Процедура
Канонисты многое позаимствовали и у старых римских текстов, и у современных германских племенных обычаев. Однако они дали и тому и другому новый поворот (уже хотя бы тем, что соединили их), а получавшийся ансамбль весьма отличался от своих родителей.
Нигде это не проявляется более ярко, чем в процедуре церковных судов.
1. В противоположность и старой римской, и германской системе процедуры каноническая процедура была писаной. Гражданский или уголовный процесс можно было начать только предъявлением письменной жалобы или обвинения с кратким изложением фактов. Ответчик должен был отвечать на обвинения, выдвигаемые истцом или обвинителем, тоже письменно. К началу XII в. требовался письменный протокол слушаний. Судебное решение тоже облекалось в письменную форму, хотя от судьи не требовалось письменно излагать свои аргументы. Стороны задавали вопросы свидетелям и друг другу по письменным вопросникам.
2. Показания, как письменные, так и устные, давались под присягой под угрозой сурового наказания за лжесвидетельство. Сама присяга была германским институтом, но канонисты первые систематически использовали ее как инструмент свидетельства в нынешнем смысле слова. В противоположность германскому институту компургации (помощи в клятве), в которой одна из сторон под присягой "очищала" себя от обвинений, а другие поддерживали ее, поклявшись той же клятвой, канонисты требовали, чтобы сторона или свидетель заранее поклялись правдиво отвечать на заданные вопросы.
3. Каноническая процедура разрешала сторонам иметь представителей (адвокатов), которые выдвигали перед судьей правовые аргументы на основе доказанных фактов. Ранее и в классическом римском, и в германском праве лицо, действовавшее от имени другого, принимало на себя все права и обязанности последнего; оно было скорее заместителем, чем представителем. Канонисты первые ввели понятие юридического представительства, тесно связанное с теологическими понятиями и с церковными соображениями.
4. Канонисты изобрели также концепцию двойной процедуры: одна процедура была торжественная и формальная, а другая простая, ориентированная на право справедливости. Простая процедура применялась для определенных видов гражданских дел, включая дела, касающиеся бедных или притесняемых, и дела с участием лиц, которые не могли воспользоваться обычными средствами правовой защиты. Эта процедура обходилась без адвоката, письменных состязательных бумаг и письменных допросов свидетелей.
5. Наконец, для уголовных дел каноническое право в противоположность римскому и германскому праву создало теорию судебного исследования фактов по делу, в соответствии с которой судья должен допрашивать стороны и свидетелей согласно принципам разума и совести. Один из этих принципов состоял в том, что судья должен был быть внутренне убежден в обоснованности приговора по делу.
Считалось, что процедура процесса предназначена для "просвещения совести судьи" — эта фраза потом использовалась в английском канцлерском суде права справедливости. Второй принцип состоял в том, что судья должен был встать на место стоящего перед судом лица, чтобы тонкими вопросами выяснить "то, что грешник и сам, быть может, не знает, или из стыда желает скрыть".
Упор на исследование дела в суде был связан не только с более рациональной процедурой поиска доказательств, но и с развитием понятий вероятной истины и принципов относимости к делу и материальности. Были разработаны нормы для предотвращения внесения излишних свидетельств (уже установленных фактов); не относящихся к делу свидетельств (никак не влияющих на дело фактов); неясных и неопределенных свидетельств (фактов, из которых нельзя сделать ясных выводов); слишком общих свидетельств (фактов, порождающих неясность); противоречащих природе свидетельств (фактов, в которые невозможно поверить).
Новая, более рациональная, более систематизированная процедура канонического права XII в. резко контрастировала с более примитивными, формалистичными, пластичными правовыми институтами, которые господствовали в германской судебной процедуре предыдущих веков. Более того, церковные юристы сделали принципы разума и совести своим оружием в борьбе с формализмом и магией германского права. Самым драматичным примером стало постановление Четвертого Латеранского собора 1215 г., запретившее священникам принимать участие в судебных испытаниях.
Этот закон решительно положил конец практике божьего суда в западном христианском мире и заставил светские власти принять новые процедуры судебного разбирательства для уголовных дел. В большинстве стран светские суды приняли процедуры, аналогичные принятым в церковных судах. В Англии королевские суды заменили божий суд судебным следствием под присягой, которое позже стало называться жюри и которое до этого уже пятьдесят лет применялось в английских королевских судах для решения разнообразных гражданских дел (но никогда ранее не использовалось в уголовных делах). Однако в XIV—XV вв. английские канцлеры приняли для разбора представляемых им дел многие черты церковной процедуры (позже эти дела стали называться исками по праву справедливости).
И все же, несмотря на всю свою разработанность, свое стремление к разумности и всеведению, каноническое право содержало и собственные элементы магии. Они были видны во всем, но особенно ярко — в торжественной ("ординарной") процедуре в противоположность суммарной ("простой"). Прежде всего, важность письма была возведена в такую степень, что производила впечатление магии. Вот как выразился Мауро Каппелетти: "Процессуальные действия, не облеченные в письменную форму, не имели юридической силы. Судья должен был основывать свое решение исключительно на письменном протоколе".
В конце концов, в самых формальных типах ординарной процедуры судья сам не допрашивал свидетелей и стороны, а только изучал запись их допросов, составленную подчиненными судебными чиновниками. Это, разумеется, сводило на нет изначальную цель судебного расследования, заключавшуюся в том, что судья должен был сам составить "внутреннее убеждение" об истине в спорном вопросе.
Со святостью магии письма сочеталась разработка целого набора формальных норм оценки свидетельств, который существовал наряду с рациональными правилами относимости к делу и материальности. Для установления любого факта требовались два свидетеля, которые видели его своими глазами или слышали своими ушами (хотя суд мог принять во внимание и общеизвестные факты).
Свидетельство женщины засчитывалось только наполовину и должно было быть подтверждено хотя бы одним мужчиной. Свидетельские показания аристократа имели больший вес, чем показания незнатного человека, священника — больший, чем мирянина, христианина — больший, чем еврея. Искусственное взвешивание свидетельства, которое могло быть засчитано как полновесное, половинное, на одну четверть, даже на одну восьмую, стало особенно важным, когда судья устранился от допроса свидетелей и ему ничего не осталось, кроме протокола.
Строгие требования к наличию доказательств, как формальных, так и рациональных, часто очень затрудняли установление оснований для обвинения по уголовным делам. Именно это привело впоследствии к широкому применению пытки для извлечения доказательств и в особенности "царицы доказательств" — собственного признания обвиняемого. Там, где речь шла об умонастроении обвиняемого, наилучшим примером могут служить дела по обвинению в ереси. Никто не мог свидетельствовать лучше, чем сам обвиняемый, и не было лучшего способа получить это свидетельство преступного умонастроения, чем применение физической силы.
В гражданских делах не только строгие требования к наличию доказательств, но и особенно сложность получения свидетельств путем письменных допросов свидетелей без участия судьи привели к тому, что адвокаты стали широко применять отлагательную тактику. В противовес этому был установлен ряд обязательных процессуальных стадий, по каждой из которых судья выносил отдельное решение. Однако эта система не смогла противостоять давлению в пользу рассмотрения апелляций по отдельным решениям и затем стала требовать таких апелляций под угрозой утраты права обжаловать решение на более поздней стадии Неудивительно, что некоторые дела тянулись годами и даже десятилетиями
Эти слабые места в романистско-канонической процедуре больше проявлялись в светских судах, чем в церковных, где судья принимал большее участие и где дела в большей степени оставлялись на его усмотрение. Кроме того, все вышесказанное было более характерно для позднейших стадий развития этой процедуры, чем для XII — начала XIII в. По-видимому, возрастание роли письменных доказательств, формальных правил оценки свидетельств и признания в уголовных делах отражало падение доверия к клятвам, что само по себе, возможно, парадоксальным образом отражало растущую роль рациональности в праве.