Понятие и виды преступлений против жизни
К преступлениям против жизни УК РФ относит: убийство (ст. 105); убийство матерью новорожденного ребенка (ст. 106); убийство, совершенное в состоянии аффекта (ст. 107); убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны либо при превышении мер, необходимых для задержания лица, совершившего преступление (ст. 108); причинение смерти по неосторожности (ст. 109); доведение до самоубийства (ст. 110 УК РФ).
У всех этих преступлений (несмотря на существенные их отличия друг от друга) один общий, объединяющий их признак — непосредственный объект. Им является жизнь человека. Это высшая ценность, не сравнимая по своей значимости с иными ценностями и благами. Не случайно первой заповедью Христа из донесенной до нас Евангелием его Нагорной проповеди является древнейшая заповедь «Не убий» [Евангелие от Матфея, гл. 5 (21)], т.е. не посягай на жизнь другого человека. По сути дела, в этом проявляется как нравственная оценка преступлений против жизни, так и оценка их особой общественной опасности.
Но что означает жизнь человека? Как это ни странно, но в отечественной юриспруденции вопрос этот до сих пор решается неоднозначно, и по нему до сих пор идет дискуссия в уголовно-правовой литературе. Спор заключается в следующем: признавать ли под жизнью как объектом преступления жизнь человека как биологического существа или же в этом смысле жизнь (сама по себе) не охраняется уголовным законом. И превращается она в объект уголовно-правовой охраны лишь как совокупность общественных отношений. Последняя трактовка вытекает из марксистского понимания сущности человека как «совокупности всех общественных отношений». Исходя из этого в науке советского уголовного права объектом преступлений против жизни, в первую очередь убийства, и признавалась жизнь человека не как таковая, а именно в смысле совокупности общественных отношений1См., напр.: Курс советского уголовного права: в 5 т. Т. 3: Часть Особенная. Л., 1973. С. 478.. Позиция эта отстаивается иногда и в современной уголовно-правовой литературе. Процитируем на этот счет одни из учебников Особенной части уголовного права 90-х гг. XX в.: «Ряд авторов рассматривают биологическую жизнь человека в качестве самостоятельного объекта посягательства наряду с общественными отношениями. Такая позиция неверна теоретически... Право на жизнь — это объективное право каждого человека. Ему противостоит обязанность всех других лиц воздержаться от посягательства на жизнь любого другого человека. Таким образом складываются обществе иные отношения по охране жизни и здоровья человека. Посягательство на жизнь разрушает (или изменяет) указанное общественное отношение. Именно эти отношения и являются непосредственным объектом посягательства на жизнь человека»2Уголовное право: в 2 ч. Особенная часть / под ред. Н.А. Беляева. Д.Л. Водяникова, В.В. Орехова. СПб., 1995. Ч. 1.С.86..
Очевидно, что такое понимание жизни человека как объекта убийства явно принижало абсолютную ценность человека как биологического существа, жизни вообще как биологического явления. Человек из самостоятельной абстрактной ценности превращался только в носителя общественных отношений (трудовых, оборонных, служебных, семейных, собственности и т.д.). Никто не спорит, что обычно человек является носителем прав и обязанностей, вытекающих из многих общественных отношений, и это, естественно, входит в содержание его жизни, и преступления против них посягают и на эту часть жизни как объекта уголовно-правовой охраны. Речь идет о другом. О том, что и вне любых общественных отношений, т.е. независимо от его национальной и расовой принадлежности, происхождения и возраста, социального положения, рода занятий, состояния здоровья и т.п., жизнь человека как даже чисто биологическое состояние должна признаваться объектом убийства.
Возьмем, к примеру, известную многим с детства историю киплинговского Маугли, выращенного животными (с подобными фактами сталкивалась и современная наука). Носителем каких общественных отношений в тропических джунглях был Маугли? И если согласиться с позицией, отрицающей самостоятельную, вне общественных отношений, ценность жизни человека как биологического существа, убийство Маугли не должно признаваться преступлением против жизни, что, конечно же, безнравственно и кощунственно. Близко к этой проблеме примыкает и лишение жизни уродов (особенно в психическом отношении). Так, в Средине века Каролина3Каролина — принятое в 1532 г. Уголовно-судебное уложение «Священной Римской империи германской нации». условием детоубийства младенца ставила его жизнеспособность, проявляющаяся в так называемой его членоразвитости, и по этому основанию исключала уродов из числа объектов этого преступления. Однако уже в постановлениях российского Свода законов 1832 г. урод рассматривался как человек, жизнь которого гарантируется законом. Так, ст. 345 Свода законов уголовных постановляла: «Повивальная бабка, обличенная в умышленном умерщвлении младенца, хотя бы он и родился уродом, подлежит наказанию кнутом и каторжной работе». В дальнейшем это положение в расширенной редакции вошло в ст. 1469 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.
Очевидно, что назвать такого новорожденного личностью можно с большой натяжкой. Однако российское уголовное законодательство даже во второй трети XIX в. расценивало как убийство человека противоправное лишение жизни такого существа.
Гораздо большее практическое значение имеет установление момента начала и конца жизни человека. Первый момент осложняется тем, что, когда человек еще не родился, плод его живет в утробе матери. Как в этом случае отличить аборт от убийства? Ф. Энгельс справедливо замечал, что «...это очень хорошо известно юристам, которые тщетно бились над тем, чтобы найти рациональную границу, за которой умерщвление ребенка в утробе матери нужно считать убийством». И в самом деле сердце еще не рожденного ребенка бьется, его легкие дышат. Однако и сердцебиение, и дыхание, и другие проявления жизнеспособности иногда при его внутриутробном развитии — это не самостоятельное существование, а именно внутриутробное, целиком и полностью зависящее от материнского организма и функционирующее за счет последнего. Плод в утробе матери — это элемент организма беременной женщины.
Поэтому первое, с чем уголовно-правовая наука (немецкая) стала связывать начало жизни человека, — это начало самостоятельной, вне организма матери, жизни рожденного ребенка4См., напр.: Фейербах П.А. Уголовное право. Книга вторая, содержащая положительную и особенную часть уголовного права / пер. с нем. СПб., 1811. С. 75.. Доказательство же самостоятельности внутриутробной жизни связывалось «с прекращением плацентарного дыхания (т.е. через плаценту) и наступлением дыхания через легкие»5Лист Фр. Учебник уголовного права. Особенная часть. М., 1905. С. 5.. Соответственно последнему английская доктрина уголовного права (Д. Стифен, К. Кенни) исходила из того, что в момент родов только что появившийся ребенок не признается человеком6См.: Кенни К. Основы уголовного права / пер. с англ. М.. 1949. С. 135..
В отечественной досоветской уголовно-правовой литературе также не было единой точки зрения по поводу определения момента начала жизни ребенка. Н.С. Таганцев не связывал начало жизни с дыханием и считал, что такая позиция не соответствует как теоретическому учению уголовного права о составе убийства, так и медицинской науке и практике. Он приводил примеры, когда новорожденный по каким-либо причинам не дышал, но в случае оказания помощи был способен дышать7См.: Таганцсв Н.С. О преступлениях против жизни по русскому праву. СПб., 1870. С. 25-31. [известно, что еще в прошлом веке не только врач-акушер, но и повивальная бабка (повитуха) нередко «оживляли» родившегося «мнимомертвого» ребенка легким шлепком по его мягкому месту», после чего следовали крик и дыхание новорожденного]. Н.С. Таганцев началом жизни ребенка считал отделение плода от организма матери, свидетельствующее о начале самостоятельной, не внутриутробной жизни. Этой же позиции придерживались Н.А. Неклюдов, А.К. Вульферт, М.Н. Гернет и другие криминалисты. Напротив, В.Д. Набоков считал началом жизни человека появление из утробы матери наружу какой-либо части тела ребенка (с этого момента понятие плода заменялось понятием ребенка)8См.: Набоков В.Д. Элементарный учебник Особенной части русского уголовного права. Выл. 1. Кн. 1 и 2. СПб., 1903. С. 5..
В советской уголовно-правовой литературе вначале преобладала точка зрения, согласно которой началом жизни считалось полное отделение младенца от утробы матери. Однако в дальнейшем по этому вопросу возобладало иное мнение, заключающееся в том, что убийством (а не абортом) содеянное следует считать не только тогда, когда новорожденный отделился от организма матери, но и когда рождающийся ребенок не начал еще самостоятельной, внеутриутробной жизни. В дальнейшем эта точка зрения получила свое развитие, и уже в постсоветской уголовно-правовой литературе большинство учебников уголовного права и комментариев к Уголовному кодексу РФ началом жизни признает начало физических родов9На этом фоне выделяется позиция Н.А. Караулова, полагающего, что началом жизни человека является момент, с которого ребенок начинает дышать. См.: Уголовное право Российской Федерации. Особенная часть: учебник / под ред. Б.В. Здравомыслова. М., 1996. С. 20-21..
Однако, как это отметил А.Н. Красиков, подобное доктринальное толкование вступило в противоречие с появившимся в России нормативно-правовым решением данного вопроса10См.: Красиков А.Н. Преступления против права человека на жизнь. С. 43-44., четко обозначенным в совместном приказе Минздрава России № 318 и постановлении Госкомстата России от 4 декабря 1992 г. № 190 «О переходе на рекомендованные Всемирной организацией здравоохранения критерии живорождения и мертворождения», а также в утвержденной ими инструкции «Об определении критериев живорождения, мертворождения, перинатального периода». В этих нормативных актах указывается: «живорождением является полное изгнание или извлечение продукта зачатия из организма матери вне зависимости от продолжительности беременности, причем плод после такого отделения дышит или проявляет другие признаки жизни, такие, как сердцебиение, пульсация пуповины или произвольные движения мускулатуры, независимо от того, перерезана пуповина и отделилась ли плацента».
Комментируя это определение, А.Н. Красиков справедливо считает, что отсутствие у плода после полного его отделения или извлечения из организма роженицы дыхания, других признаков жизни (сердцебиения, пульсации пуповины или произвольных движений мускулатуры) говорит о мертворождении.
Таким образом, нормативными основаниями (условиями) признания начала жизни ребенка следует считать, во-первых, его полное как в результате физиологических родов, так и искусственным путем, допустим, кесарева сечения, отделение (кроме пуповины) от организма матери и, во-вторых, наличие (возможно, и в альтернативной форме) следующих признаков: дыхания, сердцебиения, пульсации пуповины либо произвольного движения мускулатуры.
Вместе с тем следует признать, что указанные нормативные документы вряд ли являются достаточно авторитетными в правовом смысле для решения столь серьезного вопроса. Разумеется, что он должен быть решен на законодательном уровне (федеральном).
Значительные трудности (прежде всего практического плана) связаны и с определением момента окончания жизни, или наступления смерти. Еще относительно недавно вопрос о моменте наступления смерти вызывал дискуссии среди медиков и юристов. И уголовно-правовая наука шла в этом отношении вслед за развитием медицины. Так, еще в начале 60-х гг. XX в. в советской уголовно-правовой литературе была распространена точка зрения (основанная на позиции судебных медиков) о том, что моментом наступления смерти признается момент окончательной остановки сердца11См.: Загородников Н.И. Преступления против жизни по советскому уголовному праву. М., 1961. С. 38.. Однако уже в начале 70-х гг. XX в. достижения медицины в области реанимации по-иному поставили вопрос о границе между жизнью и смертью. Стало очевидно, что остановка деятельности сердца (она приобрела название смерти клинической) еще не означает смерть человека, так как путем применения специальных мер и приемов сердце можно заставить вновь функционировать. «Человек умирает лишь тогда, когда вследствие приостановки работы сердца прекращается снабжение тканей кислородом и наступают необратимые процессы распада клеток центральной нервной системы. Тогда клиническая смерть превращается в смерть физиологическую. Таким образом, смерть человека можно определить не как остановку сердца, а как необратимое прекращение деятельности сердца и нервной электрической активности мозга»12Курс советского уголовного права: в 6 т. Часть Особенная. М., 1971. Т. 5. С. 23..
В дальнейшем такое понимание смерти получило нормативно-правовое обоснование. Так, в соответствии с Законом РФ от 22 декабря 1992 г. № 4180-1 «О трансплантации органов и (или) тканей человека» заключение о смерти дается на основе констатации необратимой гибели всего головного мозга. Приказом Минздрава России от 10 августа 1993 г. № 189 «О дальнейшем развитии и совершенствовании транспланталогической помощи населению Российской Федерации» утверждена инструкция по констатации смерти человека на основании диагноза смерти мозга, в которой установлены следующие критерии: 1) полное и устойчивое отсутствие сознания (кома); 2) атония всех мышц; 3) отсутствие реакции на сильные болевые раздражения в области терминальных точек и любых других рефлексов, замыкающихся выше шейного отдела спинного мозга; 4) отсутствие реакции зрачков на яркий свет; при этом должно быть известно, что никаких препаратов, расширяющих зрачки, не применялось; глазные яблоки неподвижны; 5) отсутствие четырех видов рефлексов (четко прописанных в инструкции); 6) отсутствие самостоятельного дыхания. Продолжительность наблюдения для установления клинической смерти мозга определяется в зависимости от характера его поражения от 12 до 24 часов, а при отравлении — до 72 часов. После установления смерти мозга реанимационные меры могут быть прекращены.
В связи с тем что указанные правила констатации смерти взрослого человека обязательны для всех учреждений здравоохранения и практикующих врачей, вопрос определения времени наступления смерти, и следовательно, конца жизни, на сегодняшний день перестал быть дискуссионным (что вовсе не означает возможности его пересмотра в будущем в зависимости от новых подходов к решению этою вопроса в медицине). Правда, и в этом случае (как и при нормативном определении начала жизни человека) серьезность проблемы заслуживает того, чтобы она решалась не на основе ведомственной инструкции, а в федеральном законе (в котором, кстати говоря, следовало бы преодолеть пробел указанной инструкции относительно совершенствования методики определения смерти мозга у детей).