Критерии и средства индивидуализации юридической ответственности и наказания в уголовно-правовой политике России во второй половине XVIII в. — первой половине XIX в.
Петровские реформы привели к тому, что Россия уже не была изолирована от влияния западных идей. Поэтому все европейские изменения в достаточной мере коснулись и ее. К концу XVIII в. — началу XIX в. общественные и политические противоречия и противостояния резко обостряются. В немалой степени этому способствовало включение России в бурную международную жизнь, проникновение идей западных гуманистов и появление своих просветителей, влияние французской революции и др.
Дворянство становится все более закрытой, консолидирующейся корпорацией и единственным господствующим сословием. В отличие от петровских времен, с практически бесправным положением перед лицом монарха любого подданного, при его преемниках дворянство получает максимально возможные привилегии. В числе их — право на создание органов дворянского самоуправления, что позволяло, пусть и ограниченно, но вкупе с купеческими, городскими и иными корпорациями говорить об участии общественности в решении наиболее важных для общества и государства вопросов. Особенно ярко общественное участие проявилось в работе Уложенной комиссии. Несмотря на то, что от ее деятельности в финале осталось лишь несколько планов, т.е. простых оглавлений и несколько сочиненных по этим планам отрывков, ее работа основывалась все-таки на полутора тысячах наказов дворян, горожан, казаков, разных категорий государственных крестьян, материалов обсуждения этих наказов и проекты прав сословий1Ружицкая И.В. Судебное законодательство Николая I (работа над Уголовным и Гражданским уложениями) // Отечественная история. 2001. № 4. С. 54..
Екатерина II в Наказе отмечала, что равенство граждан состоит в том, чтобы все подчинены были одинаковым законам (ст. 209 Наказа). При этом, естественно, под категорию «все» явно не входила большая часть населения России — крестьяне и иные податные сословия. Для различных сословий были разные уровни законности и равенства. Но, тем не менее, на общем фоне Просвещенного абсолютизма, времени упования на силу писаного закона2Рассуждая о рамках личной свободы людей в обществе, Екатерина II в своем «Наказе» отметила: «Надобно уже себе точно и ясно представлять, что есть вольность? Вольность есть право все то делать, что законы дозволяют; и если бы где какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было; ибо и другие имели бы равным образом сию власть» (ст. 38 Наказа). Императрица прямо связывала проблему личной свободы — «вольности» — с правом, обретающим форму закона: «Государственная вольность во гражданине есть спокойствие духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственно наслаждается безопасностию; и чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов» (ст. 39 Наказа). См.: Ковлер А.И. Антропология права. М., 2002. С. 228- 230., и иные сословия (естественно, кроме помещичьих крестьян) и, прежде всего, зарождающаяся буржуазия (выходцы из купечества и зажиточных крестьян) получали определенные правовые гарантии, например, неприкосновенности личности в виде освобождения из-под стражи совестным судом и право бить челом на виноватого в незаконном задержании (ст. 395, 401 Учреждения о губерниях 1775 г.).
В этот период терялись когда-то резко очерченные границы архаичных родов и сословий, общество все более дробилось на множество разнородных слоев. В то же время резко обострялись противоречия между ними, борьба между старыми феодально-крепостническими порядками и новыми капиталистическими формами хозяйствования. Над всем этим стояла абсолютная императорская власть, всячески старающаяся сгладить напряженность различными маневрами: от заигрывания с либерализмом до репрессий и террора.
В середине XVIII в. по феодальному праву был нанесен сокрушительный удар. В Европе вышла книга Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях», в которой автор, подвергнув беспощадной критике всю современную ему практику осуществления правосудия, выдвинул идеи о необходимости соизмерения выносимого наказания тяжести преступления, о равенстве перед судом и наказанием, об ограничении смертной казни, о запрещении жестоких наказаний и применения пыток и др.
Многие положения труда Ч. Беккариа, а также сочинений ряда других мыслителей, были включены Екатериной II в Наказ Уложенной комиссии (учреждения по систематизации законодательства) в 1767 г. И хотя многие из этих положений не нашли реального воплощения в действующем законодательстве, они послужили базой для последующею глубокого исследования сущности основных институтов права и их дальнейшего совершенствования3Вместе с тем, российское общество еще не было готово принимать новые гуманистические идеи, вошедшие в «Наказ». Не случайно сам текст, переведенный на многие европейские языки и разосланный в иностранные представительства, в России для общественности остался практически неизвестным. Однако свою роль фактора, указывающего на определенную имеющуюся неблагополучность ситуации в деле выбора целей и мер борьбы с преступностью, он сыграл. Книга Ч. Беккариа в России переводилась шесть раз, пять из них в XIX в. См.: Юмашев Ю.М. Беккариа и Россия // Государство и право. 1995. № 7. С 136-137, a также: Зарудный С. Беккариа «О преступлениях и наказаниях» в сравнении с главой X «Наказа» Екатерины II и с современными русскими законами. СПб., 1879.. Особенно это касалось попыток разработки побудительных мотивов совершения правонарушений, а также целей и видов наказания.
Долгое время вина была не психологическим, а собственно юридическим (если не сказать, механическим) критерием. Ее наличие и вид определялись исходя из опасности совершенного правонарушения. «Которые тати и разбойники в средних винах, запятнав и бив кнутом, давати на чистые руки з записьми. А иных в средних винах, запятнав, ссылати в Сибирь». При этом различие между «средними» и «малыми винами» проводилось достаточно просто: «А малая вина: разбой один или татьба одна или татьбы две небольшие. а убийства и пожегу не было. А средняя вина: разбои два или татьбы три небольшие, а пожегу и убивства не было». Для определения приговора учитывать внутренние переживания субъекта ответственности не было никакой необходимости, достаточно было только факта деликтного деяния и собственного признания субъекта, которое легко добывалось под пыткой. Судья же, руководствуясь подобными конкретными указаниями закона и определенными, выработанными практикой, признаками, выносил приговор «по силе дела» и «по рассмотрению своему правому». Особое значение имела сословная принадлежность правонарушителя. Так, за неосторожное убийство «знатных тюремным арестом на две недели, а прочих состоящих в классах и дворян и знатное купечество сажать в тюрьму же на месяц, учинить им церковное покаяние... а подлых сечь плетьми дабы смотря на то впредь с пущей осторожностью поступали» (ст. 15 проектов Уголовного Уложения 1754 и 1766 гг.).
Традиционной для рассматриваемого времени была и множественность наказаний за одно правонарушение. Судья мог, особенно при неопределенности санкции, выбирать из имеющегося арсенала в широких границах: от смертной казни (простой или мучительной) до небольшого денежного штрафа. Но зачастую назначалась совокупность наказаний: калечащих (вырывание ноздрей, отрезание языка, отсечение руки, ноги); болезненных (битье кнутом, батогами, плетьми); лишение свободы в различных его проявлениях (тюрьма, ссылка, каторга) и продолжительности (срочное, бессрочное, неопределенное). Допускался и некий символизм: после позорящего наказания — шельмования — преступника клеймили, вырывали ноздри, а затем отрубали голову. Однако такое многовариантное комбинирование наказаний применялось, как правило, в отношении политических и иных особо тяжких преступников. В большинстве случаев все было предельно ясно: деяние налицо, виновный найден и сознался (часто в пытке), кнут или батоги рядом, а бескрайние сибирские просторы примут и бесследно растворят сколько угодно татей.
Можно привести любопытные выдержки из приговора того времени, позволяющие на конкретном примере увидеть многие яркие особенности карательной уголовной и пенитенциарной политики второй половины XVIII в. Итак, в приговоре 1788 г. об осуждении Василия Брагина 32 лет от роду на вечную каторгу сказано: «штрафован был в 1774 г. за воровство бергниера (горного чиновника) пожитков — плетьми; у крестьянина овчинного тулупа — батожьем; из торговой лавки сапогов — плетьми и содержанием под караулом одну неделю. В 1776 году: за кражу разных пожитков — плетьми; у крестьянина саней и войлока — батожьем. В 1778 году за воровство лошади — плетьми. В 1780 году за воровство из лавки денег и товаров — гонением шпицрутеном через тысячу человек восемь раз. В 1781 и 1782 годах за побеги из службы, чинимые у разных людей воровства, по заключительной воинским судом сентенции, приговорен к наказанию кнутом, вырезыванию ноздрей и посылке в Томский завод на каторжные работы вечно, а по молодости лет наказание кнутом заменено полугодичным его содержанием под караулом скованного с употреблением в работу. За покражу у бергниеров Степанова и Завьялова денег и пожитков на 30 рублей 21,5 копеек ассигнациями и за побег из-под караула по указу кабинета ее величества от 17 марта 1785 года наказан прогнанием через тысячу человек восемь раз и в рассуждении, что он уже прежде находился в побегах и разных воровствах и за то наказан, отослать в каторжную работу вечно в Нерчинские рудники»4Гернет М.И. История царской тюрьмы. Т. I. М, 1941. С. 68-69..
С конца XVIII в. в Европе быстро растет протест против жестоких наказаний и находит своих последователей призыв к гуманности в борьбе с преступниками. Эти идеи распространяются и в России, ибо Беккариа, Монтескье, Бентам, Радищев и многие другие просветители видели в преступнике личность. И. Бейтам (в 1786-1787 гг. находился в России), как и Беккариа, также выступал против чрезмерного ужесточения наказания: «Политика законодателя, все наказывающего смертной казнью, похожа на трусливое отвращение ребенка — он раздавливает насекомое, на которое боится взглянуть»5Бентам И. Основные начала уголовного кодекса // Бентам И. Соч. СПб., 1857. Т. I. С. 677.. Он разработал модель идеального преступника и, выявив факторы, влияющие на «чувствительность личности», составил таблицу «удовольствий и страданий» человека. Основной целью наказания он рассматривал возмещение ущерба, исправление преступника и предупреждение преступлений. Возмездие же — в то время единственно доминирующую цель, И. Бентам предлагал рассматривать не более чем побочную. В целях индивидуализации наказания он предлагал учитывать комплекс определенных психофизиологических и социальных факторов («обстоятельств, оказывающих влияние на чувствительность»), по его мнению, лежащих в основе конкретных причин и особенностей совершенного деяния конкретным лицом (его пол, возраст, общественное положение и имущественное состояние, воспитание, вероисповедание и др.). Достичь поставленных перед наказанием целей позволит только тщательный учет таких индивидуальных свойств6Остроух А.Н. Учение Бентама о праве. Автореф. дисс.... канд. юрид. наук. М.. 2002. С. 9, 22.. Некоторыми основными выводами мыслителя были следующие: «должно, чтобы зло наказания превосходило выгоду преступления»; «чем меньше неминуемость наказания, тем больше должна быть строгость его»; «чем важнее преступление, тем более можно решиться на наказание жестокое для вящей надежды предупредить его»; «одинаковые наказания за одинаковые преступления не долженствуют быть налагаемыми на всех преступников без изъятия. Надлежит принимать в уважение обстоятельства, имеющие влияние на чувствительность» и др.7Иншаков С.М. Зарубежная криминология. М.. 1997. С. 26-27.
Здесь нужно заметить, что и Екатерина II в своем Наказе, в стремлении поставить особенности наказания в зависимость от объекта преступного посягательства, отметила, что, например, за совершение преступления против нравственности следовало наказывать лишением всех благ, «которые связываются обществом с чистотою нравов, денежными пенями, пристыжением..., публичным обезславлением, изгнанием из города или из общества» (ст. 77); преступления против общественного порядка («против спокойствия и тишины») должны влечь «лишение спокойствия, ссылку, исправительные наказания» (ст. 78); преступления же против общественной безопасности должны наказываться не иначе как смертной казнью и телесными наказаниями (ст. 79).
Постепенно устрашение как цель наказания подвергается осуждению8Например, Г. Горденков писал: «Целью мучить преступника-человека единственно для того, чтобы другим не вздумалось подражать ему». См.: Горденков Г. Разбор основных начал уголовного права. Харьков. 1832. С. 15., и в результате многолетних дискуссий формируется качественно новое направление целей наказания — исправление и предупреждение. Личность виновного как критерий индивидуализации наказания все больше начинает определять порядок применения телесных наказаний, но лишь по формальным признакам, например, исходя из возраста привлечения к юридической ответственности. Этот вопрос становился предметом рассмотрения в Сенате в 1742 г. Было признано малолетними считать до 17 лет, эти лица освобождались от пытки и казни. В проекте Уложения 1754 г. говорилось о том, что безумных и малолетних обвиняемых, которым меньше 10 лет, «с пристрастием не опрашивать и к распросу не принуждать, и не истязыватъ понеже, не имея разума, ни в чем умышленного преступления учинить и наказаны быть не могут». Вместе с тем, никакие противоправные деяния субъектов без наказания власть старалась не оставлять, поэтому в практике встречалось немало случаев, когда за совершенное преступление взрослый бывал наказан кнутом, а его несовершеннолетние соучастники («дети малые») — плетьми. Указом 1798 г. телесные наказания откладывались для беременных женщин и женщин с малолетними детьми (до истечения 40 дней после родов и на 1,5 года кормящим грудью).
В 80-х годах XVIII столетия в сфере уголовного наказания была проведена четкая дифференциация всего населения страны на две группы: изъятых и неизъятых от телесных наказаний («телесное наказание не коснется благородного», «никто из неблагородных да не избежит наказания»). При этом телесная неприкосновенность лиц благородного происхождения — дворян — представлялась естественным и неотъемлемым ни при каких условиях свойством, даже в случае снятия по суду дворянского титула. Впоследствии, в правлении Павла I, на некоторое время пытка и телесные наказания вновь были возвращены для дворянского сословия. Причем сам император мотивировал это достаточно логичным с точки зрения юриспруденции суждением: «Как скоро снято дворянство (приговором суда), то уже и привилегия до него не коснется». В 1802 г. вышло запрещение наложения оков на осужденных дворян. В самом начале XIX в. как процессуальное действие наконец была запрещена пытка. Александром I на соответствующем указе было высказано пожелание: «чтобы само название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной».
Деятельность по систематизации российского законодательства и активная исследовательская работа отразились на дальнейшем развитии законодательных предпосылок осуществления принципа индивидуализации юридической ответственности. Заметим, что в сфере развития законодательства российская власть ориентировалась на западноевропейские новации, но при этом стремилась учесть национальные российские традиции и менталитет населения, в том числе специфичное отношение к закону и особенности его функционирования в российской среде. Так. Г. Яненков, член комиссии по упорядочиванию законодательства, в 1806 г. представивший на рассмотрение проект Уголовного Уложения, отмечал, что наказание, с одной стороны, должно быть «соразмерным учиненному преступлению», а с другой — оставлять «в сердцах людей самое живое и долговременное впечатление». Необходимым условием применения наказания обязательно предполагалась виновность правонарушителя. В ходе обсуждения уголовного законодательства предлагались различные правила и критерии соизмерения преступления и наказания. Рассматривалось создание, говоря современным языком, общих начал назначения наказания, где главными критериями его индивидуализации должны были быть «важность преступления» (характер и степень его общественной опасности), «намерения совершения» (мотивы и цели правонарушителя), а также ответ на вопрос: «какое участие в нем принимал виновный» (вид и степень соучастия). Дальнейшая индивидуализация юридической ответственности правонарушителя предполагала обращение особого внимания на обстоятельства, которые могут «или увеличить, или уменьшить вину преступника», т.е. на обстоятельствах, смягчающих и отягчающих ответственность правонарушителя. При этом прежние заслуги и «знатность рода» из этих правил исключались. Однако в связи с тем, что комиссия в своей деятельности ориентировалась в основном на зарубежный опыт, предложения Г. Яценкова, как и многих других отечественных правоведов, не были даже опубликованы для обсуждения9Г. Яценковым в его проекте также впервые было сделано предложение о законодательном закреплении принципа, гласящего: «Нет преступления без указания о том в законе». Разъясняя его сущность, автор писал: «Только те деяния почитаются преступными, которые гласно запрещены законами», в противном случае такое деяние «позволительно, несмотря на его вредность». См. об этом: Коняхин В.П. Предпосылки законодательного закрепления Общей части российского уголовного права (К 170-летию принятия Свода законов Российской империи 1833 г.) // Государство и право. 2003. № 4. С. 101-103..
В целом совершенствование таких критериев, как тяжесть правонарушения, степень виновности субъекта, смягчающие и отягчающие наказание обстоятельства совершения противоправного деяния, продвигалось с большим трудом. И даже, несмотря на то, что данные факторы всегда являлись определяющими, вопросы вины не подвергались глубокому изучению и разработке. Закон учитывал личность лишь как лицо, стоящее на той или иной сословной ступени, а немногие нормативные указания на свойства, характеризующие личностные особенности субъекта, и обстоятельства, смягчающие и отягчающие ответственность, в подавляющем большинстве не выходили за пределы состава правонарушения. На определение конкретной меры наказания они существенно не влияли. Приговор учитывал множество формальных (объективных) обстоятельств: совершение преступления в одиночку или в соучастии, осведомленность или неосведомленность соучастников, условия содержания лица во время следствия, вину в содеянном, тяжесть перенесенных пыток и др. При Екатерине II при вынесении окончательного приговора стало засчитываться время, проведенное под следствием (в тюрьме): «... вменяя ему столь долговременное под стражей содержание в наказание». Однако рассматривать подобную практику как повсеместную и распространенную было бы неверным.
Долгое время личность была носителем опасности конкретного правонарушения, и государство боролось с правонарушителями, устраняя преступников. Отсюда — вера в спасительное (очистительное) воздействие наказания. А для «лучшего усвоения лекарства», как представлялось, необходимо было лишь установить точное соответствие между преступлением и наказанием и найти лучший способ исполнения последнего.
Таким образом, на рубеже XVIII-XIX вв. перед российской юриспруденцией остро встал вопрос о разработке понятия «меры наказания» и критериев определения этой меры. Ранее даже сам этот термин в законодательстве не применялся, а стал известен именно во время подготовки Уложения 1845 г. Далеко не случайно, что одна из первых отечественных работ в области уголовного права и криминологии (Баршев С. О мере наказания. М., 1840) посвящена поиску ответа на вопрос об адекватности определяемого судом наказания тяжести совершенного преступления и значению этой эквивалентности в деле борьбы с преступностью. «Предполагалось, что законодатель предусмотрит все встречающиеся в жизни и могущие влиять на возвышенное или пониженное нормальное наказание; предполагалось даже возможным приблизительно оценить значение этих обстоятельств, то есть определить в законе, насколько наличие тех или других из них может изменить законную меру ответственности».
Именно по этому пути пошли создатели Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. С одной стороны, стремление максимально соотнести между собой правонарушение и наказание за него, что выразилось в максимальной дифференциации уголовной ответственности (в тех условиях — в казуальности), а с другой стороны, отсутствие в достаточной мере четких начал осуществления индивидуализации юридической ответственности привели в конечном счете к закреплению в законе чрезвычайно сложной многовидовой и многоступенчатой системы наказаний.
Так, наказания определялись по разрядам, затем делились на несколько родов, а род, в свою очередь — на несколько степеней (с низшей и высшей мерой). Наказания делились на основные, общие, дополнительные и особые для чиновников государственных учреждений (ст. 67). Главное деление наказаний шло по их направленности: уголовные и исправительные10«Подобно тому, как преступления бывают весьма тяжкие или более или менее легкие, так и по отношению к различным лицам должны применяться различные наказания: по отношению к закоренелым злодеям, которые должны быть исторгнуты из общества, должны применяться уголовные наказания, по отношению к преступникам, подающим еще надежду на исправление, — исправительные». См.: Фойницкий И.Я. Учение о наказании в связи с тюрьмоведением. М.. 1994. С. 82-83.. К наказаниям уголовным относились: лишение всех прав состояния и смертная казнь (оставленная лишь за совершение особо тяжких преступлений); лишение всех прав состояния и ссылка в каторжные работы; лишение всех прав состояния и ссылка на поселение в Сибирь; лишение всех прав состояния и ссылка на поселение на Кавказ. Исправительными наказаниями считались: лишение всех особенных прав и преимуществ и ссылка в Сибирь с временным заключением или без него (для лиц, не изъятых от телесных наказаний, — от 50 до 100 ударов розгами11Вопрос о наказании кнутом и его замене дважды рассматривался Госсоветом еще при Александре I. Уложенная комиссия 1844 г. обращалась за консультацией к прокурорам и врачам. И если прокуроры подавляющим большинством высказались за кнут, то врачи отмечали, что и кнут, и плети одинаково вредны для здоровья. В результате кнут был отменен.); ссылка в другие отдаленные губернии с потерей всех особенных прав (для лиц, не изъятых от телесных наказаний, — заключение в работном доме); временное заключение в крепости с лишением некоторых особенных прав; временное заключение в смирительном доме; временное заключение в тюрьме; кратковременный арест; выговор в присутствии суда; внушение, денежное взыскание.
В целом, как можно заметить, количество наказаний, прямо или косвенно направленных против жизни и здоровья, было сокращено, а число наказаний, связанных с ограничением (лишением) свободы, напротив, увеличено. Однако сохранялась неопределенность многих санкций норм Уложения, нередко же было просто написано: «наказать по мере вины», «поступить по законам», «наказать по всей строгости законов» и т.п. Кроме того, было немало норм, содержащих отсылки к санкциям других статей. Вместе с тем, следует еще раз отметить появившееся четкое разделение всех наказаний на основные и дополнительные, что при имеющейся громоздкости уголовного законодательства все же привнесло определенное расширение возможностей для индивидуализации уголовной ответственности.
Оставив в стороне все трудности правоприменителей в использовании подобной системы санкций, отметим стремление законодателя ее посредством максимально дифференцировать ответственность субъектов преступлений в зависимости от формально закрепленных обстоятельств. В Уложении были сравнительно хорошо разработаны такие институты, как соучастие (ст. 123, 124), степень осуществления преступного намерения (ст. 117-121), обстоятельства, «исключающие вменение» (отсутствие вины, малолетство, безумие, «обман», принуждение, необходимая оборона (ст. 98), и др. Уложение установило важный принцип персонификации наказания в виде нераспространения лишения прав состояния на членов семьи осужденного (но только в случае, если они добровольно следовали за главой семьи в места отбытия назначенного ему наказания).
Значительно продвинулись вперед теоретическая разработка и законодательное оформление институтов освобождения от уголовной ответственности и наказания, являющегося непосредственным результатом осуществления индивидуализации юридической ответственности.
Существенную разработку наконец получил вопрос о возрасте привлечения к юридической ответственности и наказания несовершеннолетних (ст. 142-150 Уложения). Дети, не достигшие 7-летнего возраста, считались безусловно невменяемыми и никакой ответственности не подлежали. Несовершеннолетние в возрасте до 7-14 лет, по общему правилу, освобождались от юридической ответственности под надзор родителей, либо наказание в отношении них значительно смягчалось (ст. 144 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных). Определенную либеральность при назначении наказания суды проявляли и в отношении несовершеннолетних правонарушителей в возрасте от 14 лет до 21 года.
В Уложении впервые компактное законодательное закрепление нашли условия и правила применения «усиливающих или уменьшающих вину и наказание обстоятельств» (ст. 111-150). Так, согласно ст. 135 одним из условий усиления наказания были особенности личности виновного (сословная принадлежность и степень образованности (чем выше). Из содержания ст. 129 Уложения о наказаниях 1845 г. следовало, что вина, а, следовательно, и мера следующего за преступлением наказания тем тяжелее, чем выше состояние преступника, звание и степень образованности, чем противозаконнее и безнравственнее его побуждения, проявившиеся в данном преступлении.
Впервые мысль о явной несправедливости применения мягких наказаний в отношении привилегированных слоев общества прозвучала в трудах французского просветителя Бриссо в 1781 г. Вопреки существующей практике, он предлагал ужесточение наказания ставить в прямую зависимость от высоты образования, воспитания и социального положения12Карпец И.И. Наказание. Социальные, правовые и криминологические проблемы. М. 1973. С. 33..
Вообще разработка оснований индивидуализации уголовной ответственности для российской юриспруденции была делом, в определенном смысле, новым, а в условиях смутных предчувствий грядущих социально-политических перемен — достаточно сложным. Поэтому она сопровождалась горячими спорами специалистов по поводу рассмотрения тех или иных обстоятельств, законодательного закрепления конкретных факторов. В частности, СВ. Баршев, участвуя в дискуссии о возможности признания смягчающим обстоятельством совершение преступления, наказываемого телесно, женщиной, соглашался на то, что действительно у женщин «телесная крепость слабая», но тут же замечал, что эта особенность присуща только женщинам высшего сословия, «а низшего бывают крепче мужчин, даже одного с ними сословия»13Баршев С. О мере наказаний. М., 1840. С. 196-200.. Последующую противоречивость созданных норм об ответственности в значительной степени обусловила нерешенность вопроса о равенстве субъектов в условиях открытой сословности права. В связи с этим проблемными были и вопросы исполнения назначаемых мер наказания. Например, как будет восприниматься одно и то же наказание осужденными из разных сословий: осуждение на каторжные работы дворянина и крестьянина. Учитывая, что последний с детства был привычен к тяжелому физическому труду, степень карательности наказания оказывалась настолько различной, что совершенно не обеспечивала достижения поставленных перед ним целей.
В числе «уменьшающих вину» и смягчающих наказание обстоятельств нашли законодательное закрепление легкомыслие, слабоумие, крайнее невежество и аффект (ст. 111-116). При этом в составах Особенной части указание на учет факторов, отягчающих и смягчающих ответственность, звучало следующим образом: «... смотря по обстоятельствам, более или менее усиливающим или уменьшающим вину» (например, ч. 2 ст. 188 Уложения).
В процессе индивидуализации уголовной ответственности в соответствии со ст. 157 Уложения суд имел право смягчать наказание не только в мере, но и в степени и роде при наличии особо привилегированных смягчающих обстоятельств: чистосердечного признания, активной помощи во время следствия, наличия хорошей репутации у виновного «по своей прежней долговременной и беспорочной службе» и «когда иноверец во время следствия примет православную веру». Причем исчерпывающий перечень смягчающих наказание обстоятельств приводил к тому, что суд, сталкиваясь с непредусмотренным законом обстоятельством, мог смягчать наказание только после получения положительного ответа на ходатайство о помиловании субъекта. Отмеченное, безусловно, создавало существенные препятствия на пути всестороннего учета обстоятельств дела и особенностей личности виновного при назначении наказания.
Связующим звеном между положениями Общей и Особенной частей Уложения явилась ст. 110, впервые закрепившая в отечественном уголовном праве четкое требование индивидуализации наказания в виде комплекса обстоятельств, подлежащих обязательному учету судом при определении меры наказания за преступление. В частности, к ним относились: «... мера большей или меньшей умышленности в содеянии оного (преступления);... мера большей или меньшей близости к совершению оного; мера принятого подсудимым участия; особенности, сопровождавшие содеяние...». Говоря современным языком, критериями индивидуализации уголовной, административной и (в какой-то мере) дисциплинарной ответственности в рамках общих начал назначения наказания являлись: форма вины, стадия совершения правонарушения, вид и степень соучастия и обстоятельства, смягчающие и отягчающие ответственность.
В целом, несмотря на имеющиеся положительные новации. Уложение 1845 г. было выдержано в духе старых подходов к правовым и социальным явлениям и сохранило все недостатки прежних эпох. Прежде всего это отразилось на нормах Особенной части, хотя и догма права (Общая часть) была достаточно противоречива. Например, ст. 97 предусматривала возможность наказания только тогда, когда вина несомненно доказана, а ст. 117 устанавливала ответственность за «обнаруженный умысел», результатом которого было «оставление на подозрении» и следовало наказание — отдание на воинскую службу или ссылку на поселение.
Тем не менее, в Уложении 1845 г. уже были четко обозначены обстоятельства и критерии, персонифицирующие и индивидуализирующие ответственность. Следует признать также большим прогрессом формальное закрепление возможности привлечения к ответственности только по закону (ст. 96), ответственности виновной (ст. 97) и ответственности, соразмерной с условиями совершения и со степенью тяжести конкретного преступления (ст. 110 Уложения). Кроме того, достоинством нового уголовного законодательства было введение по большинству составов преступлений относительно определенных санкций, что в значительной степени способствовало процессу индивидуализации юридической ответственности и наказания.
Таким образом, начиная с середины XVIII в. российское право начинает чутко реагировать на все европейские тенденции в области эмансипации человека, гуманизации его правового положения в социально-политической структуре общества.
Во второй половине XVIII в. — начале XIX в. постепенно расширяется понимание ущерба от правонарушений не только государственным интересам, но и всему обществу. Вследствие осознания этого начинают меняться и главные ориентиры в борьбе с преступностью. Все более проваляется осознание того, что причиной правонарушений и, естественно, преступлений является не одна только преступная воля субъекта, но и те условия, в которых она сформировалась. Эта идея, пока еще интуитивная, постепенно привела к оформлению новых целей наказания — исправлению и перевоспитанию преступника. Для этого наряду с собственно карательными учреждениями (тюрьмы, каторга) широкое распространение получили рабочие, работные и смирительные дома, различного рода удаляющие нарушителя ссылки. Наказание постепенно перестает рассматриваться только с точки зрения собственно карательного и изолирующего содержания, а начинает приобретать качества средства защиты общества от преступных посягательств и возможностью индивидуального воздействия на правонарушителя в целях позитивного изменения его сознания (как это и какими средствами тогда понималось).
Самое главное в рассматриваемый период — то, что екатерининская эпоха положила начало идее исправления и перевоспитания лиц, совершивших правонарушение. Эта идея стала краеугольным камнем всей последующей российской уголовной и пенитенциарной политики и, постепенно наполняя своим содержанием соответствующие социально-правовые институты, дошла до наших дней. Поэтому с уверенностью можно сказать, что собственно история индивидуализации юридической ответственности и наказания как одного из основополагающих принципов современной уголовной и пенитенциарной политики началась только со второй половины XVIII в.
Находясь в тесной и прямой зависимости от исторических особенностей понимания таких непреходящих и вечных социально-этических ценностей, как справедливость и гуманизм, идея индивидуализации юридической ответственности и наказания всегда являлась их непосредственным проводником в деле обеспечения прав личности в сфере борьбы с преступностью; и также, как они, испытывала на себе все трудности, встающие на пути становления и реализации.
Деятельность по систематизированию российского законодательства и активная исследовательская работа привели к существенному развитию законодательных предпосылок осуществления принципа индивидуазизации юридической ответственности. Прежде всего, это связано с совершенствованием таких ее критериев, как тяжесть правонарушения, степень виновности субъекта, смягчающие и отягчающие наказание обстоятельства совершения противоправного деяния.
Тем не менее, представляется чрезвычайно важным, что в законодательстве об ответственности впервые в истории отечественного права было закреплено четкое требование индивидуализации наказания в виде комплекса обстоятельств, подлежащих обязательному учету судом при определении меры наказания за преступление: форма вины, стадия совершения правонарушения, вид и степень соучастия и обстоятельства, смягчающие и отягчающие ответственность (ст. 110 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.).
Однако, несмотря на то, что данные факторы всегда являлись определяющими, вопросы вины не подвергались глубокому изучению и разработке. Закон учитывал личность лишь как лицо, стоящее на той или иной сословной ступени, а немногие нормативные указания на свойства, характеризующие личностные особенности субъекта, и обстоятельства, смягчающие и отягчающие ответственность, в подавляющем большинстве не выходили за пределы состава правонарушения. Тем самым на определение конкретной меры наказания они существенно не влияли.
Следует отметить положительное проявление «лестницы наказаний» конструирования санкций норм об ответственности рассматриваемого периода. Русские юристы придавали большое значение подобной системе наказания. Например, Н.С. Таганцев отмечал: «Установление такой лестницы имеет существенное значение для законодателя и еще более для судьи. Первому такая лестница облегчает выбор наказаний для отдельных преступных деяний соответственно их значению для правового порядка, а для судьи она создает возможность исполнять возлагаемую на него законом обязанность соразмерять наказуемость с обстоятельствами отдельного преступления и со степенью преступности виновного, делая возможным переход от одного вида или рода к другому»14Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Часть Общая. Т. 2. Тула. 2001. С. 124.. Действительно, эта система путем введения детальных ориентиров в степени и мере наказания ограничивала судейское усмотрение (произвол) и оказывала большую помощь самим судьям. Самое главное — она создавала условия для индивидуализации уголовной ответственности, исключая серьезные расхождения в мере наказания для различных правонарушителей при относительной одинаковости правонарушений определенной схожести личностных особенностей правонарушителей. Между тем, эта лестница наказаний, очень стройная на бумаге и относительно удобная с точки зрения судейского кресла, совершенно не соответствовала имеющейся на практике системе мест заключения и вообще всякому сложившемуся порядку исполнения наказаний, связанных с лишением свободы в том или ином его проявлении.