отвечает, как мы уже отмечали, классическому канону. Коль скоро брак являет собой еще и особую социальную ценность, и сложный правовой комплекс, тот или иной государственный контроль за кардинальными в нем изменениями неизбежен (имеем же мы обязательную нотариальную и/или регистрационную форму контроля за движением отдельных объектов гражданских прав). Нельзя также противопоставлять формулы «спор о праве» и «спор о причинах конфликта», ибо второе есть элемент конкретизации первого.
Последний аргумент С. М. Пелевина относится к характеристике судебного познания и доказательственной деятельности сторон. Автор делает вывод о проблематичности установления искомого факта (сохранение семьи невозможно), так как стороны обычно ссылаются на противоречивые мотивы развода, легко приспосабливаются к общественному мнению, в том числе профессионального судьи (с большой степенью вероятности предполагая предпочтение судьи в части убедительности оснований иска), и не используют иных средств доказывания, кроме собственных объяснений. И что же? В других спорах личного характера, где также нет или почти нет иных средств доказывания, задача суда не проще, если не сложнее (например, в споре об осуществлении права на воспитание ребенка). Кроме того, определенная беспомощность суда в таких делах и склонность их на этом основании, а также пи причине большой загруженности другими делами «штамповать» разводы — дополнительные аргументы скорее в пользу судебной специализации, нежели отказа от судебной процедуры в принципе.
Противники судебной процедуры расторжения брака были, есть и будут. Это естественно: развод — распространенное и сложное явление, касающееся очень многих, в том числе иной раз и самих цивилистов. Постоянные поиски оптимальных решений этой проблемы закономерны, а часто - личностно выстраданы.
Так, еще И. А. Покровский отмечал, что, «превращая брак в клетку, в которую можно свободно войти, но которая тотчас же наглухо запирается, придавая ему характер внешней принудительности, государство этим самым в высокой степени извращает ту обстановку, которая необходима для подлинного развития нравственной стороны брачного союза». Улучшая условия общественной жизни, продолжал автор, устраняя социальные причины, пагубно влияющие на крепость брачного союза, государство сделало бы неизмеримо больше для оздоровления семейного строя, нежели упорствуя в поддержке принципа нерасторжимости брака.
О. Ю. Ильина подчеркивает: «Поскольку государство одним из принципов семейного законодательства называет добровольность брачного союза мужчины и женщины, то оно, очевидно, должно признавать и их право добровольно, без вмешательства кого-либо, а также в любое время и без каких-либо препятствий решать вопросы о его расторжении». Далее автор, констатируя неэффективность судебной процедуры, чрезмерность государственного контроля над супружеством, дисбаланс соотношения частных и публичных начал в данном вопросе, предлагает исключить из главы 4 СК РФ нормы, предусматривающие судебный порядок расторжения брака.
Не вдаваясь в преждевременную дискуссию о неэффективности и даже противопоказанности делу о разводе судебной процедуры, заметим, однако, что одностороннее расторжение договора (при возражении о том контрагента), как правило, нуждается в судебном подтверждении. Таким образом, если все «клетки» И. А. Покровского открыть, получится произвол. (Впрочем, данный ученый акцентировал внимание именно на принципе нерасторжимости брака, о котором мы и речи не ведем — ввиду его неактуальности в настоящее время.)
При этом зарубежные версии бракоразводного законодательства в основном ориентированы на судебную подведомственность данной категории дел — с дифференциацией процедур в зависимости от «спорности» или «бесспорности» ситуации. В США, впрочем, допускается и внесудебный порядок расторжения брака, если брачным договором разрешены все имущественные вопросы и определены права и обязанности в отношении детей — при обязательном, правда, условии: если ни одна из сторон не оспаривает положений данного договора8См. Семейное право Российской Федерации и иностранных государств: основные институты / под ред. В. В. Залесского. М., 2004 С. 121-122..
История советского бракоразводного законодательства, кратко изложенная нами в главе 1, свидетельствует о «скачкообразности» позиции относительно вопроса о подведомственности бракоразводных дел: от суперлиберальной внесудебной процедуры до исключительно судебной — и притом с преобладанием публичных, императивных начал.
Как известно, подведомственность есть свойство дела быть рассмотренным тем или иным органом в определенном юридическом порядке. При определении правил подведомственности законодатель руководствуется целым рядом соображений. Однако среди всей суммы критериев определения подведомственности гражданского (в нашем случае брачно-семейного) дела решающее значение имеет характер объекта зашиты, особенности самого дела — предмета юрисдикционной (административной, судебной, общественной-правовой) деятельности, социальная ценность защищаемых интересов. Как не привести крылатое изречение по этому поводу С. В. Курылева: «Расточительно и неумно ставить воинскую часть на охрану дровяного сарая — здесь достаточно замка. Наоборот, по меньшей мере легкомысленно в охране государственных границ ограничиваться замком на шлагбауме пересекающей границу дороги. Так же необходимо решать вопросы и при выборе форм охраны субъективных прав и интересов граждан и организаций»9Курылев С.В. Формы зашиты и принудительного осуществления субъективных прав и право на иск // Труды Иркутск гос. ун-та. Т. 22, вып. 3 Серия юрид. Иркутск, 1957. С 176.. Роль дополнительных критериев играют: состояние законности в данной области защиты, особенности политической и экономической ситуации в стране в конкретный период, уровень правовой культуры, национальные и наднациональные традиции, степень загруженности правозащитной системы (в нашем случае — суда), общественное мнение, состояние, тенденции юридической науки, иные соображения законодателя, а также его ошибки.
Особенности брачного правоотношения нами уже были отмечены с самых разных точек зрения: исторической, социально-правовой, формально-юридической, а также с точки зрения взаимодействия частных и публичных интересов и соответствующих начал их обеспечения
История бракоразводной идеи, начавшись в парном браке с его полной свободой прекращения союза, в римском браке с относительной свободой развода, продолжилась в христианском браке, в том числе российском православном, с принципом святости брачных уз и их нерасторжимости (кроме как в порядке особой исключительности), превратившись в свою очередную противоположность сразу после Октябрьской революции, затем в очередную противоположность в 40 - 50-е гг. «сталинского императива», и, наконец, достигла периода относительно «мирного сосуществования» своей доктринальной, законодательной и правоприменительной сущностей.
«Многомненье» о путях совершенствования бракоразводной процедуры, о котором мы частично уже упоминали, даже относительно радикального толка, продолжает развиваться в рамках интеллигентной научной дискуссии и спокойного размышления законодателя над проектами ее усовершенствования.