Усиление законодательных и практических начал индивидуализации юридической ответственности и наказания в условиях гуманизации и демократизации карательной политики пореформенной и буржуазной России (1864 г. — февраль 1917 гг.)
Общественно-политическая обстановка, сложившаяся в России к концу 50-х гг. XIX в., характеризовалась крайней напряженностью. Стремясь «вырвать с корнем» политическое инакомыслие, абсолютизм достиг результатов, совершенно нежелательных для себя и не менее опасных, чем покушения на политические институты, на борьбу с которыми была мобилизована вся государственная машина. Осознание социально-экономического кризиса, и прежде всего кризиса главного оплота российского самодержавия — крепостничества, постепенно проникло в самые широкие слои общества. В результате этого на смену политическим интересам 1820-х гг. (конституция, республика, военная революция) пришли социальные проблемы 1840-х гг. (крестьянская реформа, взаимоотношения сословий, личности и общества).
К середине XIX в. механизм управления государством начал давать явные сбои, что обусловило усиление бюрократических начал в администрировании, увеличение числа чиновников, департаментов и усложнение их структуры, рост бумажного делопроизводства и т.п. В чиновничьей среде процветали волокита, взяточничество и казнокрадство, а борьба с ними в существующих условиях была попросту невозможной.
Отмеченное в полной мере относилось и к деятельности судебных органов дореформенной России. В этой сфере положение усугублялось также тем, что отправление правосудия осуществлялось по нормам процессуального права, закрепленным еще актами Петра I и Екатерины II, а в отдельных случаях применялись даже нормы Соборного Уложения 1649 г. Естественно, что продекларированные Сводом законов Российской империи в редакциях 1845 и 1857 гг. буржуазные принципы справедливости, законности и другие прогрессивные идеи не находили отражения в практике. Положение усугублялось невежеством и произволом судебных чиновников, сложностью и запутанностью процессуальных требований. Все это ставило Россию перед необходимостью значительных перемен.
Реформы начались с отмены крепостного права, которое, будучи стержнем феодального уклада России, на протяжении многих веков скрепляло собой систему государственных, общественных и экономических отношений. Логическим продолжением императорского манифеста об освобождении крестьян явились земская, городская, полицейская, военная, судебная и ряд других правовых реформ.
Судебная реформа впервые отделила судебные органы от административных и законодательных (ст. I Устава уголовного судопроизводства), достаточно четко определила границы уголовного и гражданского процессов, провела различение компетенции общеуголовных и мировых судов (ст. 133-199 Устава уголовного судопроизводства). В Уставе о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, впервые были сведены воедино многочисленные составы малозначительных правонарушений и установлен особый порядок их рассмотрения. Многие новации напрямую касались вопросов индивидуализации юридической ответственности, вводя в законодательство совсем новые конструкции либо совершенствуя уже существующие правовые нормы и институты.
Так, Устав уголовного судопроизводства 1864 г. дополнился целым рядом новых прогрессивных принципов, к числу которых относились презумпция невиновности, состязательность, гласность, несменяемость судей и др. Он внес существенные коррективы в механизм осуществления принципа индивидуализации юридической ответственности, прежде всего, освободив суд от системы формальных доказательств («Судьи должны определить вину или невиновность подсудимого по внутреннему своему убеждению, основанному на... совокупности всех обстоятельств дела», — ст. 766 Устава). Руководствуясь этим положением, а также теперь уже открытым перечнем смягчающих ответственность обстоятельств, суд мог смягчить наказание на одну или две ступени либо заменять одно наказание другим (ст. 744), что ранее было невозможно. Устранялся институт «оставления на подозрении», при этом подчеркивалось, что приговор должен быть «либо оправдательным, либо обвинительным» (ст. 771).
Объективность и полнота исследования обстоятельств дела на первых стадиях осуществления юридической ответственности являются основой ее индивидуализации. Подобная зависимость прослеживалась в содержании ст. 265: «При производстве следствия... с полным беспристрастием приводить в известность как обстоятельства, уличающие обвиняемого, так и его оправдывающие». Помимо этого в законе впервые появилось требование установления выходящих за рамки состава преступления сведений о личности обвиняемого, характеризующих его положительно (заслуги, отличия, здоровье) или отрицательно (например, прежние судимости — ст. 414), что обязательно отражалось в обвинительном акте (ст. 520). Возраст обвиняемого уточнялся в том случае, когда он влиял на вменение ему содеянного или на определение меры наказания (ст. 413).
Собранный по делу материал должен был всесторонне исследоваться и оцениваться в суде. При решении главного вопроса — о виновности подсудимого — обращалось внимание на осуществление принципов индивидуальной ответственности (ст. 15) и соразмерности наказания степени вины, особенно при групповых преступлениях (ст. 754-759). Причем, если подсудимому было менее 17 лет, присяжные должны были решать вопрос: «Действовал ли он с полным разумением?» (ст. 759 Устава). По факту покушения решался вопрос о «степени приведения злого умысла в действие» (ст. 757).
В новом уголовно-процессуальном законодательстве отсутствовало указание на такой традиционный критерий индивидуализации уголовной ответственности, как «состояние» (сословное положение) виновного. Однако это, несомненно, прогрессивное положение нейтрализовалось наличием широкой системы сословных судебных органов (по Учреждению судебных установлений 1864 г.). К тому же источником материального права по уголовным делам оставалось Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Его консервативность (даже в редакции 1857 г.) компенсировала и зачастую сводила «на нет» многие буржуазные новации, введенные актами судебной реформы 1864 г. Например, в Своде законов 1832 г. компактно закреплялось лишь 765 уголовно-правовых норм. Основная же их масса была рассыпана по всем 15 томам Свода и ряду иных нормативно-правовых актов. Первоначально в нормах устанавливался лишь род наказания за то или иное преступление, но не предусматривалось конкретной меры наказания. Как отмечалось в юбилейном издании на столетие Министерства юстиции, «нашим судам был предоставлен широкий простор при определении меры наказания за совершенное преступное деяние, и вследствие этого лица, совершившие одно и то же преступление и притом при совершенно одинаковых условиях, нередко подвергались весьма различным по тяжести своей наказаниям»1См.: Министерство Юстиции в царствование Императора Николая I / Министерство Юстиции за его лет (1802-1902). М.. 2001. С. 103..
На этом фоне Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями (1864 г.), представлявший собой своеобразный кодекс об административных правонарушениях, несомненно, был огромным шагом вперед. Правонарушения, составы которых закреплялись Уставом, рассматривались в упрошенном порядке, в отличие от ранее существовавшей обязательности уголовного судопроизводства в полном объеме. Последнее, по словам М.И. Сизикова, нередко превращало «предварительное содержание правонарушителей под стражей в наказание более тяжкое, нежели взыскание, к которому они приговаривались»2Сизиков М.И. Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями: Введение // Российское законодательство X-XX вв. М., 1991. Т. 8. С. 388.. Мало того, что незначительная тяжесть таких дел совершенно не являлась поводом для их приоритетного рассмотрения и мелкие правонарушители ожидали своей очереди в общем порядке. Такие лица до суда в полной мере испытывали все тяготы и лишения настоящей тюремной жизни. Как правило, в особом помещении для задержанных отсутствовали элементарные бытовые условия, а публика состояла из самых разношерстных криминальных элементов. Всяческое разделение содержания по тяжести совершенных правонарушений отсутствовало. Более того, для недопущения побегов всех задержанных лиц на ночь запирали «в лису». Такая практика существовала до особого указа Сената 1827 г. императорским указом в этом же году формально было запрещено применение полицией «рогаток» и «стульев» (хотя официально они уже отменялись в 1820 г.).
По рассматриваемому Уставу за малозначительностью правонарушений не применялась и громоздкая «лестница наказаний». Так, за простое оскорбление полагалось наказание в виде ареста на срок не более 15 дней или штраф на сумму не более 50 рублей (ст. 130). Мировой судья должен был устанавливать конкретную меру наказания после изучения всех обстоятельств дела и личности правонарушителя с обязательным учетом обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность (ст. 13, 14), т.е. в процессе последовательной индивидуализации юридической ответственности виновного. Следует отметить, что в отношении фиксирования обстоятельств, выходящих за пределы состава правонарушения (в основе своей уже известным Уложению 1845 г.). Уставом о наказаниях был предпринят в своем роде нетрадиционный подход: сначала указаны обстоятельства, «уменьшающие вину подсудимого» (ст. 13), а затем — «усиливающие вину» (ст. 14). Что касается степени разработки самих рассматриваемых обстоятельств, она свидетельствует о таком высоком уровне законодательной техники, что многие из этих категорий и в ныне действующем законодательстве составляют основу соответствующих разделов. Например, «сильное раздражение, произошедшее не по вине подсудимого» (совершение правонарушения в состоянии аффекта), «прежнее безукоризненное поведение». «крайность и отсутствие средств к проживанию и работе», «добровольное, до вынесения приговора, вознаграждение понесшего вред или убыток», чистосердечное раскаяние и др. По сравнению с Уложением о наказаниях 1845 г., перечень отягчающих ответственность обстоятельств был сокращен вдвое и состоял из следующих: обдуманность действий, «принадлежность подсудимого к привилегированному сословию», «упорное запирательство и в особенности возбуждение подозрения против невиновного», рецидив, организация преступления и особо активная роль в его совершении (ст. 15).
Однако судейское усмотрение не было безграничным и сдерживалось условием ст. 12, устанавливающей нижние границы наказания: если санкция предусматривав только высший предел наказания, то смягчать его разрешалось по усмотрению судьи, но не ниже трех дней ареста. Наказание в виде тюремного ареста могло быть заменено мировым судьей на штраф (один день ареста приравнивался 1/5 суммы денежного взыскания), либо, наоборот, штраф (до 300 руб.) при невозможности его уплаты мог быть заменен на арест (из расчета одного дня ареста за 1/3 суммы штрафа), но не более трех месяцев. Добровольный отказ от совершения проступка рассматривался как покушение, но виновный наказывался только в случае, если его действия содержат признаки состава конкретного преступного деяния (ст. 17). Проблема вины решалась довольно просто: за непредумышленные проступки судья должен был определять меры морального воздействия.
Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, текстуально также не различал понятий «преступление» и «проступок», и в целом его терминология практически ничем не отличалась от юридических категорий и конструкций действующих уставов о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в редакции 1857 г.) и уголовного судопроизводства 1864 г. Однако он фактически разграничивал все преступные деяния по степени общественной опасности и вводил особый порядок исполнения наказания за совершение малозначительных правонарушений.
Между тем, история существования мировых судов в дореволюционной России оказалась более чем недолговечной. Если их деятельность вызывала у общества только одобрение и поддержку, то для местной администрации, а особенно для полиции, они были крайне неудобны. Более того, само существование подобных судов являлось прямым покушением на незыблемость и всесилие полиции в системе не только государственного, но и общественного устройства. Поэтому положение существенно стало меняться в 80-х гг. XIX в., когда в ходе проведения контрреформенных мероприятий по обеспечению публичной безопасности и порядка вновь оказались востребованными собственно полицейские силы и средства. Снова полиция стала представляться одним из главнейших (если не самым главным) субъектов не только управленческой, но и судебной деятельности. Так, с 1889 г. основная масса дел, ранее находившаяся в юрисдикции мировых судей, перешла в подведомственность городских, волостных и окружных судов и земских участковых начальников, действовавших, в основном, полицейскими мерами.
В условиях практического бездействия Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, и последовательного упразднения самих мировых судов предпринимались попытки разделения преступных деяний на отдельные категории непосредственно в сфере уголовного права. На это указывает ст. 2 Устава о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. в редакции 1885 г. Данная норма предписывала отличать «преступления» и «проступки» «по роду и мере важности оных», вследствие чего суд должен был приговаривать к соответствующим наказаниям: или к уголовным, или к исправительным. Вместе с тем, зыбкость категории «род и мера важности» никакой ясности не внесла.
Волна сворачивания либеральных программ, задачи борьбы с усиливающимся революционным движением настойчиво требовали пересмотра уголовно-правового законодательства. И дело было не только в том, что действующее Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., даже в поздних редакциях совершенно не отвечало как духу времени, так и содержанию элементарных юридических конструкций3Например, долгое время из Уложения не исключались нормы о телесных наказаниях для крестьян. Хотя такие меры и были формально отменены в 1863 г. в отношении всех иных сословий, они еще долгое время применялись в специальных крестьянских судах. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных в редакции 1866 г. в стремлении ко всесторонней индивидуализации ответственности закрепило положение о том, что «в случае явной невозможности подвергнуть виновных заключению ни в рабочем доме, ни в тюрьме» телесное наказание может быть применено в отношении лиц, не изъятых по закону от такого рода наказания (ст. 78)., но и в том, что, несмотря на его наличие, нормы уголовно-правового характера имелись и во многих других нормативно-правовых актах. Например, они имелись в Воинских уставах о наказаниях 1868 г., Военно-морском уставе 1886 г., Сельско-судебном уставе 1839 г. (положения о маловажных проступках, совершенных представителями крестьянского сословия в отношении себе подобных). Некоторые уголовно-правовые нормы содержались также в Таможенном и Горном уставах, уставах о ссыльных, о содержащихся под стражей, об акцизных сборах и др.; отдельные нормы уголовно-правового характера содержались и в церковных законах — в Уставе духовных консисторий 1841 г. (в ред. 1883 г.), Духовном регламенте, в части второй Кормчей книги. Поэтому в условиях складывающейся в России кризисной ситуации к концу 1885 г. создается окончательная редакция проекта нового уголовно-правового закона, который был утвержден императором только в 1903 г. после долгих лет обсуждений в многочисленных комиссиях и инстанциях.
Уголовное Уложение Российской империи 1903 г. было введено не полностью, действовали лишь общие положения о преступлении и наказании, статьи о государственных и религиозных преступлениях, о противодействии суду. Некоторые другие разделы вводились постепенно в течение ряда лет. Нормы закона оставались в силе вплоть до момента падения Временного правительства, а на территории Латвии, Литвы. Эстонии и Польше действовали еще достаточно долго.
В Уголовное Уложение 1903 г. было включено все лучшее, что имелось на тот момент не только в российском, но и зарубежном праве. В отличие от ранее действующего уголовно-правового законодательства, Уложение было основано на идее широкого судейского усмотрения. Многие положения этого закона были напрямую связаны с дифференциацией и индивидуализацией ответственности4По своему содержанию и средствам юридической техники, с точки зрения индивидуализации уголовной ответственности, с рассматриваемым законом перекликается только действующее уголовное законодательство РФ, но и оно далеко не в латной мере учитывает опыт Уложения 1903 г. Для советского же периода большинство положений его Общей части оказались вообще неприемлемыми.. В частности, это выразилось в более углубленной категоризации преступлений по формальному признаку тяжести предусмотренных за них наказаний (ст. 3 отд. 1 гл. 1): тяжкие преступления (смертная казнь, каторга или ссылка), преступления (заключение в исправительном доме, крепости или тюрьме) и проступки (арест или денежная пеня). При этом под преступлением понималось «деяние, воспрещенное законом во время его учинения, под страхом его наказания» (ст. 1). Подробно были разработаны основные формы вины: умысел и неосторожность (ст. 48), юридические и медицинские критерии вменяемости (ст. 39), случаи невиновного причинения вреда — казуса (ст. 42). Указывались обстоятельства, исключающие «вменение причинения ущерба»: малолетство, исполнение приказа, крайняя необходимость, необходимая оборона (ст. 40, 44, 46). Весьма примечательна ст. 43, часть I которой гласила: «Неведение обстоятельства, коим обусловливается преступность деяния или которое усиливает ответственность, устраняет вменение в вину самого деяния или усиливающего ответственность обстоятельства». Это положение являлось фактором, позволявшим более полно учитывать все нюансы дела и осуществлять последовательную индивидуализацию ответственности виновного. Тщательно были разработаны и описаны стадии совершения преступления (ст. 49, 50); ответственность соучастников (ст. 51, 52) — каждый должен был отвечать лишь за степень своего личного участия. «Обнаруженный умысел» как основание уголовной ответственности был исключен (ч. 4 ст. 51).
Значительные изменения процессов назначения и исполнения наказаний коснулись и сферы, связанной с преступлениями несовершеннолетних. Наконец-то четко был решен вопрос о возрасте привлечения к уголовной ответственности несовершеннолетних преступников. Законодатель, устанавливая три возрастных категории несовершеннолетних (10. 17 и 21 год), регламентировал особенности индивидуализации наказания в отношении них (возрастные и психофизические порош уголовной ответственности, в том числе положение об «уменьшенной вменяемости») и подчеркивал обязательность наличия специальных «воспитательно-исправительных заведений», а также недопустимость совместного содержания несовершеннолетних со взрослыми осужденными (ст. 41). В качестве альтернативы тюремному заключению несовершеннолетние могли быть помешены в военно-исправительное учреждение или переданы под надзор родителям. Несовершеннолетние женского пола в целях воспитания могли быть отправлены в женский монастырь их вероисповедания. В отношении несовершеннолетних было запрещено применение смертной казни (ст. 57), бессрочной каторги (ограничивалась 15-ю годами), а сроки заключения сокращались на 1/3, причем содержание в местах лишения свободы должно было заключаться в пребывании несовершеннолетних осужденных в особо приспособленных помещениях при тюрьме или арестном доме.
Статья 97 Уголовного Уложения предусматривала «невозможность привлечения к ответственности лиц, потерявших умственные способности от старости или от дряхлости». Тем самым впервые был установлен и верхний возрастной порог привлечения к уголовной ответственности5Высшая мера наказания не применилась к лицам, не достигшим возраста 21 года, а в отношении 70-летннх осужденных она заменялась ссылкой на поселение..
Вместо прежней, достаточно сложной «лестницы наказаний». Уголовное Уложение 1903 г. ввело систему, состоящую из восьми основных (смертная казнь, каторга, ссылка на поселение, заключение в крепости, в тюрьме, арест и денежная пеня) и ряда дополнительных (лишение права заниматься определенной деятельностью, лишение прав состояния, потеря почетных титулов, званий, знаков отличия и пенсии, денежное взыскание) наказаний. При этом дополнительные наказания назначались либо как необходимый элемент основного, либо в особо оговариваемых санкциями норм Особенной части Уложения, либо по усмотрению суда. Кроме того, в Уложении были закреплены иные меры уголовно-правового принуждения, не являющиеся наказаниями: направление на принудительное лечение (ст. 39), отдача под надзор родителям или лицам, их заменяющим и др. Особо подчеркивались цели исправления осужденных и задачи их ресоциализации.
Особенно широкие возможности для индивидуализации уголовной ответственности давали положения «О смягчении и отмене наказаний» (отд. 6 гл. 1 Уложения). В порядке закрепления обстоятельств, характеризующих правонарушение и личность виновного (смягчающие и отягчающие вину обстоятельства), было заметно стремление максимально расширить судейское усмотрение и тем самым увеличить возможности для индивидуализации уголовной ответственности и наказания. Так, во-первых, вместо единого и неразделенного примерного перечня (как это было ранее) в Уложение 1903 г. данные обстоятельства были введены также и в нормы Особенной части, а во-вторых, они не рассматривались в качестве обязательных признаков того или иного состава правонарушения, что дополнительно придавало им самостоятельный характер6В ходе подготовки Уголовного Уложения 1903 г. одной из обсуждаемых в научной печати тем было предложение усиления наказания для дворян за имущественные преступления. Предполагалось, что дворянин, унизившийся до кражи, вступает в противоречие с понятием чести, которое составляет основу принадлежности к дворянскому сословию. Исходя из этого, предполагаюсь, что недворяне должны отвечать по Уставу о наказаниях, налагаемых мировыми судьями 1864 г., а дворяне — по Уложению о наказаниях уголовных и исправительных в редакции 1885 г..
Примечательно, что, расширяя сферу судейского толкования, законодатель, тем не менее, четко регламентировал порядок его осуществления (его пределы), закрепив в специальных разделах общие начала смятения и усиления ответственности. Характерно, что в первую очередь Уложение описывает условия смятения и замены наказания. Раздел открывается регламентацией применения имеющихся в деле смягчающих обстоятельств: «при определении в законе низшего предела наказания суду предоставить право уменьшать его до низшего размера этого рода наказания; при отсутствии в законе указания на низший предел наказания за конкретное преступление суд может уменьшать его до низшего законного размера этого рода или, за некоторым исключением, переходить к другому наказанию в определенной законом последовательности» (ст. 53). Эта довольно сложная система учета смягчающих вину обстоятельств в целом позволяла в достаточной мере учитывать их при назначении наказания, а также применять их в отношении несовершеннолетних и стариков, при совокупности преступлений, покушении (ч. 2 ст. 49, ст. 53), несущественном пособничестве, при отбытии части наказания за границей (ч. 2 ст. 10, ст. 53), при вердикте присяжных «о снисхождении» и «об особом снисхождении» подсудимому заменять наказание более мягким, производить зачет времени предварительного заключения (ст. 54), распространять обратную силу закона на смятение ответственности (ч. 2 ст. 14, ст. 53) и др. (ст. 53-67).
Вместе с тем, период действия большинства из новаций, ставящих Россию на уровень высокоразвитых в правовой сфере стран, оказался относительно недолгим. Широко развернувшееся народничество, волна террористических актов против государственных чиновников всех рангов и уровней и даже покушение на жизнь императора показали неподготовленность общества к столь разительным переменам, не продуманность и половинчатость прогрессивных нововведений, а самое главное, неспособность государственного аппарата к обеспечению взаимодействия государства и общества, в чем была суть большинства реформ. В результате этого уже к концу 1870-х гг. дарованные права и свободы стали урезаться, а некоторые и вовсе аннулироваться, как это случилось со многими нововведениями в судебной сфере.
Нетрудно заметить общие тенденции развития норм об ответственности, характерные для второй половины XIX в.: изменение ориентиров в оценке преступного деяния, постановка новых целей перед юридической ответственностью, обращение к личности преступника, общая гуманизация применения наказания и т.д. Отмечая это, нельзя не остановиться на кратких характеристиках таких направлений отечественной юридической науки, как классическая и социологическая школы уголовного права. Именно в ходе становления этих тесно связанных друг с другом направлений отечественной правовой доктрины и острой борьбы между ними сформировалась идея личностного подхода при осуществлении мер юридической ответственности, а вместе с ним и принципа ее индивидуализации. В результате право стало наполняться гуманистическими элементами и институтами, соответствующими демократическим новациям великих реформ 1860-1870-х гг.
Классическая школа права, выйдя из недр феодализма и испытав на себе воздействие принципов буржуазного права, разработала идею о необходимости соответствия наказания тяжести совершенного преступления, обосновывала вопросы виновности и соучастия, обстоятельства, «усиливающие или уменьшающие виновность деятеля», и др. Как отметил Л.Е. Владимиров, классическая школа в целом выполнила поставленные перед ней задачи «установления составов отдельных преступлений, с точностью провела границу дозволенного и запрещенного; дала твердую почву для применения закона в суде для назначения наказания человеку, сообразно его виновности, выразившейся в совершенном деянии, имеющего изложенные в законе признаки»7Владимиров Л.Е. Курс уголовного права. М., 1908. Ч. I. С. 176..
В числе наиболее важных постулатов классической школы уголовного права назывались следующие:
- человек является носителем свободной воли, и преступление есть результат его произвольного выбора. Поэтому если человек, обладая нравственной свободой, избирает зло, он должен нести наказание за свой выбор;
- процесс принятия решения о совершении преступления носит исключительно рациональный характер. Человек совершает преступление лишь в случае, если считает его полезным для себя после взвешивания всех pro и contra;
- усиливая наказание, общество делает преступления менее привлекательными, что позволяет удерживать людей от их совершения;
- искусство законодателя и его гуманизм заключаются в том, чтобы ужесточение наказания проводилось не по принципу «чем больше, тем лучше», а по принципу «ужесточать лишь настолько, чтобы сделать преступление непривлекательным», и т.д.
Однако, занимаясь общими вопросами наказания и разработкой конкретных составов преступлений, она оторвалась от практических проблем борьбы с преступностью. К середине XIX в. кризис официального направления юридической науки стал очевиден, что позволило представителям нового социологического направления начать активную критику старых догм8Из числа первых российских публикации сторонников социологического направления можно назвать: Духовский Н.В., Задача науки уголовного права. Ярославль. 1872, Фойницкий И.Я. Уголовное право. Его предмет, его задачи // На досуге. СПб.. 1898. С. 398-413. Их позиции разделяли А.Н. Трайнин, М.Н. Гернет, Н.Н. Полянский, А.А. Пионтковский, С.К. Гогель, М.М. Исаев и др. Необходимо отметить, что особенно большое значение для формирования российской социологической школы уголовного права оказали труды И.Я. Фойницкого. И в этом отношении особо выделяется его работа «Учение о наказании в связи с тюрьмоведением» (1889 г.), в которой впервые в систематизированном виде были изложены отношение социологического направления к имеющимся институтам права, выработанным классической шкалой, анализ их с точки зрения социологического учения и показаны перспективы развития последнего.. Например, Э. Ферри отмечал: «Для криминалистов, судей и законодателей область правосудия содержит в себе три момента: преступление, суд и наказание. Классическая школа не знает преступника, который между тем является началом и вместе с тем конечной целью деятельности общественной обороны от преступности»9Ферри Э. Уголовная социология. М., 1908. С. 465.. Наиболее компактно задачи социологического направления были сформулированы голландским криминалистом Ван Гамелем: «Вместо теоретического уголовного права мы допжны создать уголовное право практическое. Три понятия страшно мешают нам в этом. А именно: «вменяемость», «наказание» и «преступление»10Станкевич В.Б. Борьба с опасным состоянием как основная задача нового уголовного права // Новые идеи в правоведении. СПб., 1914. С. 89..
Наступление повелось по широкому фронту. Осуждались абстрактность принципов классической школы, забвение изучения целей наказания, и то, что цели ответственности она определяла наказанием, а не наказание целью11Познышев С.В. Основные вопросы учения о наказании. М., 1904. С. 262-263., что за «объективной тяжестью» преступления она не замечала личности преступника и рассматривала само преступление как результат исключительно свободной ват и человека. Отсюда, резюмировали «социологи», вера в спасительное воздействие наказания, «полная его безличность» и в большинстве случаев — не борьба с преступностью, а «истребление виновных».
Такая критика представляется вполне обоснованной и справедливой, так как догматическая школа была крайне консервативна и какие бы прогрессивные новации ею ни вносились, они имели, скорее всего, поверхностный характер — слишком сильны были вековые традиции. «Но, — указывали сторонники так называемого положительного (социологического) направления, — современная преступность, в отличие от преступности старых веков, характеризуется не столько как антигосударственное, сколько как антисоциальное явление»12Люблинский П.И. О действии наказания // Новые идеи в правоведении. Сб. I. Цели наказания. СПб., 1914. С. 10.. Следовательно, продолжали они, естественным будет поиск социальных корней преступности. Необходимо, наконец, определить цели, на достижение которых мобилизовать как юридические, так и социальные институты. Не «наказание», а «приискание мер, способных исправить». Необходимо создать систему приспособления преступника к честной нормальной жизни при существующих социальных условиях.
Процесс применения норм об ответственности должен был быть направлен на «индивидуализацию виновности отдельного преступника, описанного в законе, в индивидуального преступника, совершившего индивидуальное преступное деяние». А для этого судья должен изучать личность преступника, принимая во внимание все обстоятельства его жизни, черты, и найти те средства, которые натолкнули его на преступление. Правоприменитель, будучи связанным формальными условиями, руководствуется «объективными свойствами и тяжестью учиненного деяния». Изучив личность преступника и обнаружив причины опасности его и деяния для общества, судья должен определить наиболее целесообразные для данного случая меры из соответствующей системы, установленной законодателем. «Всякое наказание должно быть справедливо, применяясь только к виновному и соответствуя как объективной тяжести посягательства, так и субъективной виновности».
Так социологическая школа в идеале представляла себе правосудие, основанное на «индивидуализации мер сообразно личности преступника». Многие из этих положений найти свое воплощение в законодательстве дооктябрьского периода. Они подчеркивали необходимость и обеспечивали возможность установления максимально достижимого различия в пределах тяжести возлагаемых на виновных мер принуждения в зависимости от характера и степени опасности совершенных деяний, особенностей личности правонарушителей и обстоятельств, выходящих за рамки состава правонарушения, но влияющих на смягчение либо на усиление ответственности.
Не будет большим преувеличением сказать, что Уголовное Уложение 1903 г. явилось лучшим компромиссом между классическим направлением юридической науки и «правом социальной сферы».
Об этом свидетельствует также отсутствие в нем таких социологическим направлением к тому времени разработанных и теоретически обоснованных институтов, как «опасное состояние личности», и вытекающих из этой «опасности» «мер социальной защиты», вся пагубность которых в чистом виде для ведущих представителей дооктябрьской юридической науки была очевидной. В частности, российский криминолог В.Д. Набоков отмечал: «Нам, русским, знакомы понятия о «неблагонадежности», и «о лицах, вредных для общественного спокойствия», и «о вредных порочных членах» сельских обществ»; мы знаем, во что могут превратиться меры предупреждения и пресечения в отношении этих лиц, которые теми или другими учреждениями признаны «опасными». И мы должны признать, что орудование понятием «опасное состояние» личности особенно опасно и нежелательно там, где приходится думать не о расширении прав административной власти, а наоборот, о введении ее в надлежащие рамки... Предоставление ей возможности объявлять человека опасным, и без тех гарантий, которые заключаются в точной и конкретной формулировке состава преступления, преступного деяния уголовным кодексом, — применять по отношению к этому «опасному» лицу весьма серьезные меры социальной защиты в виде лишения свободы, высылки и т.п. — это равносильно введению в принцип того, что фактически является уродливым уклонением от функций правового государства»13Набоков В.Д. Об «опасном состоянии» преступника как критерии «меры защиты». СПб.. 1910. С. 29-30. Цит. по: Щедрин Н.В. Меры безопасности: развитие теории, отличительные признаки и классификация // Правоведение. 1994. № 4. С. 91..
В конце XIX в. на фоне социологических исследований начало стремительно развиваться психологическое направление правовой науки. Выйдя далеко за рамки криминологии и судебной психологии, оно привело к становлению самостоятельной психологической школы права, основателем которой был Л.И. Петражицкий14Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. СПб., 1909. Хотя попытки обоснования определенных уголовно-правовых положений психологическими знаниями предпринимались и ранее (в 1806-1812 гг. в Московском университете читался курс уголовной психологии), начало глубоких исследований психологических начат в праве связано с судебной реформой 60-х гг. XIX в.. Впоследствии именно этот подход будет доминировать в нормотворческой и правоприменительной практике, всецело определяя правовую политику первых лет советской власти, когда во главу угла будет поставлено не позитивное право — четкие нормативные установки, а революционное правосознание — субъективные и изменчивые представления о том, «как надо», основанные на всепоглощающем принципе целесообразности.
Результатом активнейшей исследовательской деятельности всех юридических научных направлений и школ, органичного использования последних достижений мировой и отечественной правовой мысли явились сформированные юридической доктриной в начале XX в. принципы карательной политики российской империи. Основными из них были следующие:
- определяемые законодателем и судом наказания должны быть в достаточной мере репрессивны, т.е. причинять преступнику страдания, перспектива которых была бы способна оказать должное противодействие стремлению к данному преступлению, предупредить возникновение этого стремления или, раз последнее возникло, парализовать его;
- наказания по своим характеристикам и размерам не должны причинять преступнику никаких ненужных для предупреждения повторных преступлений страданий;
- поражая преступников, карательная деятельность по возможности не должна затрагивать лиц, так или иначе связанных с преступником;
- наказания должны быть исправительны, т.е. исправлять преступников юридически или нравственно. И в тех случаях, когда наказание не ставит себе задачей посильное исправление преступника, они ни в коем случае, однако, не должны делать его худшим в нравственном отношении;
- карательная деятельность должна облекаться в формы, вполне отвечающие условиям нравственного прогресса общества, чтобы случаи применения наказания не препятствовали развитию в обществе уважения к человеческой личности и т.д.
Особое внимание уделялось необходимости личностного подхода в рамках специальной превенции правонарушений:
- наказание должно соответствовать индивидуальной виновности преступника;
- нельзя за ничтожные, хотя очень дурные в нравственном и общественном смыслах, действия назначать преступнику явно несообразную сумму лишений, если эти лишения не составляют лечения от болезни;
- наказание не есть ни рабство, ни мучения человека; напротив, оно должно быть принудительным оздоровлением преступника;
- наказание должно устрашать как преступника, так и тех, которые не достигли той степени внутренней свободы, когда совершение чего-нибудь противного человечности и общественности становится для них просто невозможным.
Однако на практике отмеченные либеральные и гуманистические тенденции уже с начала 1880-х гг. практически полностью «перекрывались» чрезвычайными мерами, вызванными нарастающим общественным напряжением. Не стихающие крестьянские волнения, развернувшийся террор народников привели к введению правительством военного положения в ряде губерний и даже целых регионах России; к свертыванию многих демократических основ функционирования судебной системы, к забвению принципов судопроизводства, провозглашенных реформами 1864 г., а также к передаче многих дел в компетенцию администрации и военной юстиции.
В начале XX в. запутанный клубок из копившихся десятилетиями экономических, политических и социальных проблем превратился в продолжительные и непрекращающиеся волнения, апогеем которых явились революционные события 1905 г. После поражения революции 1905-1907 гг. правительство развернуло массовые репрессии и преследование в отношении ее участников, сочувствующих лиц. против политического инакомыслия вообще15Следует отметить, что репрессии в значительной мере разворачивались как ответ на революционный террор, который буквально захлестнул страну. Так, за 1900-1910 гг. жертвами покушений стали 33 генерал-губернатора и губернатора. 16 градоначальников, полицмейстеров, прокуроров и начальников жандармских управлений, не говоря уже о чиновниках более низкого ранга. Только с октября 1905 г. по апрель 1906 г. было убито 288 и ранено 383 правительственных чиновника. За это же полугодие было убито или ранено почти 700 сотрудников правоохранительных органов. Жесточайшими мерами волну революционного терроризма (и прежде всего со стороны эсеров) удаюсь сбить только к 1909 г. (в 1906 г. представителями партии эсеров было совершено 74 террористических акта, в 1907 г. — 57, в 1908 г. — 3, в 1909 г. — 2 теракта См.: Михайлова Н.В., Суворов А.И. П.А. Столыпин и революционный террор начала XX в. // Страницы истории правоохранительных органов России. М., 2001. С. 36, 39, 48.. Применение смертной казни в массовых масштабах вначале силами военных, а с 1906 г. военно-полевых судов шокировало отвыкшую от таких жестких мер страну17С.В. Жильцов, со ссылкой на данные Г. Филатова, указывает количество приговоренных к смертной казни в 1905-1907 гг. в 2239 чел. в то время как общее чисто казненных за период с 1826 по 1906 год составило 984 чет. Еще один всплеск применения смертной казни был отмечен в 1909 г. (717 чет.) и в 1911 г. (60 чел.), после чего применение смертной казни за совершение государственных преступлений резко сократилось. См.: Жильцов С.В. Указ. раб. С. 210-211. Об этом также см.: Смертная казнь: за и против М.. 1989. С. 71-96.. Десятки тысяч человек (в основном крестьян) в административном порядке были подвергнуты законодательно уже давно отмененным телесным наказаниям, сосланы на каторгу.
Не отставали от правительства заводчики и фабриканты, преследуя рабочих за пережитый страх и панику. Многие законодательные меры, направленные на социальную поддержку рабочих (оплата нанимателем медицинского лечения при травмировании рабочего, страхование от несчастного случая на производстве, меры по защите семьи пострадавшего и т.д.), после революционных событий 1905-1907 гг. фабрикантами были попросту проигнорированы. Более того, заработки рабочих были снижены на 10-50%, вновь резко увеличена продолжительность рабочего дня и возвращена упраздненная было в ходе уступок рабочим система штрафов. Крупные штрафные санкции полагались зачастую за самые мелкие прегрешения рабочих против дисциплины труда и качества продукции. С.Г. Кара-Мурза приводит ряд примеров проступков рабочих: чаепитие в неположенное время, переход из одного цеха в другой, случайный выход на лестницу и даже долгое пребывание в туалетной комнате (фабрика Хамовича в Санкт-Петербурге); мытье рук за пять минут до гудка, курение — штраф от одного до двух рублей (Кабельный завод); ожог, случайно причиненный самому себе (Трубочный завод) и др. Иной раз сумма одного штрафа достигала двухдневного заработка рабочего18Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Кн. первая. От начала до Великой Победы. М., 2002..
Между тем имеющееся в обществе напряжение еще больше накапливалось. На фоне массового обнищания и обезземеливания крестьян широкое распространение получили открытые земельные спекуляции и накапливания. Позже добавились трудности военного времени. Военные и трудовые мобилизации, начавшиеся перебои в снабжении крупных городов важнейшими продуктами питания и предметов первой необходимости, резкий взлет цен на них, введение в отдельных местах карточной системы и некоторых элементов продразверстки и др.19Людские толпы, протестующие против отсутствия многих предметов первой необходимости или непомерной их дороговизны, нередко разгонялись вооруженной силой, что приводило к человеческим жертвам с обеих сторон, причем встречались случаи отказа солдат и даже казаков применять оружие. В одном из полицейских докладов в октябре 1916 г. отмечалось, что возможные серьезные беспорядки в сплине в ближайшем будущем будут находиться «вне зависимости от революционной пропаганды, а лишь от продовольственного кризиса, революционные же организации лишь не пропустят случая взять на себя руководительство возможным движением, дабы привести в жизнь социал-демократические лозунги». Действительно, требования хлеба в дни февральских (1917 г) событий находились на первом месте, а уж затем шли призывы «за мир, за свободу». См.: Кирьянов Ю.И. Массовые выступления на почве дороговизны в России (1914 г. — февраль 1917 г.) //Отечественная история. 1993. № 3. С. 7, 13, 14. 16. Еще масса экономических, политических, социальных, идеологических и иных причин, являющихся предметом отдельных серьезных исследований, привели в конечном счете к падению тысячелетней монархии в России, в том числе к последующему долгому забвению всего накопленного правового опыта и традиций.
Уголовная и пенитенциарная политика Временного правительства была, по сути, продолжением политики последних лет царской России. Об этом свидетельствует весь ход проводимых реформ в правовой сфере. Поэтому представляется целесообразным рассмотреть развитие основ индивидуализации юридической ответственности и наказания в условиях буржуазных реформ в рамках настоящей главы.
Первые дни февральской (1917 г.) революции ознаменовались массовыми демонстрациями и погромами государственных и общественных учреждений. Особенно сильно пострадали помещения и здания полиции, а также ее сотрудники. Солдаты и толпы народа громили полицейские участки, жгли архивы и текущую документацию, отлавливали и убивали городовых, жандармов, агентов сыска. Мародерствующие элементы растаскивали имущество подвергаемых нападениям организаций.
При этом нельзя сказать, что в стране присутствовало безвластие. Власти были, и их было даже гораздо больше, чем это требовалось. Между ними не было согласия потому, что сразу в первые дни февральской революции установилось двоевластие. Особенно ярко оно проявилось в центральных районах страны. Временное правительство и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов выступали одновременно центрами притяжения и отталкивания различных слоев населения, так как выражали интересы прямо противоположных частей общества. Все высшие государственные учреждения принадлежали Временному правительству, в то время как Советы занимались созданием преимущественно низовой системы управления. И в первые месяцы все открытые противоречия между ними сглаживались решением одной проблемы — ликвидацией монархических институтов»20Герасименко Г.А. Трансформация власти в России в 1917 г. // Отечественная история. 1997. № 1. С. 60..
В эти февральско-мартовские дни вся прежняя правоохранительная система, особенно в центральных регионах России, была уничтожена полностью. Вместо царских судов, полиции и «охранки» подчас стихийно создавались силы охраны революционного порядка. Они не имели единого управления и нередко отличались по выполняемым задачам и средствам.
В самом начале революции прежняя судебная система подверглась частичной ликвидации. Так, были упразднены Верховный уголовный суд и особые присутствия Правительствующего сената, судебных палат и окружных судов. В марте — июле в Петрограде чрезвычайно активно действовали так называемые временные суды в составе мирового судьи и представителей «революционного народа» (по одному представителю от армейской и рабочей среды).
Задачей этих судов являлось быстрое устранение «печальных недоразумений, возникающих между солдатами, населением и рабочими» по делам об агитации против нового строя, о продаже спиртных напитков, о сокрытии продавцами продовольствия, о хулиганстве, о кражах и т.д. (Инструкции от 6 и 23 марта 1917 г.). Приговоры о наложенных взысканиях и наказаниях (внушение, выговор, замечание, штраф до 10 тыс. рублей, арест до трех месяцев и тюремное заключение сроком до полутора лет) налагались именем Временного правительства и приводились в исполнение немедленно. При этом неуплата штрафа влекла арест осужденного. Предусматривалась возможность досрочного освобождения осужденного к наказанию, связанному с лишением свободы по приговору временного суда, от дальнейшего отбывания наказания, если его поведение убеждало в раскаянии или исправлении.
Обжалованию вынесенные приговоры не подлежали, но могли быть отменены Министром юстиции в порядке надзора. И этим правом он пользовался чрезвычайно широко, что вызывало понятное недовольство судов. Подобное «рабочее противостояние» объяснялось достаточно просто. Присутствие народных представителей в составе суда нередко создавало обстановку доминирования их мнения не только при вынесении приговора, но и вообще при решении вопроса о привлечении к ответственности. Поэтому многие проблемы в этих инстанциях зачастую решались безо всякой оглядки на право, а только с помощью революционного правосознания. Нередко наказания выносились за деяния, к законодательно установленным составам правонарушений никакого отношения не имевшие, но, по мнению заседателей, неприемлемые в условиях свершившейся революции (покупка водки, праздношатание и пр.). И в этих случаях нарушителя от сурового наказания не спасала даже классовая солидарность. Так, Е.В. Скрипилев говорит о случае обвинения рабочего, стоящего на охране винного погреба и взявшего бутылку вина. Председательствующий — мировой судья предложил назначить ему неделю ареста. Когда же выяснилось, что обвиняемый уже ранее высылался за политическую неблагонадежность, член суда — рабочий настоял на существенном усилении наказания, так как подобный поступок являлся «особенно недопустимым со стороны сознательного рабочего»21Скрепилев Е.А. К истории временных судов Петрограда в 1917 г. // Правоведение 1968. №4. С 121-123..
К 1917 г. во всех местах заключения находилось немногим более 152 тыс. арестантов22Детков М.Г. История развития российского законодательства в сфере исполнения уголовных наказаний и пенитенциарных систем. С. 64.. Массовое разрушение мест заключения, прокатившееся по всей стране в феврале-марте 1917 г., привело к полному уничтожению делопроизводства Главного тюремного управления Министерства юстиции, разграблению мастерских и иных тюремных помещений, выходу на свободу тысяч осужденных. 7 марта в Петрограде вышло распоряжение об обязательной регистрации освободившихся заключенных, но на этот призыв, естественно, почти никто из них не обратил никакого внимания.
В попытке привести в надлежащее русло и сохранить подобие руководства стихией Временное правительство «во имя исторической справедливости и в ознаменование окончательного торжества нового порядка, основанного на праве и свободе», объявило о полной и немедленной амнистии «по всем делам: политическим и религиозным, в том числе политическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям». На основании этого заявления 6 марта 1917 г. был издан указ об амнистии всех политических заключенных.
Однако своего освобождения и полного прошения всех прегрешений требовали и осужденные за общеуголовные преступления. По территориям страны, не охваченным пока революционными веяниями, прокатывались тюремные бунты и выступления, и в существующих условиях справляться с ними было все труднее. Временным правительством было объявлено о проведении амнистии в отношении самого широкого круга осужденных царским правительством: от 6 марта 1917 г. «О сокращении срока заключения лицам, содержавшимся под стражей по приговорам судебных мест за общеуголовные преступные деяния и находящимся ныне в бегах или освобожденным из мест заключения не по распоряжению подлежащих властей, в случае их добровольного возвращения в места заключения» и от 17 марта 1917 г. «Об облегчении участи лиц, совершивших общеуголовные преступления».
Освобождение было поистине грандиозным и небывалым как по числу амнистированных (и помилованных), так и по объявленным мерам смягчения наказания оставшимся: приговоренные к незначительным срокам лишения свободы освобождались полностью с погашением всех последствий судимости (т.е. без прежней соответствующей ссылки и полицейского надзора), для приговоренных к каторге сроки сокращались наполовину, а смертная казнь заменялась 15 годами каторги. В результате из 104 745 заключенных (на 1 марта 1917 г.) было освобождено 88 097 человек, в том числе 5 737 политических заключенных, 67 824 уголовных и 14 536 человек без соответствующего «распоряжения надлежащих начальств»23Детков М.Г. История развития российского законодательства в сфере исполнения уголовных наказаний и пенитенциарных систем. С. 68..
Между тем, Временное правительство, озабоченное необходимостью «сохранения лица», поставило амнистию под условие изъявления готовности «послужить своей Родине на поле брани». Те, кто проявлял эту готовность, освобождались и 1-под стражи и тут же подлежали передаче соответствующему воинскому начальнику для направления в действующую армию. Как и следовало ожидать, подобная мера оказалась хорошей возможностью для вчерашних уголовников покинуть стены тюрьмы, а, оказавшись на фронте, сразу же дезертировать. В условиях массовости подобного явления в попытке предотвратить побеги новоявленных «защитников» Отечества Министерство юстиции 8 июня 1917 г. издает циркуляр о направлении в распоряжение прокурорского надзора для отмены судом условного освобождения лиц «дурного поведения» или уклоняющихся от воинского долга24Скрипилев Е.А. Тюремная политика и тюремное законодательство Временного правительства. М. 1968. С. 9. 10. 25-28. 36. 37. 44. 45. 48. 49.. Нетрудно догадаться, что эта мера, как и многие иные, в условиях того смутного времени ощутимых результатов не дала.
Однако говорить о том, что ничего позитивного Временным правительством не делалось, было бы несправедливо. В правовой сфере старое царское законодательство спешно перерабатывалось и приспосабливалось к новым условиям. Многие прогрессивные теоретические наработки в области правоохраны получали законодательное закрепление. Другое дело, что практически ничего реально не воплощалось на практике.
Так, пересмотру и коррекции в соответствии с духом времени были подвергнуты прежде всего цели уголовного наказания и его исполнения. Был объявлен курс на перевоспитание осужденного — человека, «имевшего несчастье впасть в преступление в силу особенностей характера или неблагоприятно сложившихся обстоятельств»25Приказ Главного тюремного управления от 8 марта 1917 г. № 1. См.: Детков М.Г. История развития российского законодательства в сфере исполнения уголовных наказаний и пенитенциарных систем. С. 70.. В связи с этим применение исправительных средств было ориентировано на приобщение осужденных к «общественным ценностям». Происходила существенная гуманизация процесса исполнения и отбытия наказания. Постановлением Временного правительства от 17 марта 1917 г. для ссыльнопоселенцев и арестантов отменялось наказание розгами, надевание смирительной рубашки и наложение оков, а 26 мая циркуляром начальника Главного управления местами заключения последние были отменены для всех категорий осужденных. Некоторые соответствующие новации были введены и в уголовное право. Так, с 26 апреля 1917 г. ссылка на поселение заменялась заключением в крепости сроком не менее трех лет и др. Была отменена ранее обязательная ссылка на поселение после отбытия каторжных работ, а также ссылка за бродяжничество.
Таким образом. Временное правительство как высший орган управления государством в чрезвычайных условиях революционной стихии, с его непостоянством членства (за восемь месяцев сменилось четыре состава), неопределенной программой, бесконечным «метанием» от либерализма до откровенной диктатуры было совершенно оторвано от общества. На глазах у всех оно предало забвению свои же демократические обещания, объявленные в декларации от 3 марта 1917 г.26Хрестоматия по истории отечестве иного государства и права (X в. — 1917 г.) / Составитель. В.А. Томсинов. М., 2003. С. 331-333. В начале июля в условиях острейшего кризиса власти были введены жесткие уголовно-правовые меры в отношении нарушителей общественного и государственного порядка. Только призывы к убийствам, разбоям, грабежам и погромам, а также неисполнение распоряжений власти (Временного правительства) наказывались трехлетним заключением в тюрьме или крепости; призывы к солдатам, офицерам и другим военным чинам не исполнять приказы верховной власти были приравнены к государственной измене со всеми вытекающими последствиями, еще более жесткие меры, направленные на подавление любого сопротивления власти, содержались в приказе командующего Петроградским военным округом. Уже с лета на местах специальные военные отряды проводили карательные акции, засекая нагайками и плетьми целые деревни. После попытки корниловского мятежа вся власть фактически перешла в руки А.Ф. Керенского, а в начале октября и в центре, и на местах стала стремительно разваливаться. Появляющиеся пустоты тут же заполнялись представителями Советов.
В результате, разрушив в ходе своих экспериментов основы государственного механизма. Временное правительство постепенно растеряло и самые элементарные из них. Активный участник этих событий А.И. Гучков впоследствии охарактеризовал ситуацию так: «Мы ведь не только свергли носителей власти, мы свергли и упразднили саму идею власти, разрушили те необходимые устои, на которых строится всякая власть». Тем самым Временное правительство создало все условия для Октября 1917 г.