Почтовая военная цензура, как средство контроля контрразведки в годы Первой Мировой Войны
Россия вступила в Первую мировую войну 19 июля 1914 г. Приспособление правительственного аппарата к войне нашло выражение, прежде всего, в создании полевого военного аппарата с соответствующими изменениями в военных учреждениях в центре (Военное и Морское министерства) и на местах (военно-окружные управления).
Уже 24 июля 1914 г. Совету Министров были предоставлены чрезвычайные полномочия: он получил право разрешать большинство дел самостоятельно от имени царя. Так, с июля 1914 г. по июнь 1915 года через Совет Министров прошли и были утверждены 285 чрезвычайных указов (всего за время войны их было утверждено 527)1Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России М.: Высшая школа. 1983 С. 292 .
В условиях военного времени многие министерства были наделены чрезвычайными полномочиями. Это прежде всего касалось администрации, полиции, жандармерии и органов цензуры.
Почтовая и телеграфная цензура в военное время служила для предупреждения просачивания важной информации в письмах людей, не отдающих себе отчета в значении сообщаемых ими новостей. Считалось, что цензор разрушает козни предателей и агентов противника, которые пытаются передать по назначению добытые ими сведения. Но в эпоху мировой войны почтовая цензура сыграла еще более важную роль: в совершенно неожиданной форме она дополняла деятельность контрразведки, обнаруживала агентов и помогала раскрытию их методов работы; изучая письма, отправляемые в нейтральные страны, она собрала множество мелких данных, оказавшихся весьма ценными для военной и морской разведки.
Вопросы цензуры и перлюстрации корреспонденции имеют давнюю историю. Известно, что во время похода на Азию Александр Македонский, узнав о недовольстве среди союзников и наемников, проверил их весьма простым способом. Он объявил, что пишет письмо домой, и посоветовал своим полководцам, в том числе и наемникам, сделать то же самое. Когда курьеры отправились доставлять письма адресатам, он приказал остановить их и проперлюстрировать корреспонденцию. Таким нехитрым приемом он получил важную информацию о политическом состоянии в войсках. Перлюстрация сработала как один из приемов контрразведывательной деятельности.
Читать частные письма не чурался и великий Наполеон, уделяя этому занятию каждодневно некоторое время и погашая, что без знания истинного положения вещей невозможно эффективно управлять государством. А кардинал Ришелье был первым французом, который систематически нарушал неприкосновенность частной переписки. В истории сохранилось немало примеров, когда сановные особы, цари и короли, а также их военачальники использовали это средство для получения информации.
В Лондоне, в эпоху Реставрации, знаменитый изобретатель сэр Самюэль Морланд поразил своих почитателей сконструированным им прибором, который вскрывал письма, а затем быстро и точно их копировал. Почтовая служба в Англии была в то время частным предприятием, взятым в аренду графиней Честерфильд: ее агент и управляющий, сэр Филипп Фрауд назначил лондонским почтмейстером ловкого Джемса Хикса. Прибор Морланда открыто стоял на почте, и однажды король Карл II провел там три часа, «с восторгом и большим удовлетворением» наблюдая за копированием писем, содержание которых, по всей вероятности, интересовало его меньше, чем сама машина2 Роуан Р. Разведка и контрразведка М. 1937. С. 53..
Снять копню с рукописного письма меньше чем за две минуты без помощи фотографии и ксерокопирования являлось уникальным достижением в технике перлюстрации корреспонденции того времени. К сожалению, судьба прибора неизвестна, по официальным данным он был утрачен во время пожара. Хотя не исключено, что правительство, оценив уникальность изобретения, просто засекретило прибор.
Перлюстрация корреспонденции и цензуирование — это две стороны одной медали. Различие заключается лишь в конспиративности этих действий. Если к цензуированию прибегают более или менее открыто сообщая об этом нередко гласно, например во время военных действий, то перлюстрация всегда носила и носит строго секретный характер и является государственной тайной, следовательно, цензуирование — это легализованная форма перлюстрации.
Когда в 1914 г. в Европе разразилась Первая мировая война, только две страны, Россия и Германия, располагали готовым штатом цензоров. Россия к этому времени уже имела богатый опыт. Французская военная морская цензура была создана в самом начале войны, а в Англии, где имелась самая большая корреспонденция в Европе, наблюдался в первые недели августа 1914 г. полный хаос, когда они принялись за организацию отдела секретной службы
Приходившие в английские порты корабли доставляли огромное количество корреспонденции в новое помещение цензуры. Груда этих писем росла с ужасающей быстротой. Наскоро назначались люди, которым следовало разобраться с этим потоком писем. Причем среди вновь назначенных, как сообщала немецкая разведка, были три германских агента.
За несколько дней до начала военных действий один английский чиновник задержал всю почту, которая, как казалось ему, может иметь какой-либо интерес. Когда эти письма были разобраны и рассмотрены, выяснилось, что среди корреспонденции, адресованной немецким и австрийским гражданам, было множество приказов о немедленной мобилизации и возвращении на родину. Эти приказы были незамедлительно переданы разведывательному отделу.
Исходя из этих документов, разведывательный отдел составил подробную сводку неприятельских частей, выступающих против Франции и России; все сведения были посланы в эти страны и явились первым предупреждением относительно сил, выдвинутых против них. Ни разу в течение всей войны цензорам не удавалось собрать такого количества ценных сведений за столь короткий срок, как за эти две недели. Прочитывая сотни писем, цензор практически выискивал нередко всего лишь одну или две строчки, являвшихся источником важнейшей информации. В Лондоне еженедельно подвергались перлюстрации сотни писем, пакетов и газет, также обстояли дела и в Париже, но лишь примерно один процент писем содержал ценную информацию. Но из-за этого «процента» и стоило работать.
А если специалисты, перлюстрирующие корреспонденцию, не обнаруживали никаких следов невидимых чернил или признаков кодированных или шифрованных сообщений, то эта почта снова запечатывалась и отправлялась по назначению. Если какие-либо письма возбуждали сомнения, то их задерживали ненадолго. Увеличение срока задержки корреспонденции могло быть настораживающим сигналом людям, ведущим переписку. Естественно, что все подозрительные письма копировались и фотографировались самым тщательным образом.
Письма и пакеты, казавшиеся подозрительными, но до конца не расшифрованными, в то же время не давшие никаких положительных результатов во время перлюстрации, задерживались на неопределенное время. В данном случае презюмировалось, что отправитель — агент разведки противника но расшифровать его сообщение не представилось возможности. Чтобы не нанести больший вред письмо или сообщение просто изымалось из почтового оборота.
В истории известны факты, когда бдительность английской почтовой цензуры, работавшей в контакте с контрразведкой, привела к обнаружению крупного германского разведчика по фамилии Мюллер. Однажды, в 1915 г., лондонская цензура получила газету, адресованную в Амстердам, на полях этой газеты была обнаружена тайнопись. В сообщении указывалось, что «С» отправился на север, и будет писать «из 201». На штемпеле значилось: «Депфорд». Один из инспекторов Скотланд-Ярда приступил к работе так, словно «С» обокрал банк или был убийцей, которого необходимо было поймать. Он обратился к полиции города Депфорда с запросом, на каких улицах города имеются такие дома под № 201. «Только на одной, — гласил ответ, — На Депфорд Хай Стрит».
В этом доме английские детективы нашли некоего Петера Хаана, пекаря (английского подданного), который клялся, что никогда не делал странных пометок на полях газет, никогда не посылал газет в Голландию и вообще не знает, кто такой «С». Однако при обыске у него нашли закругленное на конце перо и невидимые чернила Хаана арестовали.
Пекарь упорно отказывался говорить, но его соседи вспомнили человека, который частенько захаживал к нему. По их описаниям, это был высокий человек, с хорошими манерами, судя по всему, русский. Детективы обратились к списку Лондонских пансионов. Розыски привели в Блумсбери. где перепутанная хозяйка признала в описании своего постояльца — русского по фамилии Мюллер, и сказала, что он недавно уехал по личным делам в Ньюкасл. Действительно, «С» оказался на севере.
Уже располагая всеми приметами, детективы, наблюдавшие за Нортумберландским портом, опознали Мюллера. Он был арестован и возвращен в Лондон. Мюллер оказался действительно опасным разведчиком. Его система пересылки полученной информации сама по себе являлась поразительным новшеством и могла очень долго оставаться необнаруженной. Так, он давал объявления в английские провинциальные газеты, а затем отправлял эти газеты своему голландскому корреспонденту.
Код которым пользовался Мюллер, был в конце концов раскрыт дешифровщиками из английской контрразведки, из так называемой знаменитой «комнаты 40». И после казни Мюллера офицеры разведывательного отдела продолжали посылать немцам ложные сведения, пользуясь его методом.
Более того, британская разведка долгое время получала от немцев денежные переводы в качестве вознаграждения за эти сведения. Этот случай позволил контрразведке точно установить суммы, которые немцы платили своим агентам, и сроки получения этих сумм. После дела Мюллера британская секретная служба могла предупредить цензуру о необходимости отмечать получение подобных сумм через регулярные промежутки времени каким-либо адресатом из нейтральных государств. Так деятельность английской военной цензуры помогла в разоблачении немецкого агента.
Ho, по мнению специалистов того времени, самой совершенной организацией почтовой цензуры были знаменитые «черные кабинеты» царской России. Сюда поступала главным образом корреспонденция высокопоставленных лиц; специальные чиновники открывали и прочитывали эту корреспонденцию, копировали и фотографировали ее и хранили в секретном порядке. Ввиду относительно ограниченного числа отправителей, считавшихся достаточно важными (перлюстрация еще не носила тотального характера), чиновники, с комфортом устроившиеся в почтовой конторе, изучали образцы почерков до тех пор, пока не приучились распознавать их по первому взгляду. Некоторые работники цензуры знали до 20 языков. Русские называли работу «черного кабинета» перлюстрацией.
Подозревая существование перлюстрации корреспонденции, многие видные государственные деятели России не доверяли почте, отправляя корреспонденцию через доверенных лиц. Так, например, граф Игнатьев, в бытность свою киевским губернатором, неизменно посылал письма через своих доверенных людей, словно участник тайного заговора. Другой крупный государственный деятель, граф Витте, немало пострадал в начале своей карьеры потому, что ему ставили в вину его мнения по различным общественным вопросам, откровенно высказанные им в частной переписке.
Даже члены императорской фамилии не были свободны от подобного почтового наблюдения. Один из членов Государственной думы, по фамилии Суханов, в конце 1916 года сообщал, что в результате перлюстрации корреспонденции к нему попала телеграмма императрицы, которая устроила некоего господина Патушинского нотариусом в Одессе, вследствие того, что с женой этого Патушинского имел интимную связь Григорий Распутин и хлопотал за него. Суханов говорил, что располагает подлинной телеграммой по этому поводу за подписью «Александра»2«Былое». 1918 №2 (30) февраль С. 148—49..
«Черные кабинеты» имели свои отделения в Москве, Киеве, Одессе и других городах. Московское отделение называлось «тайной экспедицией» и состояло из начальника и восьми чиновников; киевское отделение располагало таким же штатом и являлось, по всей вероятности, наиболее активным из всех, так как его неутомимые чиновники были одновременно австро-германскими агентами.
Если бы не обнаружение шпионажа в русской почтовой цензуре, то сегодня нам было бы гораздо меньше известно о ее тайной деятельности. Когда в киевском отделении «черного кабинета» выявили агентов противника, они были арестованы и отданы под суд. Но этот факт стал достоянием гласности.
Главный ответчик, Карл Зиверт, работал в цензуре около 50 лет. Это был двойной или даже тройной агент, проявлявший удивительное безразличие ко всем политическим лагерям. Трое его главных помощников — Эдуард Хардак, Макс Шульц и Конрад Гузандер — были, как и Зиверт, по происхождению немцами, но давно уже жили в Киеве.
«Черный кабинет» в своей работе зашел так далеко, что просматривал почту даже местной тайной полиции.
В 1911 г. Николай II посетил Киев (во время этого визита в театре был убит П.А. Столыпин). Охрана царской свиты была поручена генералу Курлову, который приказал «черному кабинету» не трогать писем последних. Зиверт не выполнил этого приказа.
На процессе Зиверта выяснилось, что он фотографировал письма, которые вдовствующая императрица писала адмиралам и главнокомандующим. Даже члены распутинской «шайки» не могли защитить свою переписку от Зиверта и его команды.
В ходе процесса было выяснено, что русские военные тайны Зивертом посылались в Вену еще до войны. Говоря о технике своей работы, он сообщил, что имел специальный электрический чайник, изготовленный немецкой фирмой, пар из которого использовался для открывания конвертов. Далее он пояснил, что многие письма копировались от руки, если какое-либо слово или подпись были неразборчивы, тогда фотографировались, и снимок вклеивался в надлежащее место текста, причем все фотографические аппараты тоже были получены из Германии.
Безусловно, внутренне все подозревали, что некая секретная государственная организация открывает наиболее важные письма. И поэтому они запечатывались особым способом, а именно нагретым воском. Специалисты по вопросам военной разведки в своих лекциях обычно рекомендовали использовать для вскрытия таких писем нагретое лезвие тонкого ножа так чтобы, не повредив письма, можно было снять печать с конверта, а затем аккуратно возвратить ее на место. Однако очень часто нагретый металл повреждал печать, тем самым, оставался след на конверте, и вскрытие письма уже не являлось тайной.
Господин Зиверт оказался гением в своем деле. Он изобрел новый технический способ вскрытия корреспонденции, не повреждая конверта и письма. Изобретение представляло собой тонкую круглую палочку диаметром в вязальную спицу, расщепленную вдоль примерно до половины. Полочка вводилась в запечатанный конверт у самого угла и проталкивалась до противоположного угла. Письмо попадало в щель на этой спице, а затем быстро наматывалось на нее. Затем осторожным движением вытаскивалось, так чтобы не повредить печати. Прочитанное и скопированное письмо снова наматывалось на палочку, вкладывалось аккуратно в конверт и разматывалось, после чего полочка снова вытягивалась, а конверт у края разглаживался рукой. Письмо затем отправлялось по назначению в столь же хорошо запечатанном конверте, в каком оно поступило в «черный кабинет».
Целью перлюстрации корреспонденции являлось получение дополнительной, как правило, тщательно скрываемой от посторонних глаз информации. Степень важности информации определялась значимостью того или иного государственного органа или должностного лица.
Как отмечают современники, всепроникающие органы департамента полиции охватили все сферы общественной жизни. В конце 1916 г. не было ни одного учреждения, ни одной общественной группы, ни одного общественного слоя в который бы не проникли тайные агенты департамента полиции. Были они и в Государственной думе. Причем в Думе была даже не одна агентура, а две: одна агентура служила непосредственно Председателю Совета Министров, другая — министру внутренних дел. Последняя была организована совершенно самостоятельно жандармским ротмистром Г.П. Бертгольдом. Он получал все суммы, а департамент полиции знал только его. Действовала строгая система конспирации. Ежедневно он доставлял записки обо всех событиях думской жизни, о заседаниях как общих, так и комиссионных, о резолюциях, о решениях партий, о настроениях думских фракций, а также меморандумы по результатам перлюстрации корреспонденции, получаемой в Думу. Анализировались также и разговоры, и слухи, циркулирующие в Думе.
Всюду проникал зоркий глаз ротмистра, и обо всем писало его бойкое перо. Его донесения прочитывались директором департамента полиции, министром внутренних дел, а в особо важных случаях — Председателем Совета министров или даже царем.
Анализ этих документов показывает, что государь и правительство страны располагало информацией о жизни в стране буквально по дням.
Так, в выписке из письма из Могилева от 5 сентября 1916 г., адресованного в Государственную думу и перлюстрированого Департаментом полиции отмечалось: «С самого начала все ожидали скорого окончания войны, но ожидания не оправдались, и дух не только общества, но и всего войска сильно упал. Мы не верим теперь в скорое и благополучное окончание войны... Дайте нам мир, вот лозунг теперешних солдат. Не давайте кредитов на дальнейшее ведение войны, мы устали страдать Довольно и двух лет страданий. Дайте нам мир»3Былое. 1918 №2(30). С. 150—151..
Таким образом, если в конце XIX в перлюстрация корреспонденции носила выборочный характер (по принципу важности информации), то в начале XX в. она принимает всеобъемлющий, тоталитарный характер. Вся жизнь общества находилась под зорким контролем государства, и именно этой задаче была подчинена деятельность спецслужб. В день объявления войны. 20 июля 1914 г., в России была установлена военная цензура и издано «Временное положение о военной цензуре». Ей подлежали всякого рода произведения печати, почтовые отправления и телеграммы, тексты и конспекты речей и докладов, предназначенных для произнесения в публичных собраниях.
Министру внутренних дел предоставлялось право запрещать публикацию сведений, касающихся внешней безопасности России, вооруженных сил или сооружений, предназначенных для обороны страны. Главнокомандующему командующему отдельной армией давалось право запрещать на определенный срок в подчиненной местности какие-то ни было собрания и приостанавливать повременные издания, а также передачу почтовых отправлений и телеграмм.
Фактически деятельность военных цензоров не ограничивалась задачами, которые были оглашены во «Временном положении». Их заботило не только сохранение военной тайны, но и контроль за мыслями и настроениями в армии и тылу.
Они вымарывали и вырезали в письмах места, содержавшие любое отражение недовольства войной и тяжелым экономическим положением, любое проявление революционных настроений.
Фронтовики сетовали в письмах: «...к нам письма теперь идут очень плохо — если мы отсылаем, то проверяются офицером, и немного не в порядке — разрывают письмо»; «...письма я тебе пишу часто, но не знаю, почему не доходят»; «...хотелось бы написать много, но руки связаны цензурой. Приходится писать урывками, недомолвками, словом, сдерживаться...»4 Черняев В.Ю. К изучению эпистолярных источников начала XX в (контроль почтовой переписки). С. 148.
Представление о масштабах и размахе работы по перлюстрации корреспонденции дают цензорские отчеты писем военнослужащих с фронта в период 1915—1917 гг.. На анализ содержания солдатских писем с фронта в годы Первой мировой войны обращал внимание еще известный советский историк профессор М.Н. Покровский, считая их важным историческим источником, дающим представление о жизни, быте, настроениях и чаяниях русских солдат. Часть писем солдат отложилась в фонде Казанской окружной военно-цензорской комиссии5Октябрь в Поволжье и Приуралье (Источники и вопросы историографии) Казань. 1972. С. 69..
Фонд состоит из отчетов цензоров 24 военно-цензорских пунктов Казанского военного округа. Отчеты составлялись по результатам перлюстрации солдатских писем и раз в неделю посылались в окружную военно-цензорскую комиссию. Перед цензорами стояла задача отражать состояние духа армии. Работа эта была чрезвычайно ответственная, поскольку тенденциозный подбор выдержек из писем, а также личное субъективное отношение цензора к войне могли серьезно исказить истинное положение вещей.
Назначение работы цензоров состояло также в задержании и конфискации писем, выражающих бунтарские, антиправительственные настроения, писем со сведениями, могущими «взволновать тыл». Военная цензура имела тесную связь с жандармским управлением, отправляла жандармам некоторые письма для дальнейшего ведения дела. Письма на нерусском языке копировались и подвергались переводу. Таким образом, аппарат цензурирования корреспонденции был поставлен на достаточно высокий уровень
Перед цензором ставилась задача не обобщения писем (этим занимался начальник военно-цензорской комиссии), а приведения наиболее характерных выдержек, показывающих состояние боевого духа армии.
Например, попытки Распутина попасть в Ставку вызвали угрозу Великого князя Николая Николаевича повесить его. Так же резко отрицательно относился к нему и командующий русской армией генерал Алексеев.
«Этим двум лицам, отмечает в своей работе Антон Иванович Деникин, мы обязаны всецело тем обстоятельством, что гибельное влияние Распутина не коснулось старой армии.
Всевозможные варианты по поводу распутинского влияния проникали и на фронт, и цензура собирала на эту тему громадный материал даже в советских письмах из действующей армии»6Деникин А.И. Очерки русской смуты. М.: Айрис-пресс, 2003. С. 115..
Яркой формой протеста против войны являлось так называемое «братание солдат». В своих противниках — немцах, турках, австрийцах — русские солдаты начинают видеть товарищей по несчастью. «Они такие же люди, как и мы, и их жены, матери, отцы одинаково страдают, как и вы. Их, как и нас, послали толстопузые паны и начальники офицеры. Для них-то война нужна, а не для нашего брата», — писал солдат домой матери.
«Чуть ли не ежедневно сходимся с австрийцами, друг друга называем братьями, дают папирос, табаку, но наши офицеры сходиться не приказывают. Они желают очень мира но наши не мирятся и говорят продолжать кровопролитие», — пишет другой солдат с фронта.
Интересным, в этом отношении, является анализ и перлюстрированной офицерской почты. Офицеры в своих письмах указывали на некоторое отличие «вновь поступающих солдат от прежних».
«Теперешний солдат, которого покрутят в запасном полку два месяца, приезжает на позиции мужик мужиком и совершенно не понимает необходимости победы России над проклятым немцем, говорит и думает одно: надо скорее кончать войну».
В письмах, сообщающих о забастовках и бунтах в армии, выражается уверенность, что «ежели так дальше себя будут вести солдаты, глядишь, скоро дождемся мира». Таких авторов цензор характеризует как «скромных» в своих намерениях. Наиболее «передовые» в письмах доходят до призывов к революции: «Нам нужна свобода и чтобы не министры правили страной, а народ, избранники народные, которые говорят всю правду народу»7Вахрушева Н.А. Солдатские письма и цензорские отчеты как исторический источник (1915—1917 гг.) // Октябрь в Поволжье и Приуралье. Казань, 1972 С. 76..
Письма не только уходили с фронта, в глубинку России, но и, естественно, приходили на фронт. Они тоже подлежали перлюстрации. Из этих писем становится известно, что весной и летом 1917 г. крестьяне кое-где отбирают землю у помещиков, самостоятельно засевают ее. В воздухе пахнет революцией, и это будоражит крестьян. Резко возрастает дезертирство. Солдаты-крестьяне боятся, что дележ помещичьей земли произойдет без них. Майско-июньские письма свидетельствуют об изменениях в настроении солдат, в оценке событий. Ярко выражено недоверие к политике Временного правительства, выдвинувшего лозунг «Война до победного конца».
Офицеры также отмечают изменения в настроениях солдат: «..настроение солдат за последние дни очень изменилось. У нас теперь с отходом в тыл устраиваются митинги в полку, и на первом, когда подняли вопрос о наступлении, то никто не хотел и слышать, а на нас, сторонников наступления посматривали очень косо и было много, которые, пожалуй, не прочь были бы и расправиться с нами по-свойски».
Анализ солдатских писем и военно-цензорских отчетов периода первой мировой войны 1914—1917 гг. дает богатый материал для изучения динамики настроений солдатских масс. Эти отчеты являлись результатом перлюстрации солдатских писем и раз в неделю посылались в Окружную Военно-цензорскую комиссию.
Например, Казанский военный округ, в рассматриваемый период времени имел 24 военно-цензорских пункта.
Письма, содержавшие наиболее острую критику войны и правительства, передавались в жандармское управление или в военную прокуратуру, где их открыто использовали как обвинительный материал.
В некоторых случаях для острастки солдат, авторов крамольных писем, подвергали жестоким наказаниям в самих воинских частях. «За эти письма у нас двое пошли под суд, — говорилось в солдатском письме на родину, — написали два слова, и стала проверять полковая цензура. Их пороли шомполом. 75 шомполов дали, построили весь полк, заставили их хлестать, и один умер за это самое».
Таким образом, военная цензура сохраняла тесную связь с органами политического сыска, в частности с жандармерией. Как уже отмечалось, на основании анализа солдатских писем составлялись цензорские отчеты, которые, по мнению жандармерии, являлись реальным отражением действительности. Отчет включал выдержки из писем и распределял просмотренную корреспонденцию в процентах по следующим разделам: патриотические, с пожеланиями скорого окончания войны, с жалобами на пищу, с бранью по адресу начальства, с сообщением сведений, составляющих военную тайну.
Задача цензора была определена четко. От него не требовалось изложения своего понимания указанных явлений, наоборот, из перлюстрированной корреспонденции он должен был составить своеобразный дайджест, с сохранением языка и стиля автора письма. И лишь только вышестоящее начальство, например председатель военно-цензорской комиссии, готовил специальный меморандум о состоянии политического и боевого духа в армии.
Какие же вопросы затрагивались в этих личных письмах? Прежде всего бытовые. Солдаты и низшие унтер-офицерские чины сообщали родным и близким о фактах недопоставки продуктов или некачественном их содержании, краже солдатских денег и пайков. «Хлеба выдавали мало, по 1/4 фунта или по несколько дней не выдавали вовсе». Солдаты были вынуждены сами искать способы пропитания: «...собирали на полях колосья ячменя и варили кашу, не было ни хлеба. Многие подохли с голоду»8Известие Казанского военно-окружного комитета. 1917. 20 авг. С. 4..
Если в письмах солдат с фронта основные жалобы шли по поводу снабжения, то солдаты тыловых гарнизонов описывают и условия нахождения в казармах. «Вшей, блох, клопов и всевозможных насекомых такая масса, что не успеваешь обираться. На нарах, устланных соломой, тесно, душно, грязно... Едим мы, — пишет солдат жене в Саратов, — из общего огромного жестяного таза, какие имеются в бане для мытья. Вчера в субботу из этих тазов мыли потолки и полы в казармах; после их вымыли горячей водой, а вечером стали из них ужинать».
Велика была смертность от голода и болезней. «Погибают все больше молодые 17—18 лет Старые солдаты как-то терпят, а молодые мрут каждый день с голоду человек 30», — говорится в другом письме.
Достаточно сложными были отношения между тыловой и фронтовой цензурой.
Тыловая цензура неоднократно жаловалась на отсутствие должной бдительности у фронтовой цензуры, пропускавшей в тыл явно революционные письма.
В свою очередь, и во фронтовой цензуре раздавались голоса, требовавшие максимального усиления контроля за письмами гражданского населения, в которых недовольство тяжелым положением армии и тыла переросло к концу 1916 г. в мнение о необходимости сокрушения «внутреннего врага», т.е. «спекуляции богатых людей».
Письма солдат сообщают о потере авторитета командного состава армии. Зреет открытое недовольство поведением офицеров, отношением их к солдатам. В письмах часто встречаются упоминания о предательстве офицеров, о рукоприкладстве. Непонятны солдатам и цели войны до победного конца над проклятым германцем.
В этом отношении представляют интерес и письма высшего руководства армии, в частности командующего Железной дивизией генерала А.И. Деникина, которые, вероятнее всего, не подвергались перлюстрации 10 (23) ноября 1915 г. в письме к своей невесте он пишет: «...вместо кровавых боев — нудная позиционная война с ее атрибутами; заплывшие водой окопы и сырые холодные землянки...»».
Безусловно, условия быта в ходе военных действий у командующего были гораздо лучше, чем у простых солдат, но и они не отличались особым комфортом. В другом письме с фронта, от 16(29) декабря 1915 г., он сообщает: «Вот уже месяца четыре не имею своего угла. В одной комнате три-четыре человека. Конечно, памятуя о привилегиях начальнических, меня бы устроили лучше, но зато в ущерб другим.
Пишу ужасно нескладно, потому что три пары глаз смотрят под руку и три головы не без ехидства думают: что это генерал, письма которого отличаются телеграфической краткостью, пишет уже 4-ю страницу?».
Издевательства со стороны офицеров, вдобавок к ужасающим условиям быта, вызывали у солдат самые разнообразные чувства: безысходность, подавленность, тоску, злобу.
Определяя свое настроение, как показывают перлюстрированные письма, солдаты пишут, что «скука одолела и какая-та злость». Солдаты не могут ясно разобраться и ответить на вопрос — кто виноват? «Приходится много думать, — пишут они, — волноваться и нервничать и наконец приходить в такое отчаяние, что бросаешь все из головы и куда лихая вынесет»9Вахрушева Н.А. Солдатские письма и цензорские отчеты как исторический источник (1915—1917 гг.). С. 74..
Впрочем, в политической ситуации того периода времени не могли разобраться не только солдаты, но и генералы. Тот же генерал А.И. Деникин, в письме с фронта от 14 (27) мая 1917 г., сообщает своим родным: «Медленно, но верно идет разложение (армии). Борюсь всеми силами. Ясно и определенно стараюсь опорочить всякую меру, вредную для армии, и в докладах, и непосредственно в столице. Результаты малые... Декларация воина-гражданина (Керенского) вколотила одни из последних гвоздей в гроб армии, а могильщиков не разберешь: что они, сознательно или не понимая хоронят нашу армию?
Ежедневно передо мною проходит галерея типов и фактически (лично), и в переписке. Редкие люди сохранили прямоту и достоинство. Во множестве хамелеоны и приспосабливающиеся. От них скверно. Много искреннего горя. От них жутко»10Грей М. Мой отец генерал Деникин. С. 114..
Стихийные формы выступлений против непосредственного источника бедствий были разными и носили характер отрицания, разрушения: били кашеваров, которые варили плохую пищу, разбивали кухни, отказывались идти на позиции, так как часто, собственно, идти было не в чем. Обмундирования на всех не хватало, нередко вместо сапог на фронт привозили лапти. В одном письме рассказывается, что однажды дивизия отказалась выходить на позицию, так как солдаты были... «все раздеты».
Если в начале войны вера в скорую победу над Германией, исходя из анализа почтовой военной цензуры была широко распространена, благодаря оголтелой правительственной пропаганде, то постепенно оптимистические настроения сменяются неверием в нашу победу. «Мы все отступаем и отступаем, дела наши незавидные» — сообщается в одном письме. «Герман двигается за нами по пятам. Эта война хуже японской... Мы поставлены в такое положение, что немцы нас расстреливают из своих орудий, а мы принуждены молчать», — с горечью говорится в другом. Под влиянием тяжелой обстановки на фронте солдаты чаще стали задумываться о причинах войны и делать определенные выводы. В письмах 1916 г.. нередко дается оценка ситуации: «..богачи затеяли войну, чтобы нажиться за счет народа. Вот и неправильная эта война».
В письмах из дома на фронт тоже сообщается о непростой ситуации, в частности в Петрограде и Москве, о волнениях и забастовках в столицах, а это, в свою очередь, приводит к случаям дезертирства, пригашающим все более массовый характер и являющимся своего рода протестом против бессмысленной войны. Антивоенные настроения в армии нередко приводят и к братанию с противником.
В конце лета 1917 г. армия начинает разваливаться на глазах, что видно и из писем высших ее руководителей. Большевистская пропаганда окончательно разложила армию. Солдаты отказываются подчиняться офицерам, растет количество расстрелов за неповиновение, что еще больше подливает масла в огонь. Повсюду возникают солдатские полковые комитеты, которые фактически руководят армией. Хаос, беспомощность командования, постепенный переход власти в армии к комиссарам.
Так можно охарактеризовать ситуацию в войсках русской армии летом-осенью 1917 года
В письме домой командующий Юго-Западной армией генерал-лейтенант А.И. Деникин пишет 29 августа (11 сентября) 1917 г.: «Родная моя, начинается новый катастрофический период русской истории. Бедная страна, опутанная ложью, провокаторством и бессилием. О настроении своем не стоит говорить. "Главнокомандование" мое фиктивно, так как находится под контролем комиссаров и комитетов.
Невзирая на такие невероятные условия, на посту своем останусь до конца. Физически здоров, но сердце болит и душа страдает.
Конечно, такое неопределенное положение долго длиться не может. Спаси Бог Россию от новых смертельных потрясений»11Марина Грей «Мой отец генерал Деникин» М. «Парад». 2003. С. 116..
Генерал был прав. Вскоре, в октябре 1917 г., в России произошел вооруженный переворот, в ходе которого, удачно воспользовавшись ситуацией, большевики надолго захватили государственную власть.
На основе перлюстрированных писем военные цензоры, как уже говорилось, составляли отчеты (сводки) и выборки из писем. Иногда к отчетам прилагались и таблицы.
Так, к отчету военно-цензорского отделения штаба 12-й армии от 19 января 1917 г. была приложена «Таблица настроения армии в процентном отношении бодрых, угнетенных и безразличных писем за период с 15 октября 1916 г. по 1 января 1917 г.». Из нее следует, что средний процент «бодрых» писем, по мнению цензоров, возрос с 3,8 до 7.4%; «угнетенных» — с 1.3 до 1,9%, а «безразличных» — сократился с 94,8 до 90,7%.
Эти отчеты использовали и контрразведывательные отделения.
Таким образом, цензорские отчеты периода 1915—1917 гг. отражают рост недовольства в армии, постепенное ее разложение в результате большевистской пропаганды. И если февральская революция несколько ослабила внимание цензуры к солдатским письмам, то письма марта-октября 1917 г. свидетельствуют о формировании четких классовых взглядов и интересов. И анализ перлюстрированной корреспонденции показывает динамику настроений солдатских масс от Февраля к Октябрю 1917 г.
Всякий опыт может быть полезен, а особенно в такой важной сфере, как наблюдение за умонастроением людей. Наверное, в связи с этим один из бывших царских перлюстраторов И. Зорин в феврале 1919 г. обращается уже в правительство Советской России с предложением использовать приемы царского политического сыска. В частности, он пишет: «В настоящее время в Советской России имеется орган Военной цензуры, деятельность которого мне мало известна, но тем не менее, насколько я знаю, вопросы о перлюстрации затрагивались соответствующими организациями, и как и на каком уровне стоит это дело, пока говорить не могу, но чтобы поставить перлюстрацию на должную высоту, я полагаю, что "в черном кабинете" можно кое-чему нашему брату, советскому работнику, поучиться, так как опыт показал, что со старыми методами борьбы царского правительства мы все-таки иногда считаемся. Признавая ценность содержимого "черного кабинета", безусловно, для современного положения и вообще для советской России колоссальной, я считаю своим гражданским долгом коммуниста довести до сведения своих стоящих в верхах политических работников»12Центральный архив ФСБ РФ. Ф. (8) 1. Оп 3. Ед. хр. 18 Л. 1—5. Обзор И. Зорина «Перлюстрация корреспонденции при царизме»..
И этот голос был не только услышан правительством страны, но и учтен, как и весь предыдущий опыт политического сыска царской России.
Анализ перлюстрированной корреспонденции армии в 1915— 1917 гг. показывает нарастание революционных тенденций, недовольство существующим строем, требование ответа на многие злободневные вопросы жизни. Февральская революция несколько ослабила цензуру к солдатским письмам с фронта. Вместе с тем расширяется круг вопросов, связанных с интересами солдат. Особое значение приобретает вопрос о земле, требование немедленно закончить войну, демократизировать армию, ввести выборность военных чинов. И, наконец, письма осени 1917 г. уже четко отражают классовое разделение солдатской массы, и немалую роль здесь сыграла пропаганда большевиков, сделавшая все, чтобы окончательно разложить царскую армию.
Россия накануне нового этапа истории, начавшего отчет уже новой эры — социалистической. Но отказаться от желания заглянуть в частную жизнь, путем тайного вскрытия корреспонденции, не могли и большевики.
В заключение можно отметить, что в начале XX в., в дореволюционной России, в связи с изменившейся политической ситуацией происходит переход от эры «черных кабинетов», первостепенной задачей которых являлся политический сыск, к военной почтовой цензуре, основной целью которой было улавливание настроений, контроль обмена мыслями и информацией, воспрепятствование распространению революционных идей, т.е. функция перлюстрации принимает все более контрразведывательный характер.