Право как прототип западной науки - страница 2
Сомнения относительно способности юристов придерживаться научных ценностей зиждутся на нескольких ложных представлениях. Конечно, верно, что, когда юрист является адвокатом стороны или определенного дела, он должен действовать как их сторонник, а не как ученый. Однако его роль является неотъемлемой частью судебного разбирательства, в котором противоположные точки зрения представляются на рассмотрение трибунала, облеченного властью принятия решений.
На деле само судебное разбирательство является в некотором смысле научным, ибо само состязание призвано привлечь внимание трибунала ко всем относящимся к делу соображениям. В тяжбе суд должен решить дело "объективно", на основе "доказательств", представленных от имени спорщиков. Даже в тех случаях, когда этот идеал реализован, тяжба, судебный спор или иное судебное разбирательство обладают рядом совершенно ненаучных качеств. Во-первых, трибуналу приходится действовать под давлением определенного лимита времени, а ученый может неопределенно долго ждать, пока он сможет сделать выводы. Кроме того, трибунал — орган политический; он слишком близко стоит к предрассудкам и давлению общества, чтобы поддерживать требуемую от ученых "дистанцию".
Тем не менее придерживаться научного кодекса ценностей требуют не от юриста-практика или трибунала (будь он судебным, законодательным либо административным органом), а от правоведа. Правоведу это тоже нелегко. Он испытывает, быть может, большие трудности, чем те ученые, которые работают в более удаленных от повседневной политической, экономической и социальной жизни областях. И именно поэтому он, возможно, более других чувствует внешнее и внутреннее давление собственных страстей и предрассудков, так что ему лучше удается им сопротивляться. По крайней мере, он более чувствителен к шаткости своей научной свободы.
Исходные ценности науки, включая науку права, заключались в диалектическом методе анализа и синтеза правовых проблем, созданном юристами-схоластами в XI—XII вв. Острая сосредоточенность на противоречиях в праве, на диалектических проблемах, усиленные старания примирить их с помощью правовых принципов и понятий на все возрастающем уровне обобщения могли как метод достигнуть успеха лишь при соблюдении тех самых ценностей, которые характеризуют науку: объективность, честность, универсализм, скептицизм, терпимость к ошибке, скромность, открытость к новой истине, а также, следовало бы добавить, при наличии особого чувства времени, которое связано с сосуществованием противоречий. Так как господствовало общее убеждение, что право одушевлено единой целью, считалось само собой разумеющимся, что парадоксы когда-нибудь будут разрешены, а пока отряд юристов будет терпеливо бороться с теми неопределенностями, которые возникли из-за этих парадоксов.
Говоря об "исходных ценностях" науки, нельзя игнорировать тот факт, что по крайней мере на Западе, где наука расцвела более, чем в какой-либо иной цивилизации (некоторые даже скажут, что она расцвела слишком пышно), характеризующие научное исследование качества — объективность, скептицизм, открытость и общий дух рационализма — коренились в сложном отношении священного и профанного. С одной стороны, вера в священность или потенциальную святость всех вещей, существовавшая у германских народов и у восточных христиан, не способствует объективному, скептическому, открытому, рациональному исследованию.
Потому не случайно первые науки на Западе появились во время разделения светских и церковных политий. С другой стороны, именно в церковной, а не в светской сфере науки впервые и появились в каноническом праве и в самом богословии. Западные теологи конца XI и в XII в. — Ансельм, Абеляр и другие, — нимало не колеблясь, подвергли проявления божественных тайн систематическому, рациональному и даже скептическому наблюдению. Ансельм стремился доказать "единственно разумом", без помощи веры или откровения, не только существование Бога, но и необходимость его воплощения в Христе.
Абеляр выявил противоречивость Священного писания, сделав первый шаг к научной критике Библии. Аналогичным образом канонисты открыто исследовали противоречия в канонах церкви. Исходя из объективного анализа господствующего права, они заключили, что даже папа, Христов наместник, подлежит низложению, если окажется еретиком или виновным в позорящем церковь преступлении.
Кажется неизбежным вывод, что научные ценности появились не потому, что была выделена сфера жизни (светская, бренная, материальная), которую можно было исследовать, не рискуя религиозными верованиями, а потому, что возникло новое отношение к священному как таковому. Хотя церковь продолжала рассматриваться как "мистическое тело Христово", она теперь считалась также видимой, законной общностью, юридическим лицом и имела земную задачу перевоспитать этот мир.
Центр переместился со святости в смысле потусторонности на воплощение священного, под которым подразумевалось его проявление в политической, экономической и социальной жизни времени. Это в свою очередь делало необходимым исследование священного, духовного, исходя из ценностей науки. Только когда была сделана попытка изучать Бога и его законы объективно, стало возможно попытаться объективно исследовать светскую жизнь и светские законы, а впоследствии — и природную жизнь, и законы природы.
Несмотря на это, в теологии церкви и каноническом праве существовала явная напряженность между священным и профанным, которая наблюдалась и в других отраслях знания и неизбежно налагала суровые ограничения на научные исходные посылки. Едва ли нужно напоминать репрессивные меры, применявшиеся к отошедшим от официальной догмы ученым. Оригинальный мыслитель, новатор, сильно рисковал подвергнуться осуждению, еретика могли казнить. Малоутешительно, конечно, но важно знать, что та самая напряженность, которая вызвала такие репрессии, обеспечила и первую поросль науки на Западе.
Социологические критерии науки права. В дополнение к методологии и исходным ценностям наука в том смысле слова, который сложился на Западе в новое время, должна быть определена и в терминах социологических критериев. Имеются определенные социальные предварительные условия, которые не только неотрывны от ее существования, но и помогают сформировать характер.
Сюда входят:
- формирование научных сообществ, обычно совпадающих по широте с научными дисциплинами, каждое из которых несет коллективную ответственность за ведение исследований, набор новых кадров, распространение научного знания и удостоверение научных достижений человека внутри данной дисциплины и вне ее;
- сцепление разных научных дисциплин в более крупные научные сообщества, особенно в университетах, члены которых, кроме того что они разделяют общие цели продвижения знания и воспитания молодежи, также понимают, что в итоге все отрасли знаний зиждутся на одном фундаменте;
- привилегированный социальный статус сообществ ученых, который включает высокую степень свободы преподавания и исследования, соотносимую с их высоким уровнем ответственности в служении самой науке, ее методам, ценностям и общественной роли.
Едва ли можно серьезно оспаривать утверждение, что западное правоведение в XII в. было и сейчас продолжает быть коллективным предприятием и что правоведы составляли и продолжают составлять сообщество с едиными интересами и задачами. Чуть менее очевиден тот факт, что правоведы составляли и продолжают составлять профессию, в том смысле, что ее представители несут ответственность перед обществом и клянутся ставить прогресс своей науки впереди личной заинтересованности или выгоды.
Эти труизмы западного исторического опыта можно применить и ко всем наукам, где бы и когда бы они ни существовали. Однако западную науку, в том числе правоведение, с начала XII в. отличала тесная связь с университетом как учреждением; наука рождалась в университете, университет одаривал ее своим шатким наследием свободы преподавания и исследований.
Есть еще один ключ к решению вопроса о том, почему западные научные понятия и научные методы возникли в конце XI — начале XII в. Тогда возникли университеты. Может показаться, что этим замечанием мы просто возвращаем вопрос на шаг назад. Да, но не только. Сказав это, мы переводим вопрос из области истории идей в область истории сообществ. Нельзя объяснять научную методологию и ценности, характеризующие науку в современном западном значении, с точки зрения развертывания идей в некоем платоническом или гегельянском смысле, они явились социальным ответом на социальные нужды.
Невозможно объяснить одними лишь новыми переводами Аристотеля тот факт, что в 1150 г. чуть не десять тысяч студентов со всей Европы жили в городе Болонья на севере Италии и изучали право. Они там оказались потому, что общество сделало это возможным, даже более того, срочно необходимым, и так же неизбежно те самые социальные условия, которые привели этих молодых людей в Болонью, играли решающую роль в определении природы той науки права, которую им предстояло изучать.
Схоластическая диалектика и, следовательно, наука нового времени, включая правоведение, были произведены на свет противоречиями в историческом положении западноевропейского общества в конце XI и в XII в. и мощной попыткой разрешить эти противоречия и выплавить новый синтез. В первую же очередь они были порождены революционным переворотом, который отделил церковную юрисдикцию от светской и этим сделал примирение противоположностей острой необходимостью буквально на всех уровнях социальной жизни.
В Европе возникла профессия ученых-юристов, сначала преимущественно в церкви, а потом в различной степени в городах и королевствах. Это случилось в ответ на потребность примирить бушующие конфликты внутри церкви, между церковью и светской властью, между разными светскими политиями и внутри них. Формируясь прежде всего в университетах, юридическая профессия породила науку о законах, то есть юристы составляли то сообщество, в котором наука права была выражением причины существования сообщества. Через свою науку юридическая профессия помогла решить противоречия в социальном и историческом положении Западной Европы, разрешив противоречия между этим положением и существующими правовыми авторитетами. В первом приближении правоведение было институционализацией процесса разрешения конфликтов в авторитетных юридических текстах.
Присутствие в центре христианского мира крупных островов еврейской и исламской культуры поддерживало потребность в диалектическом методе анализа и синтеза противоречий, а также потребность в правовом решении социального конфликта. Однако, как ни удивительно, практически не наблюдается прямого влияния современной еврейской или исламской культуры на развитие западных систем права в период их формирования, то есть в конце XI и в XII в.
Нет нужды повторять, что уже в эту раннюю эпоху арабский мир оказал непосредственное влияние на астрономию, математику, медицину, искусство и, возможно, даже на некоторые правительственные учреждения и установления (особенно в норманнском Сицилийском королевстве), а еврейская культура прямо повлияла на изучение Библии и богословие; историческое же воздействие иудаизма на христианство было громадно, поскольку церковь признавала Авраама своим родоначальником, а еврейскую Библию — своим наследием. Однако, насколько показали исследования, ни Талмуд, ни Коран не оказали никакого влияния на великих законотворцев и юристов Запада.
Можно следующим образом суммировать социальные параметры западной науки права в период ее формирования, особенно с учетом влияния университетов.
Во-первых, университеты помогли установить транснациональный характер правоведения на Западе.
Во-вторых, кроме того что они придавали юридической учености транснациональный характер, европейские университеты способствовали тому, что само право приобрело транснациональную терминологию и метод. Выпускники юридических факультетов университетов возвращались в родные страны или переезжали в другие, где начинали служить церковными или мирскими судьями, практикующими юристами, юридическими советниками церковных, королевских или городских властей, административными служащими всех сортов. Поскольку они занимались каноническим правом, они могли непосредственно применить свое университетское образование, а если занимались светским правом, они применяли к нему терминологию и метод канонического и римского права, которое они изучали.
В-третьих, тот юридический метод, который преподавался в европейских университетах, позволял строить правовые системы из разных и противоречивых обычаев и законов. Приемы гармонизации противоречий, наложенные на веру в идеальный организм права, в единую структуру правовых принципов, позволили приступить к синтезу канонического, а затем феодального, городского, торгового и королевского права.
В-четвертых, университеты возвышали роль ученого в формировании права. Право находилось по преимуществу в древних текстах, а потому необходимо было иметь класс ученых людей, которые могли бы объяснить эти тексты тем, кто хотел приобщиться к их тайнам. Доктор, то есть университетский преподаватель, стал авторитетным излагателем "истинного правила". Это тоже придало правоведению ту универсальность, которая помогла преодолеть противоречия в законах.
В-пятых, сопоставление права и других университетских дисциплин, особенно богословия, медицины и свободных искусств, добавило изучению права недостающую широту. Во всех дисциплинах использовался схоластический метод, предметы изучения всех дисциплин пересекались. Так студент-юрист поневоле узнавал, что его профессия — составная часть интеллектуальной жизни эпохи.
В-шестых, право, хотя оно связано с другими университетскими дисциплинами, было также отдельно и отлично от них. Оно уже не было, как до появления университетов, ответвлением риторики, с одной стороны, и этики и политики — с другой. Если в Римской империи автономия правовой мысли поддерживалась практиками, особенно преторами и профессиональными юрисконсультами, то в Западной Европе эту автономию поддерживали университеты.
В-седьмых, тот факт, что право преподавалось как университетская дисциплина, с неизбежностью вел к тому, что правовые доктрины критиковались и оценивались в свете общих истин, а не просто изучались как ремесло или прием. Даже безотносительно к университетам церковь уже давно учила, что все человеческие законы надо поверять законами божественными и моральными, однако университетские юристы добавили к этому и понятие идеального человеческого закона, римского права кодификации Юстиниана.
Совместно с Библией, писаниями отцов церкви, постановлениями церковных соборов и пап и другими священными текстами кодификация Юстиниана предоставляла основные правовые принципы и стандарты для критики и оценки существующих правовых норм и институтов. Эти вдохновенные произведения прошлого, а вовсе не произвольные слова или действия какого-то законодателя, и обеспечивали высшие критерии правомерности.
В-восьмых, западные университеты подняли анализ права на уровень науки, как понимали это слово в XII—XV вв., путем концептуализации правовых институтов и систематизации права как единого свода знаний, так что справедливость правовых норм можно было продемонстрировать путем показа их соответствия системе в целом.
В-девятых, университеты создали класс профессиональных юристов, объединенный общим обучением и общей задачей — руководить юридическими делами церкви и светского мира империй, королевств, городов, маноров, купеческих и прочих гильдий. Сами студенты-юристы, по крайней мере сначала, составляли корпорацию, гильдию, и хотя после выпуска они разъезжались по разным странам, они оставались связаны общей профессиональной подготовкой и общей задачей.
Верно, что в Англии в XIV в. наряду с университетскими школами права в Оксфорде и Кембридже вырос иной способ юридического образования, школа подготовки барристеров. Тем не менее, в Англии, как и в других странах Европы, основанная в XII в. система университетского юридического образования оказала глубочайшее влияние на правовую мысль. Так же верно, что рост национализма в новое время проделал бреши в транснациональном характере западного юридического образования и что связи между правом и другими университетскими дисциплинами ослабли. Однако что-то от болонской традиции и что-то от схоластической диалектики все еще живо девятью веками позже, — даже в юридических школах Америки. Эти традиции распространились по всему миру. Только к концу XX в. им был брошен серьезный вызов.
Новая методология права, возникшая на Западе в конце XI и в XII в., ее логика, тематика, стиль мышления, уровни обобщения, приемы соотношения частного и общего, прецедентов и понятий — все это было неотъемлемой частью сознательной систематизации права как автономной науки. Это, в свою очередь, было неотъемлемой частью создания автономных правовых систем для новых государств, возникавших на Западе из Папской революции: церкви-государства, светских королевств, вольных городов, заново систематизированных феодальных и манориальных отношений, транслокального сообщества торговцев.
Внимание к противоречащим друг другу авторитетным юридическим текстам и стремление примирить их посредством общих принципов и понятий были творческим интеллектуальным откликом на ощутимую потребность в сглаживании острых конфликтов между разными элементами, сосуществовавшими и соперничавшими в рамках одной социальной структуры.
Осознать легитимность каждого из противоречащих друг другу элементов (церковного и светского, королевского и феодального, феодального и городского, городского и цехового) и в то же время осознать структурное единство всего общества (Европы, Запада, западного христианства), частью которого они являлись, и найти настоящий синтез, то есть способ преодолевать двойственность и конфликты без уничтожения автономии тех факторов, которые их составляли, — вот революционная задача той эпохи. И это была задача, вставшая в науке права перед глоссаторами и канонистами, так же как встала она и в развитии новых правовых систем, созданных с помощью этой науки.
Однако по тем же причинам новая западная наука права была гораздо больше, чем интеллектуальным достижением, значительно больше, чем метод рассуждения или метод организации мысли. Ее критерии были не только интеллектуальными, но и моральными. Форма выражала материальные ценности и политику. Примирение противоположных правовых норм было частью большего процесса, попыток примирить строгое право и право справедливости, правосудие и милосердие, равенство и свободу.
А сверх всего этого стремление соединить эти борющиеся нормы и ценности воспринималось в XI—XII вв. как часть еще более значительного примирения — примирения Бога и человека. Именно эта новая мечта о своем высшем предназначении, более чем что-либо другое, первоначально привела человека Запада к вере в науку права.