Дифференциация юридической ответственности и становление нормативных предпосылок индивидуализации ее мер в законодательстве России X в. — конца XVII в.
Развитие российского права берет начало с архаичных положений Русской Правды (начало XI в.), а затем, в период длительной разобщенности русских земель, получает развитие в многочисленных жалованных грамотах и региональных законодательных актах — судных и уставных грамотах.
История наказания на Руси начиналась, как и во всех формирующихся обществах, с обычая кровной мест и. несколько позднее — с денежного (либо иного эквивалентного) возмещения за причиненный ущерб. В дореволюционных исследованиях период становления первых писаных источников русского права так и называется — период господства мести1Гернет М.Н. Новицкий И.Б., Устинов В.М. Основные понятия русского государственного, гражданского и уголовного права. М., 1910. С. 241.. Вероятно, данное утверждение основывалось на допущении кровной мести в Правде Ярослава (XI в.). Однако представляется, что это говорит лишь о влиянии на закон обычного права, тем более что Русская Правда уже знала ограничение круга лиц, имеющих право на кровную месть («Убъеть муж мужа, то мстить брату брата, или сынови отца, либо отцю, или брату чаду, либо сестрину сынови»)2Российское законодательство X-XX вв. М., 1984. Т. I. С. 47-49., 64-73.. Как бы то ни было, обычай кровной мести требовал возмещения ущерба по принципу «равное за равное».
Со временем оформились и цели наказания — возмездие за преступление и фискальные (финансовые) выгоды княжеской власти. Поэтому в ст. I Краткой редакции Русской Правды уже предусматривалась некая альтернатива — денежное вознаграждение в размере 40 гривен за отказ от мести («аше не будеть кто его мьстя, то 40 гривен за голову»). Отказ от права мести был возможен также за нанесение ран и увечий: «оже ли себе не может мстити, то взятии ему за обиду три гривне». В дальнейшем утверждение публично-правовых начал в общественной жизни и законодательстве привело к тому, что так называемые композиции или выкупы постепенно вытеснили обязательность (и допустимость) частной мести (плата за убийство различалась: вира — наказание преступнику, а головничество — плата родственникам пострадавшего за ущерб).
В правление князя Владимира после некоторого периода замены денежными выплатами наказания в виде смертной казни за чрезвычайно распространившиеся насильственные преступления и убийства произошел возврат к наказанию подобных особо опасных деяний смертью. Легенда говорит о том, что бояре в обращении к государю мотивировали целесообразность применения композиций, прежде всего, очевидными финансовыми выгодами: «оже вира, то на оружии и на коних буди»3Чельцов-Бебутов М.Л. Курс советского уголовно-процессуального права. Очерки по истории суда и уголовно-процессуального процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. М., 1957. С. 627.. Причем, если ранние редакции Русской Правды устанавливали равный размер выкупа, то более поздние определяли размер в зависимости от положения убитого. Самым суровым наказанием при официальном отсутствии смертной казни был «поток и разграбление», назначаемый обычно за поджог, конокрадство, убийство при разбое. По общему мнению, данное наказание заключаюсь в оставлении виновного без покровительства закона и изгнании его из общины. Наказание в виде потока и разграбления осуществлялось неперсонифицированно, т.е. распространялось не только на самого виновного, но и на членов его семьи. Н.М. Карамзин объяснял это так: «Жена и дети ответствовали тогда за вину мужа и родителя, ибо считались его собственностию»4Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I-IV. Калуга. 1993. С. 160..
Требование индивидуализации юридической ответственности в древнейших нормативно-правовых актах Руси (Русской Правде, различных судных и уставных грамотах) прямо не закреплялось и четко не просматривалось. Поэтому представляется справедливым вести речь прежде всего о доминирующем преобладании начал дифференциации ответственности, которая проводилась посредством закрепления в составах конкретных правонарушений различного рода квалифицирующих, а несколько позднее и привилегирующих признаков. Такая основа позволяла в дальнейшем проводить индивидуализацию конкретных наказаний в зависимости от определенных факторов5Подробный анализ российского законодательства с точки зрения закрепления им начал дифференциации юридической ответственности сделан Т.А. Лесниевски-Костаревой в ее работе. Она также отметила нередкую неразрывность начал дифференциации и индивидуализации юридической ответственности в первых российских законодательных актах и возникающие в связи с этим трудности в их различении. См.: Лесниевски-Костарева Т.А Дифференциация уголовной ответственности. Теория и законодательная практика. М.. 1998. С. 76-122.. Так, дифференциация уголовной ответственности в данном отношении выражалась в имеющихся довольно немногочисленных законодательных «намеках» на обстоятельства, которые можно отнести к смягчающим и отягчающим наказание. Санкции за конкретные правонарушения, как правило, ставили правоприменителя перед необходимостью учета имущественного и социального положения «обидчика» и потерпевшего.
Вместе с тем уже в древнейших правовых актах прослеживается элемент персонифицированного и даже индивидуализированного подхода при определении вида и меры конкретного наказания. Так, по договорам Руси с Византией 907 и 944 гг. конфискация в пользу потерпевших не распространялась на имущество жены скрывшегося убийцы, а учет материального положения виновного в совершении преступления мог существенно отразиться на уголовно-правовых последствиях, в частности, привести к освобождению от наказания. Например, по договору 944 г. за удар мечем или копьем предусматривалась плата «сребра литр 5». При установлении невозможности выплаты в законе говорилось: «аше ли есть неимовит, да како можетъ в только же продаж будеть, яко да и порты, в них ж ходить, да и то с него сняти, а проца да на роту ходить по своей вере, яко не имея ничтоже, ти тако опущен будеть» (т.е. после клятвы об отсутствии средств и поручителей виновный может быть освобожден от дальнейшего наказания)6Например, в договоре 912 г. говорилось: «Аше ли убежит сотворивы и убийство, да те аще домовит, да частьего сиреч уже его будеть по закону, да возметъ ближний убьем а го. а жена убив шаг о да имееть тол и нем же пребудетъ по закону (т.е. у нее остается то. что полагается ей по закону)». См.: Цечоев В.К. История государства и права России. М.. 2000. С. 46. 53..
По Русской Правде (Пространной редакции) господин холопа, совершившего кражу, платил «урок» вдвое больший, чем вор — обнищавший крестьянин или горожанин (ст. 46). К тому же ущерб от холопа считался более оскорбительным, что, естественно, усиливало ответственность. В зависимости от социального положения также различалась ответственность за посягательство на честь и достоинство. Варьировалась мера наказания и по социальным ролям: «Аше роба кормилица либо кормилец» — денежное возмещение за убийство составляло 12 гривен (ст. 27 Русской Правды Краткой редакции). Критерием дифференциации и индивидуализации наказания выступало неправильное повеление потерпевшего, на которое законодатель обращает внимание как на обстоятельство, смягчающее ответственность за убийство, например, мужем жены: «аже будет виновать, то пол виры» (ст. 88). В то же время оскорбление женщины считалось обстоятельством, отягчающим ответственность.
Дифференцировали «наказательность» также различные квалифицированные составы: «татьба» (кража) в третий раз, конокрадство и кража церковного имущества в Псковской судной грамоте (в отличие от Русской Правды) наказывались смертной казнью7Псковская судная грамота была посвящена в основном регламентации гражданско-правовых отношений. Как верно подметил В.А. Рогов, ее гражданско-правовому богатству сопутствует уголовно-правовая бедность..
В памятниках древнерусского права не выделялась внутренняя (субъективная) сторона правонарушения, и не ставилась перед правоприменителем задача по выяснению черт личности правонарушителя: важен был лишь сам факт противозаконности, причинения материального, физического или морального вреда. В большинстве случаев не имели значения и степень опасности для здоровья потерпевшего, а также орудие, которым наносились побои. Важен был не столько удар, сколько им нанесенная обида (ст. 3, 4 Правды Росськой, ст. 24 Русской Правды Пространной редакции).
Целью юридической ответственности того времени было стремление наказать отступление от сложившихся, утвержденных порядков и извлечь материальную выгоду, что вполне объясняет применение коллективной ответственности в виде «дикой виры».
С течением времени, наряду с требованием установления «положения» преступника, в русском праве появляются указания на необходимость выяснения в суде особенностей, характеризующих личность виновного: «Подобает же соудимого испытати, како есть житие его и прав свидетельствуемые житие его. Аше не виноват и долго не держит гнева, или преподобен, или страннолюбец, и нищелюбец, и целомудр, и свет о лиса, и кроме всякыя лукавныя вещи; моуж бо неискусим и неуключим к богу»8Юшков С. Правда Русская. Тексты на основании списков и пяти редакций. Киев. 1935. С. 137-138.. Закрепление положения о необходимости учета свойств личности правонарушителя в соотношении с попыткой оценки степени его виновности в конкретном правонарушении представляется первой попыткой нормативного закрепления принципа индивидуализации юридической ответственности.
Следующим шагом в становлении нормативных предпосылок индивидуализации юридической ответственности стало положение Сводного Судебника начала XIII в.9Памятники русского права. Вып. 4. М., 1958. С. 482-566. (в дальнейшем развитое Судебником 1550 г.), который, проводя попытку установить общие начала назначения наказания, предписывал определять «плату» (наказание), «посмотря по человеку и увечью»10Российское законодательство X-XX вв. М., 1985. Т.2. С. 135..
Данные установки были шагом назад в развитии требования индивидуализации, так как в этот период сословная принадлежность стала играть решающую роль среди иных обстоятельств совершения деяния и особенностей личности как виновного, так и потерпевшего. В этом проявляется сущность феодального права — права-привилегии. Так, подьячий, неверно записавший показания сторон, подлежал торговой казни; дьяк за подобное деяние платил половину суммы иска и подвергался тюремному заключению; боярин, заведовавший приказом, лишь выплачивал вторую половину иска (ст. 2-7 Судебника 1550 г.). По этой же схеме дифференцировалось наказание за оскорбление. Например, оскорбление крупных купцов наказывалось штрафом в 50 рублей, их жен — «вдвое больше», а «крестьянину пашенному» определялся «бесчестия рубль» (ст. 26 Судебника).
С усилением государственных начал в русском обществе на рубеже XV-XVI вв. усиливается и расширяется воздействие права на общественные отношения. Главными направлениями уголовной политики этого периода были распространение великокняжеской юрисдикции на всю подвластную правителю территорию (о чем говорит появление таких составов государственных преступлений, как крамола, полым и др.) и борьба с профессиональной преступностью (лихой человек, облихование). Причем обязанность этой борьбы распространяется государством на все властные структуры.
Единая юрисдикция централизованного государства, естественно, предусматривала и единые формы. Поэтому уже в конце XV в. можно встретить попытки упорядочения процесса розыска преступников (например, регламентация задержания и допроса преступников). Ряд норм, устанавливающих функциональные обязанности специальных судейско-полицейских органов и должностных лиц, посвящен важнейшим принципам их деятельности. Так, ст. 40 Судебника 1497 г. гласит: «А которому (недельщику) дадут татя, а велят его пытати (расследовать дело, расспрашивать, допрашивать), и ему пытати татя бесхитростно. А на кого что тать выговорит, и ему то сказати великому князю или судии, который ему татя дасть. А клепати ему татю не велети никого». Здесь можно увидеть указания лицу, производящему расследование, доискиваться именно истины, не позволяя преступнику при этом оговаривать других лиц. Статья 41 Судебника продолжает требования, предъявляемые к княжескому чиновнику: «... татей имати безхитростно, а не иаровити ему никому. А изымав татя, не от пустит и, ни посула не взяги. А опришных ему людей не имати». Речь идет о том, что недельшик должен задержать преступника, не злоупотребляя своим положением, но и без ущерба интересам дела — не идти на поводу у заинтересованных местных лиц; последнее предложение охраняет лиц, к делу непричастных11Алексеев Ю.Г. Судебник Ивана III. Традиции и реформа. СПб. 2001. С. 285-287.. Статья 42 запрещает чиновнику распоряжаться судьбой задержанного, которую будет решать суд или князь, и ограничивает его обязанности одной лишь охраной задержанного: «А у которого недельщика сидят тати, и ему татей на поруку без докладу не дети...». В губной Соль-Галицкой грамоте 1540 г. говорится о том, что всех незнакомых людей следует ловить и приводить «к прикащиком и городовым, да про тьхь бы еси людей... обыщете... А в которых будутъ люди лихие, тьхь людей обыскав, пытати накрепко... А у пытки б стоял дворской, да целовалники и лучие люди... и ть б у вас речи писал дьяк записной, а вы б к тьмъ речем руки свои прыклалывали, который разбойник в какове деле скажется»12Цит. по: Жильцов С.В. Смертная казнь в истории России. М.. 2002. С. 84..
Усиливалось влияние формальных доказательств в процессе предварительного расследования и предания суду. В Псковской судной грамоте появляется понятие рецидива: «что бы и на посаде но крадется, и но двождые пожаловати, а изличив казнити по его вине, и в третий раз изличив живота ему не дати» (ст. 8). Об этом же говорится в ст. 5 Двинской уставной грамоты: «А татя впервые продати противу поличного. А в вдругие уличат, продадут не жалуя. А уличат втретие — ино его повесить. А татя всякого пятнати». Закрепленное впервые Судебником 1497 г. признание «лихим человеком» автоматически также усиливало ответственность и меру наказания, и наоборот: «... и назовут его в обыску» лихим человеком, ино его пытати... А скажут в обыску, что он добрый человек, ино дело вершити по суду», т.е. в обыкновенном, исковом порядке (ст. 52 Судебника 1550 г., а также ст. 1-4 Уставной книги Разбойного приказа 1556 г.).
Индивидуализируя ответственность виновного. Судебник 1497 г. давал возможность судье заменить штраф в случае невозможности его уплаты на торговую казнь или на «выдачу головой» «до искупа», т.е. превращения его в холопа до полной выплаты суммы штрафа.
Что касается отношения государства к неоплатным должникам, то, на наш взгляд, здесь прослеживается определенная тенденция, которая объяснялась стремительно развивающейся неплатежеспособностью основной массы населения. Древнерусскому гражданскому праву было известно несколько способов обеспечения обязательств. Все они либо имели уголовно-правовой оттенок, либо напрямую являлись уголовными наказаниями, но так или иначе процесс их осуществления был также подчинен требованиям принципа индивидуализации юридической ответственности. Так, к мерам обеспечения обязательств относились: обращение в холопство за долги — «продажа», от которой освобождались купцы, если причиной несостоятельности явились «несчастные» обстоятельства — рассрочка для выплаты (ст. 68 Русской Правды); правеж (ст. 135 Русской Правды), который по Судебнику 1589 г. стал уже наказанием — торговой казнью; помещение в долговую тюрьму (ст. 93 Псковской судной грамоты). Из этих мер самым распространенным издревле был правеж, который заключайся в ежедневном битье на людном месте палками по икрам ног должника. Как было отмечено, правеж был известен еще Русской Правде, ст. 135 которой закрепляла правило о «муже», которого «бьют кнутом у колокольницы». Примерно в таком виде он был перенесен в ст. 10 Судебника 1497 г., в 1555 г. установился месячный срок правежа. При отсутствии поручителей должника предписывалось содержать в тюрьме бессрочно. Правеж упоминается и в ст. 261 гл. X Соборного Уложения, где была закреплена зависимость срока наказания от суммы долга — один месяц правежа за каждые 100 руб. долга. Священнослужители правежу не подвергались.
Правеж играл двоякую роль. С одной стороны, это была мера принудительного исполнения денежного обязательств, а с другой стороны — средство устрашения потенциальных нарушителей долговых обязательств, т.е. в целях общей превенции правонарушений. Реализации этой цели должен был способствовать позорящий характер наказания. Вместе с тем, несмотря на свое широкое распространение, эта мера в условиях хронического безденежья людей, ожидаемого властями результата не приносила. Более того, воспринималась им достаточно спокойно, можно сказать, даже привычно — «Батоги — дерево Божье, терпеть можно». «Индивидуализированность» исполнения наказания на правеже напрямую зависела от платежеспособности наказываемого и запросов экзекутора и, соответственно, варьировалась от легкого неудобства до полного изувечения наказуемого. Длительный период применения правежа выработал практику денежных подношений непосредственным исполнителям наказания, т.е. от правежа можно было откупиться. Но если это не получалось — «Пеш дойти не мог, ноги на правеже перебиты...»13Писарькова Л.Ф. Развитие местного самоуправления в России до Великих реформ: обычай, повинность, право//Отечественная история. 2001. № 2. С. 16., то имелись проверенные народные средства лечения его последствий как обычного сезонного недуга. Один из таких рецептов предписывал парить ноги настоем из травы бориц и «тако творить по все дни, доколе бьют на правеже и оные от того бою впредь будут целы». Широко применялась «выдача головой до искупу», т.е. отдача должника до отработки долга в полное распоряжение кредитора (ст. 204, 206, 264—266, 275 гл. X Соборного Уложения). Конкретные сроки отработки определялись, исходя из личности должника: для мужчин один год приравнивался к пяти рублям долга, для женщин — к 2,5 руб., для десятилетних детей — 2 руб. (ст. 39. 40 гл. XX, ст. 88 гл. XXI Уложения). К «государственным служащим», к стрельцам, например, вместо «выдачи головой» применялся вычет из жалования (ст. 265 гл. X Уложения)14Перспектива извлечения материальных выгод от подневольного труда привела к тому, что в петровские времена появились новые наказания, такие как ссылка на каторгу, некоторые собственно гражданско-правовые меры были прямо переведены в ранг уголовно-правовых. Так, например, случилось с «выдачей головой до искупу», которая была отменена 15 июля 1700 г. Теперь уже неисправные должники, независимо от размера долга, стали приговариваться к «ссылке на каторгу на 3 года» с дополнительной формулировкой: «а после трех лет быть должнику на Азове». При Петре I труд несостоятельных должников стал активно использоваться на строительствах Петербурга, Ладожского канала, в Охотске, Нерчинске, сооружении крепостей в Оренбургском крае и мн. др. В январе 1718 г. был отменен еще один древний вид гражданского взыскания — правеж, должников стали ссылать в распоряжение Адмиралтейства на галерные работы или определять в прядильный дом. Согласно «Уставу о банкротах» 1800 г. несостоятельные должники, независимо от суммы долга, вместо ссылки отправлялись в тюрьму до 5 лет..
На этом фоне тюремное заключение было гораздо действенной мерой и потому, зачастую в соединении с правежом, давало эффективный результат. Однако все это приводило к катастрофической переполненности имеющихся тюрем. После отмены правежа в 1718 г. недоимщиков стали определять в Адмиралтейство на галерные работы до погашения долга. При этом срок рассчитывался так: месяц работ за один рубль долга15Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. М.. 1999. С. 433..
Постепенно цели наказания, преследуемые ранним древнерусским законодательством, стали постепенно вытесняться устрашением, формула которого определялась в Судебнике 1497 г.: «чтобы, смотря на то, другим неповадно было так делать». Некоторое смягчение наказания и ограничение применения смертной казни по Судебнику 1589 г.16Борис Годунов, положение которого на русском троне было более чем шатким, пытался проводить политику законности и либерализма. Так, при восшествии на престал он обещал не казнить никого, а по свидетельству Горсея, «ни одно макание не налагалось без доказательств вины, даже если преступление было столь серьезным, что требовало смерти преступника». См.: Горсей Дж. Записки о России XVI — начала XVII в. М. 1990. Цит. по: Жильцов С.В Смертная казнь в истории России. М., 2002. С. 102. распространения не получило, и общеустрашающая направленность наказания надолго стала главной его целью. Квалифицированные казни и членовредительские наказания получили необычайно широкое распространение17Членовредительские наказания появляются в XVI в. в виде отсечения руки татя за повторную кражу. Это наказание упоминалось в Губной грамоте селам Кириллова монастыря Белозерского уезда 1549 г. и было включено в Белозерскую судную грамоту 1571 г. со следующей формулировкой: «А поймают того ж татя с другою татбою, а доведут на него другую татбу... да того татя велели бив кнутом, да отсечь у него руку». См.: Чельцов-Бебутов М.А. Курс советского уголовно-процессуального права. Очерки по истории суда и уголовно-процессуального процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. М., 1957. С 721., повсеместно применялось клеймение преступников.
Первое упоминание о клеймении принято относить к 1397 г. («а татя всякого пятнали»). Следующим нормативным актом, где законодательно упоминались случаи клеймения, является Окружная грамота 1637 г. денежным ворам, фальшивомонетчикам. В ней говорилось: «... напитнати на щеках разжегши, а в пятне написать вор», «... для улики впредь напятнати на щекахъ». Участникам Медного бунта также клали клейма: «на правой стороне признаки, разжегши железо накроено, а поставлено на том железе Буки, то есть бунтовщик, чтобы был до веку признатен».
Клейма выполняли двоякую функцию. Во-первых, информационную, так как были призваны выделить из людской массы бывших преступников («чтобы кто из ссылки сбежит и объявится в Москве, было бы по чему признать»), во-вторых — регистрационную, так как клеймение полагалось за каждую кражу, оно показывало преступный опыт конкретного лица. С 1637 г. ворам ставили клеймо в виде буквы «В» («напятнати на щеках разжегши, а в пятне написати вор»).
О регистрационной направленности членовредительных наказаний говорят и положения петровского Указа от 15 января 1724 г. «О вынимании у каторжных колодников ноздрей до кости», в котором император сетовал на то, что «у каторжных невольников, которые присланы в вечную работу, ноздри выняты мало знатно». Поэтому Петр I указывал: «Во всех местах, из которых в вечную каторжную работу присылаются, вынимать ноздри до кости, дабы когда случается таким бежать, чтобы везде утаиваться было не можно, и для лучшей поимки были знатны, также которые ныне есть при каторжных дворах такие ж невольники, учинити то ж»18Цит. по: Антология сыска: от полиции к внешней разведке (В 14 т.) / Отв.д: Ю.И. Рымаренко, В.И. Кушерец. К.: Знания Украины, 2006. Т. I: Уголовный сыск: документы и материалы (XI — нач. XX ст.) / Сост.: Ю.И. Рымаренко, Е.М. Моисеев, В.Н. Мисников. С. 41-42.
Отменено клеймение преступников было только 17 апреля 1863 г.
Один из первых российских историков права В. Ливановский об этом писал так: «Наказание имело в виду поддержать общественную безопасность посредством устрашения от ожидаемых нарушений права»19Ливановский В. Исследование начал уголовного права в Уложении царя Алексея Михайловича. Одесса. 1847. С. .
Все эти черты средневекового права полностью отразились в следующем важнейшем законодательном акте России — Соборном Уложении 1649 г.20«Уложение, по которому суд и расправа во всех делах в Российском государстве производится, сочиненное и напечатанное при владении его величества государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси самодержца в лето от сотворения мира 7156». См.: Российское законодательство X-XX вв. М., 1985. Т. 3. С 83-257. Смертной казнью в различных ее вариациях (от простой до квалифицированной) наказывалось около 60 преступлений, еще более 90 составов предусматривали телесное наказание («бити батоги и бити кнутом»). Значительная часть преступлений наказывалась тюремным заключением (50 статей) и разнообразными ссылками. Широчайшее распространение имели членовредительские наказания (отрубание рук, ног, вырывание и отрезание языка, ушей и носа).
Соборное Уложение является ярким примером законодательства XVI-XVII вв. Оно было первым в России систематизированным судебным актом такого уровня. Уложение создавалось в период усиливающейся централизации монаршей власти, борьбы нарождающегося дворянства («служилых людей») за упрочение своих позиций и сопротивления этому древних сословных институтов и несло на себе печать глубочайших изменений в жизни государства и общества. Оно стремилось объять своим содержанием все возможные случаи преступлений, в том числе ранее снисходительно допускавшиеся властью обычаи. В него были включены также составы преступлений, ранее находящиеся в церковной юрисдикции (Стоглав 1551 г.). С изданием Соборного Уложения завершилось становление единой государственной правовой системы с ее учреждениями и институтами. Повсеместно была выстроена административно-судебная вертикаль, завершаемая судом Боярской Думы, а созданием Монастырского приказа была сделана попытка ограничения церковной юстиции.
Создание Соборного Уложения преследовало цель установления единства и равенства правосудия: «всяких чинов людям от большого и до меньшого чину суд и расправа была во всяких делех всем равна». Кроме того, новый закон должен был упорядочить судебную деятельность и ограничить судейский произвол при рассмотрении дел, введя ее в строгие рамки законности: «... судить бояром и окольничим и думным людем и дьяком, и всяким приказным людем, и судьям, и всякая расправа делать, всем людем московского государьства, от большого и до меньшого чину в правду... а своим вымыслом в судных делех по дружбе и по недружбе ничего неприбавливати или убавливати, и ни в чем другу недружить, а недругу немстить, и никому ни в чем для того не норовить, делать всякие государевы дела нестыдяся лица сильных, и избавляти обидящего от руки неправедного» (ст. I гл. X «О суде»).
Назначение наказаний за государственные и религиозные (против церкви) преступления изменилось в сторону ужесточения, и по таким делам уже не требовалось строго учитывать сословность. При расследовании и в процессе судебного рассмотрения этих дел игнорировалась и субъективная сторона правонарушения: «злое дело мыслил, и делать хотел» (ст. I гл. II Уложения). Налицо ответственность за «голый умысел», объективное вменение. Наказание за данные виды преступлений, как правило, следовало одно — смертная казнь, а конкретизация его проявлялась, видимо, лишь в форме исполнения: колесование, четвертование или же «безо всякого милосердия» сожжение. Ведущим основанием привлечения к юридической ответственности и главным критерием индивидуализации при определении конкретной меры наказания стала единственно тяжесть совершенного правонарушения. Этот фактор перекрывал все иные особенности преступления и преступника и зачастую приводил к наказанию, равному совершенному деянию (например, ст. 10, 12 гл. XXII).
Справедливости ради следует сказать о том, что в Соборном Уложении была сделана попытка персонализации уголовной ответственности посредством установления начал субъективного вменения и закрепления предписания о запрещении наказания ничего не знавших об измене родственников («А буде которая жена про измену мужа своего или дети про измену отца своего не ведали... их за то не казнити и никакого наказания им не чинити») и, более того, указания о выдаче им после конфискации всего имущества виновного прожиточного поместья (ст. 7, 9 гл. II Уложения). Однако повсеместно распространенное на практике правило коллективной ответственности предписывало подвергать каре как знавших об измене (ст. 6-10 гл. II), так и лиц, совершенно к ней не причастных. Это обыкновение сохранилось практически в неизменном виде еще со времен опричнины Ивана IV в отношении к невиновным членам семей опальных бояр и даже к их холопам: «... их дети и все, что они имеют, будет убито... если они побегут куда-нибудь»20Цит. по: Рогов В.А. Развитие уголовного права и карательная политика в Русском государстве (XII-XVII в в.) // Вопросы истории права и правовой политики в эксплуататорском обществе. М.. 1989. С 45.. Хотя уже в «Ограничительной записке» В. Шуйского было сказано: «Отец виноват, и над сыном ничего не сделати; а буде сын виноват, отец того не ведает, и отец никакого дурна не сделати».
Сурово Уложение охраняло доминирующее положение родителей в семье, ставя детей в бесправное положение: «А буде отец или мать сына и дочь убиет до смерти, и их за то посадить в тюрьму на год... А смертию отца и матери за сына и за дочь не казнити...» (ст. 3 гл. XXII). По заявлению родителей детей следовало наказывать кнутом (ст. 4-6 гл. XXII). Крайне жестоко — окапыванием — наказывалось убийство женой мужа («живу окопати в землю... и держати ея в земле до тех мест, покамест она умре» (ст. 14 гл. XXII)21Несмотря на то, что указом «О неокапывании в землю жен за убийство мужей, а об отсечении им головы» (1689 г.) подобная мера была формально запрещена, в XVIII в. случаи «окапывания» еще встречались..
По другим составам институт вины получил дальнейшее развитие, направленное на индивидуализацию ответственности конкретного лица. Так, если Русская Правда практически различала только умысел, исходя из того, что, например, убийство в разбое является «низменным убийством», а Псковская судная грамота исключай ответственность при отсутствии вины, то в Соборном Уложении делается попытка дифференцировать и индивидуализировать ответственность, исходя из умысла, неосторожности и случая (например, убийство «хитростное» (ст. 17, 19, 21-23 гл. XXII) и убийство «бесхитростное» — случайное (ст. 18, 20 гл. XXII), либо «в драке пьяным делом» (ст. 69 гл. XXI). Особенно наглядно это проявляется в гражданских правоотношениях, возникающих «из причинения зла», где Уложение различает действия умышленные и непреднамеренные. влекущие разные правовые последствия. Если, например, при сжигании травы на огороде огонь причинял вред соседям, то следовало установить, сделано ли это специально («хитростью») или же произошло случайно («пожжение учинится изволением Божием» — ст. 224, 225 гл. X). Данное положение перекликается со ст. 55 Судебника 1497 г. и ст. 90 Судебника 1550 г., согласно которым при привлечении к ответственности и назначении наказания нужно было учитывать наличие злой воли: «утеряется товар бесхитростно» или же «пропнет», «иным каким безумьем тот товар погубит». Во втором случае виновный отдавался истцу в холопы («выдати исцу головою до искупа»). Об этом же говорит и ст. 206 гл. X Соборного Уложения. Однако наряду со стремлением глубже учесть конкретные обстоятельства дела в ст. 203 гл. X предусматриваются и некоторые реабилитирующие нарушителя обстоятельства (например, должник «в убожество впал и изволением божиим от огненного запаления... или воинские люди разорили и животы его разграбили»).
Продолжая развивать предпосылки дифференциации и индивидуализации юридической ответственности. Уложение старалось разграничить действия и ответственность соучастников, строже наказывая непосредственного «учинителя». Так, за «насильство» и «убойство» на дворе потерпевшего «совершителю» предусматривалась смертная казнь, а «товарыщев» его предписывалось «бити всех кнутом и сослали куда государь укажет» (ст. 198 гл. X). С некоторыми особенностями эти положения распространялись и на политические преступления. Появляется и такой критерий индивидуализации уголовной ответственности, как виктимологические особенности преступления. Согласно положениям ст. 201 гл. X неправомерное поведение потерпевшего освобождало причинителя вреда от ответственности «потому, что тот раненой сам неправ».
Обстоятельством, усиливающим ответственность, было место совершения преступления: нанесение раны на государевом дворе (ст. 2-3 гл. Ill Уложения), убийство на дворе потерпевшего, совершение преступления против своего хозяина и даже покушение на него и др. Состав «бесчестья», охранявший женское достоинство, усиливал наказание вдвойне, а за оскорбление девушки денежное возмещение увеличивалось вчетверо (ст. 99 гл. X). Но и в этих случаях строго соблюдалась сословная юрисдикция. По сословному признаку дифференцировалась и индивидуализировалась ответственность и за должностные преступления. Например, за умышленную проволочку дела в приказе кроме пени по две гривны за каждый день просрочки предписывалось: «дьяков бити батогами, а подьячих кнутом» (ст. 16 гл. X)22Наказание батогами в некоторых случаях служило альтернативой наказанию кнутом. В Воеводском наказе 1633 г. об этом сказано: «по обышной вине бить батогами, а по большей вине бить кнутом».. «Орловского губного старосту Некрасова, за то, что он в отписке своей великого государя именование прописал (пропустил), посадить... в тюрьму на неделю, а губного дьяка Коробова, который ту отписку читал перед Разбойным приказом, бить батоги нещадно».
Судебник 1497 г. к фактам взятничества относился довольно терпимо, в ст. 33 он лишь увещевает чиновников не просить «посулы» и «самим от поруки посуловъ не и мате». Судебник 1550 г. уже установил жесткие меры против взяточников (ст. 3). По Соборному Уложению взятка (посул) наказывалась очень строго, причем как ее принятие, так и дача. Так, делиловские казаки по ошибке передали не тому дьяку «посульное» письмо следующего содержания: «Бьют челом Делилова города сторожевые казаки пятьдесят человек да полковых казаков десет человек. Смилуйся, государь, пожалуй нас, заступи своею милостию, а мы от того дела тритцать кули сухарями, дватцатью полот ветчины, четверть круп московской меры...». Об их предложении стало известно, и казаки были биты за посул кнутом и батогами «нещадно»23Седов II.В. Подношения в московских приказах XVII в. // Отечественная история 1996. № I. С. 144..
Особенности субъектов преступления оказывали существенное влияние на различия исполнения приговора с одной и той же мерой наказания: «карать смертью: Андрюшке и... Ивашке отсечь головы, а волхвов... Дорошку и Федьку сжечь в срубе» (1689 г.).
Значительное место среди норм Соборного Уложения занимают казуистичные составы о «бесчестье» (оскорблении), которые, исходя из большой разнородности общества, при назначении наказания требовали учета самых репичных факторов. Примечателен блок статей Уложения, устанавливающих ответственность за оскорбление духовных лиц не только в зависимости от их места в церковной иерархии (например, «за патриарха учинити торговую казнь, да посадити в тюрму на месяц, за митрополита бить батоги, да в тюрму посадити на четыре дни...»), но и от географического расположения того или иного монастыря либо его особого значения (ст. 31-81 гл. X). Для определенных категорий лиц размер возмещения морального вреда зависел от их достатка (ст. 93 гл. X) или значения для государства (за оскорбление купцов Строговых штраф взыскивался вдвое больше, чем за иных самых крупных купцов, — ст. 94 гл. X Уложения).
Таким образом, общими и основными критериями индивидуализации юридической ответственности и наказания по Соборному Уложению 1649 г. были важность объекта посягательства и особенности субъекта правонарушения (родовитость, сословие, чин). Обстоятельств, смягчающих вину правонарушителя, средневековое русское право не знало. К тому же в судебниках и в Уложении 1649 г. наказания не были конкретно определены. Санкции норм до 1812 г. (когда было предписано в каждом приговоре определять конкретное число ударов) предусматривали «учинить жестокое наказание», «бить нещадно» или «бить с пощадою». Вместе с тем, отмеченные особенности чрезвычайно сужали возможности индивидуализации юридической ответственности в рассматриваемый период и приводили к неприкрытому произволу. Тем не менее, несмотря на доминирование цели устрашения в Соборном Уложении, в нем имеется немало норм, которые заканчиваются своеобразным напутствием: «чтоб им впредь не повадно было так делать» (например, ст. 9 гл. XXI «Указ о корчмах»). Это свидетельствует о том, что законодатель того периода, уже четко различая степень общественной опасности совершенных преступлений, старался (пока еще интуитивно) дифференцировать и меры уголовной репрессии: за тяжкие преступления — всеустрашающая кара, за менее тяжкие — воздаяние с исправительным зарядом.
В. Ливановский, характеризуя рассматриваемый период, писал, что «первой и главной целью наказания... было поддержание божественного порядка в обществе, посредством подчинения своевольной личности под власть Всесильного Могущества, управляющего миром». Наказание, по его мнению, имело целью «поддержать существующие общественные отношения и уничтожить совершившиеся противозаконие и являлось источником справедливости».
Правонарушения считались эксцессами лиц, посягающих на установленный порядок, одно сомнение в справедливости которого было уже преступлением. Для борьбы с ним считались справедливыми любые средства. «Наказание имело в виду поддержать общественную безопасность, посредством устрашения от ожидаемых нарушений права как необходимой обороны против угрожающих в настоящее нарушений, так и посредством предупреждения против будущих преступлений». Видимо, именно этим и обусловливалась жестокость наказаний. Во внимание принималась лишь «доказательность объективная», т.е. тяжесть посягательства, но не «доказательность субъективная»24По словам В. Ливановского, «наказательность субъективная» — это «наказательность преступления со стороны личных свойств и качеств преступника», в зависимости от которых преступления могут быть «наказаны строже или легче».. Этим в какой-то мере и объясняются обычные для эпохи феодализма неопределенность и обе зли ценность наказаний. Понятно, что при таком отношении речи о необходимости исследования личности преступника не велось, а учет особенностей субъекта преступления практически ограничивался его «состоянием» (сословием). И если для средневековой юрисдикции человек, совершивший правонарушение, был не более чем субъект наказания, с устранением которого исчезает и само правонарушение, то индивидуализировать ответственность далее внешних сторон деяния (его тяжести) представлялось излишним.
В памятниках древнерусского права не выделялась внутренняя (субъективная) сторона правонарушения, как и не ставилась перед правоприменителем задача по выяснению черт личности правонарушителя: важен был лишь сам факт противозаконности, причинения материального, физического или морального вреда
С течением времени наряду с требованием установления «положения» (сословности) преступника в русском праве появляются указания на необходимость выяснения в суде особенностей, характеризующих личность виновного.
Со времен Соборного Уложения 1649 г. ведущим основанием привлечения к юридической ответственности и главным критерием индивидуализации при определении конкретной меры наказания надолго становятся единственно тяжесть совершенного правонарушения и сословное положение правонарушителя и потерпевшего.
Следует отметить еще один аспект. Усиление государственнических начал в обществе привело не просто к распространению власти государства на него, но и к отобранию у него имевшихся прав и свобод, проводимых и подкрепляемых вековыми обычаями. На наш взгляд, именно в наличии достаточно длительного периода отечественной истории практически полной бесправности всего общества и каждого его отдельного члена и заключается элемент, в какой-то мере объясняющий крайнюю затруднительность и мучительность процессов гуманизации и демократизации общественных отношений.