Западная традиция права

Применение схоластической диалектики к юридической науке


Быть может, самый поразительный пример роли схоластической диалектики в формировании западной науки права — это великий трактат болонского монаха Грациана, написанный около 1140 г. и весьма показательно названный "Согласование разноречивых канонов". Это произведение, в современном издании занимающее более 1400 печатных страниц, было первым всеобъемлющим и систематическим юридическим трактатом на Западе и, возможно, в истории человечества, если под словом "всеобъемлющий" понимать попытку охватить буквально все право данного государства, а под словом "систематический" — попытку представить право как единый организм, свод, в котором все части рассматриваются в их взаимодействии по составлению целого.

До предыдущего (XI) века не предпринималось никаких усилий по сбору всех законов церкви в одну или несколько книг, а в немногих неполных сборниках законы, были помещены в хронологическом порядке. Однако около 1012 г. Бурхард, епископ Вормсский, составил очень большой сборник под названием "Decretum" (почти 500 страниц в современном издании), в котором законы были помещены не в хронологическом порядке, а по категориям: епископат, посвященные в сан, церкви, крещение, причастие, человекоубийство, инцест, монахи и монахини, ведьмы, отлучение, лжесвидетельство, пост, пьянство, миряне, обвинители и свидетели, блуд, посещение больных, покаяние, намерение (именно в таком порядке).

Бурхард не отличал право от теологии и не пытался представить никакой эксплицитной теории или теорий права. Он без комментариев приводил тексты из Писания, каноны вселенских и поместных соборов, постановления пап, нормы из различных книг покаяний и другие источники. Затем в 1095 г. Ивон, епископ Шартрский, сделал другой такой сборник, тоже названный "Decretum", а через несколько лет сделал еще один под названием "Pannormia".

Оба этих сборника включали гораздо больше комментариев, чем когда-либо раньше, и охватывали более обширный материал. Они включали много норм относительно кражи, определенных видов добровольных сделок, владения, вынесения судебных решений, других вопросов. В Прологе к своему Декрету Ивон заявил, что пытается свести церковные нормы "в единое целое". Он один из первых указал на противоречивые места у авторитетов и предложил некоторые нормы, по которым можно было их примирить. Увещевания, говорил он, должны уступить словам закона, а привилегиям нельзя придавать силу общих норм. Также следует учесть, можно ли отменить данный канон или нет и можно ли в определенных обстоятельствах делать отступления от него.

Грациан построил свой труд на работе Ивона. Перед ним были и труды глоссаторов, прежде всего его соотечественника Ирнерия. Ко времени Грациана Ирнерий и его последователи в школе права в Болонье уже несколько десятилетий глоссировали и индексировали римские тексты, формулируя при этом общие принципы их пояснения. Грациан, однако, воспользовался отличным от всех своих предшественников методом систематизации.

В отличие от комментаторов римского права, он не имел в своем распоряжении заранее определенного текста. Ему пришлось копаться в разных источниках, чтобы найти те каноны, которые он пожелал систематизировать. Он собрал и проанализировал примерно 3800 канонических текстов, в том числе и из раннего периода истории церкви. Однако при группировании этих текстов Грациан не пошел ни вслед за известными каноническими сборниками (посвящение в сан, брак, покаяние и т. д.), ни вслед за римским правом (лица, вещи, обязательства, наследование, преступления и т.д.).

Категории, выделенные Грацианом, были, с одной стороны, более всеобъемлющими: первая часть его труда была разделена на 101 категорий, из которых первые 20 анализировали и синтезировали утверждения авторитетов относительно природы права, различных источников права, взаимоотношений разных видов права, а следующие 81 касались юрисдикции разных служб внутри церкви и других норм касательно церковных служащих. С другой стороны, категории Грациана были более функциональны, чем ранее использовавшиеся в юридической литературе.

Во второй части своего труда он приводит 36 конкретных прецедентов, по каждому из которых он ставит трудные проблемы. Эти проблемы Грациан анализирует с привлечением авторитетов патристики, соборов, пап за и против, примиряя противоречия там, где можно, и оставляя их в неприкосновенности там, где нельзя, предлагая обобщения и иногда гармонизируя эти обобщения.

Наилучший пример его всеобъемлющего метода анализа и синтеза можно найти в первых двадцати различениях, в которых перечисляются разные виды права (божественное, естественное, человеческое, право церкви, княжеское право, законодательно установленное право, обычное право) и определяются отношения между ними. Разумеется, Грациан вовсе не изобрел эти категории, просто римские юристы приспособили к своим целям Аристотелевы различия между естественным и абсолютным правом, универсальным и национальным правом, обычным и законодательно установленным правом, а различие между божественным и человеческим правом всегда существовало в церкви.

Но Грациан первый систематически исследовал правовой смысл этих дистинкций и расположил разные источники права в иерархическом порядке. Он начал с того, что поместил понятие естественного права между понятиями божественного и человеческого права. Божественное право — это воля Господа, выраженная в откровении, особенно в откровении Писания. Естественное право тоже отражает Божью волю, однако оно находится как в божественном откровении, так и в человеческом разуме и совести. Из этого Грациан смог заключить, что "законы князей [то есть светских властей] не должны превалировать над естественным правом ". Сходным образом церковные "законы" не должны противоречить естественному "закону".

Грациан также пришел к заключению, что, рассуждая с точки зрения естественного права, "князья связаны своими законами и должны жить по ним". Этот принцип уже провозглашался и Ивоном и Бурхардом. Однако в своей строгой форме — короли "связаны" своими законами — это положение не входило в римское и германское право. В старых текстах встречались высказывания на тот счет, что хороший князь или император должен бы, с позиции морали, соблюдать свои собственные законы, но общая точка зрения этих источников состояла в том, что с позиции закона правитель от закона свободен. Напротив, по новой теории, хотя законодатель и мог законным образом менять старые законы, он не мог по желанию законным образом игнорировать их.

Кроме того, законы и законодательные акты князей, по Грациану, должны были подчиняться церковным законам и актам. Более того, он писал, что обычаи должны уступать не только естественному праву, но и законодательно установленному, как церковному, так и светскому.

Теория подчинения обычая естественному праву, изобретенная канонистами, была одним из их величайших достижений. Когда жил Грациан, большая часть права на Западе представляла собой обычное право. Это означало, что большинство правовых норм носили обязательный характер не в силу того, что они были изданы политической властью, церковной или светской, а в силу того, что они на практике принимались сообществами, где они были распространены.

Законодательно установленные законы встречались довольно редко. И даже будучи законодательно установленными, правовые нормы все равно, как правило, обосновывались существующим обычаем. Теория Грациана и его коллег канонистов дала основу для выкорчевывания тех обычаев, которые не соответствовали разуму и совести. Для определения справедливости обычая были разработаны изощренные критерии: его длительность, всеобщность, единообразие применения, его разумность — все те критерии, которые применяются и в XX в. Это значило, что обычай лишился святости, он мог быть обязательным, а мог и не быть.

Таким образом, канонисты, по словам Габриэля Лебра, "отметили в числе вечно действующих принципов те, которые стали переменными элементами права, принципы, подсказанные частными обстоятельствами, будь это время, место, лица, те условия, соблюдение которых может сделать другие неразумными. Это было равносильно признанию относительности норм и давало технику сглаживания противоречий". Две противоречащие друг другу нормы могли обе оказаться правильными, если, говоря словами Грацианова Пролога к "Согласованию разноречивых канонов", они относились к закону, который был "переменным", и противоречие происходило из-за отступления от его норм в особом случае.

Упор Грациана на естественное право и разум отчасти берет начало в греческой, особенно стоической, философии. Кроме того, новооткрытое римское право Юстиниана содержало много ссылок и замечаний о естественном праве и справедливости, но оно не развило эти понятия в систему. Источники права были классифицированы, но не организованы в иерархию или порядок. Римские юристы не были философами, а греческие философы не были юристами, но в XII в. западноевропейские специалисты римского и канонического права соединили греческую способность к философии с римской способностью к праву. В дополнение к этому они углубили старые концепции разума и справедливости, добавив к ним иудео-христианскую концепцию совести, которую они связывали с любовью и милосердием.

Более того, они провели особое различие между действующим и естественным правом как различие между законодательно установленным правом, и системой правосудия, правды. Действенность законодательного акта зависела от его соответствия человеческому праву в целом, а оно в свою очередь должно было соответствовать и естественному праву и божественному.

Подчинение установленного права естественному праву было усилено дуализмом церковного и светского права, а также сосуществованием конфликтующих светских властей. Церковь заявила, что светские законы, противоречащие законам церкви, недействительны. Князья далеко не всегда соглашались с этим утверждением. Тем не менее сами они выдвигали аналогичные притязания относительно законов других светских властей (например, феодалов или городских советов), а время от времени и относительно законов соперничающих церковных властей. При наличии множества правовых систем жертвы несправедливых законов всегда имели возможность сбежать из одной юрисдикции в другую во имя разума и совести.

Законы самой церкви должны были пройти проверку на соответствие естественному праву. Грациан писал: "Законодательные акты, церковные либо светские, если доказано, что они противоречат естественному праву, должны быть полностью исключены". Однако авторитетно высказаться о несоответствии церковного закона естественному праву удавалось нечасто, так как папа был не только верховным законодателем в церкви, но и викарием и представителем Христа на земле. По крайней мере в XII и XIII вв. большинство из тех, кто занимал должности представителей, судей, советников при королях и императорах, были клирики, которые по меньшей мере половину присяги должны были приносить папе. Несмотря на это, светские власти иногда возражали церковному закону, говоря, что он противоречит естественному праву.

Теория относительности норм отчасти была основана на политике соперничающих правовых систем. Частично она основывалась и на схоластической диалектике, предоставлявшей способ поместить и обычное, и законодательно установленное право в более широкие теоретические рамки природы и источников права.

Хорошим примером второго главного метода ситематизации, используемого Грацианом, того метода, которым он пользуется во второй части своего труда для анализа и синтеза противоречащих друг другу решений определенной правовой проблемы, является его обсуждение вопроса, можно ли священникам читать профанную литературу. После постановки проблемы Грациан цитирует высказывания церковных соборов, отцов церкви и других, а также примеры из Писания и церковной истории, все на тему о том, что священники не должны читать профанную литературу, а затем цитируются такие же авторитетные примеры и высказывания противоположной направленности.

После приведения каждого авторитетного высказывания или примера Грациан дает свою собственную интерпретацию. Так, он начинает с постановления Карфагенского собора: "Епископ не должен читать книги язычника". В своей глоссе он отмечает, что ничего не сказано о книгах еретиков, которые можно читать "осторожно, по необходимости либо особой причине". Далее он комментирует слово "необходимость", толкуя его в том смысле, что священники могут читать книги еретиков, "чтобы знать, как правильно говорить". Более важная глосса, сопровождающая само изложение вопроса, подводит итог толкованию высказываний всех авторитетов против чтения нечестивой литературы: "по всей видимости, читать только лишь для удовольствия запрещается".

В итоге Грациан предлагает свое заключение, "разрешая противоречие" путем утверждения, что всякий (не только священники) должен приобретать профанное знание не для удовольствия, а для наставления, чтобы обратить содержание его на благо священного учения. Грациан использует общие принципы и понятия для того, чтобы синтезировать противоположные доктрины — не только для решения вопроса о том, какое из двух учений верно, а какое нет, но и для выведения третьего, нового учения из этого конфликта

Можно привести много других примеров, которые покажут нам, как схоластический метод применялся к частным правовым проблемам с целью сглаживания противоречий между авторитетными текстами и получения из них новых доктрин. Следующий пример, взятый не только из Грациана, но и из других канонистов и специалистов римского права XII—XIII вв., показывает сходство в приемах схоластов и современных юристов. И Ветхий и Новый заветы запрещают убийство, при этом оба приводят примеры, когда одобряется применение силы.

Римское же право, напротив, не претендуя на установление моральных стандартов, содержало такую норму: "Силу можно употребить для отражения силы". Как римские правовые нормы вообще, эта тоже не изобреталась как воплощение общего принципа или понятия, а ограничивалась конкретными типами ситуаций, в связи с которыми она встречалась (в основном, о том, что человек может использовать физическую силу для защиты своей собственности от захвата).

Европейские юристы XII—XIII вв. переделали эту норму в общий принцип, который они сопоставили с так называемыми пацифистскими высказываниями Христа ("подставь другую щеку"), а затем из двух противоположных максим выработали общее понятие оправдания ограниченного применения силы. Это понятие было приложимо к целому ряду взаимосвязанных систематически выдвинутых категорий: сила, необходимая для исполнения закона; для самозащиты; для защиты другого; для защиты своей собственности; для защиты собственности другого. Эти принципы применялись не только к гражданскому и уголовному праву, но и к политическим и богословским вопросам о "справедливой войне"

Это все довольно простые примеры схоластической техники: ставился «quaestio» по противоречивым местам авторитетного текста, затем следовал «proposition», то есть приводились авторитеты и основания в пользу одного из мнений, затем — «opposition», то есть приводились авторитеты и основания в пользу противоположного мнения, а завершал все рассуждение «solution» (или «conclusion»), в котором показывалось, что приведенные в «opposition» основания неверны либо следует изменить или отбросить «proposition» в свете «opposition».

Обычно же схоластический метод постановки "спорных вопросов" был куда сложнее. Учитель или писатель часто ставил не одну, а по очереди целый ряд взаимосвязанных проблем. Затем с двух сторон приводились аргументы, как между истцом и ответчиком на суде. "За" и "против" выстраивались в два "боевых порядка" Цитировались нормы закона в поддержку каждого из аргументов; бывало, что приводились десятки для подкрепления единственного аргумента "за" или "против." Большинство характерных терминов такого спора, как показал Герман Канторович, были взяты из доступной литературы по греческой диалектике или из текста кодификации Юстиниана, или из того и другого. Когда юристы изобрели этот метод во второй четверти XII в., было совершенно внове соединение всех этих терминов в сложное построение, напоминавшее тяжбу по трудным делам в суде.

Сходство вовсе не было случайным, Канторович считает, что этот стиль и развился сначала в суде, а уже потом его имитировали в классе и в литературе точно так же, как стиль английских судебных ежегодников 1280—1535 гг. происходит, видимо, от студенческих заметок по тяжбам в королевских судах. Однако все равно остается вопрос: почему спор в суде принял форму целой батареи посылок "за" и "против", с многочисленными цитатами, запутанными нормами, сложными синтезами?

Несомненно, важная часть ответа на этот вопрос состоит в том, что эти диспуты были основным связующим звеном между письменным правом Юстиниана и его применением в современных судах. Так развивалась смелость проводить дерзкие аналогии, обращаться с далеко идущими принципами права справедливости, заполнять лакуны права с помощью интуиции и воображения. Следовательно, историческая значимость этих вопросов как динамичного фактора в адаптации римского права к изменившимся и постоянно меняющимся взглядам и условиям была весьма велика. Такая же дерзость и сходные приемы были применены для приспособления принципов Библии, патристики и канонов к новым условиям жизни.

В дополнение к разработке общих правовых принципов, лежащих в основе применимых к конкретным делам норм, юристы XII—XIII вв., как канонисты, так и специалисты римского права, дали определения общих понятий — представительства, юридического лица и юрисдикции. Римское право Юстиниана снабдило западноевропейских юристов основной терминологией, греческая диалектика Платона и Аристотеля обеспечила их методом, а сочетание этих двух элементов в совершенно ином общественном контексте произвело на свет нечто новое.

Например, римские юристы в свое время установили ряд норм, по которым раб мог действовать от лица своего хозяина, как его агент, причем ответственность за все действия лежала на хозяине, но они не дали общего определения агентства или представительства. Аналогичным образом римские юристы установили ряд ситуаций, когда группа людей считалась коллективной единицей, например "партнерство", но при этом не предложили никакого общего определения группы или юридического лица и не развили идею ограниченной ответственности. Римское право Юстиниана не содержало даже общего понятия договора; оно рассматривало отдельные виды договоров, так что любое соглашение, не попадавшее в перечисленные в законе виды, оказывалось по факту не договором.

Некорректно было бы сказать, что в римском праве эпохи Юстиниана и до нее не было общих понятий вообще. Напротив, римские юристы рьяно обсуждали ситуации, когда договор недействителен из-за "ошибки", ситуации, когда "добросовестность" требовала соблюдения неформального обязательства, и другие такие ситуации, в которых получение правового результата влекло обращение к понятиям. Буквально с рождения римское право было пропитано такими понятиями, как собственность, владение, деликт, мошенничество, кража и десятки других.

В этом было его большое достоинство. Однако эти понятия не воспринимались как идеи, пронизывающие все нормы и определяющие их применимость. Они не рассматривались с философской точки зрения. Понятия римского права, как и его многочисленные нормы, были привязаны к определенным юридическим ситуациям. Римское право состояло из сложной сети норм; однако они существовали не как интеллектуальная система, а скорее как красочная мозаика практических решений конкретных юридических вопросов. Таким образом, можно сказать, что хотя в римском праве присутствовали понятия, там отсутствовало определение самого понятия.

В противоположность этому европейские юристы, возродившие изучение римского права в XI—XII вв., поставили перед собой задачу систематизировать и согласовать обширную сеть римских правовых норм и в плане общих принципов, и в плане общих понятий, пользуясь методами, сходными с теми, которые применяли их коллеги-богословы к систематизации и согласованию Ветхого и Нового заветов, писаний отцов церкви и других священных текстов. Юристы взяли за отправную точку понятие правового понятия и тот принцип, что закон принципиален.

Это означало куда больше, чем простое добавление философского измерения к практичному стилю римских текстов, пришлось полностью изменить само значение повседневных юридических вопросов, вроде "каковы мои права, если мой должник не платит долг?" На римские нормы продолжали ссылаться, но они подлежали толкованию в свете представления об их целях и отношении к другим частям системы.

Например, если римская норма требовала от должника уплаты даже в том случае, когда он имел справедливую встречную претензию, оставляя ему добиваться удовлетворения от кредитора по отдельному иску, европейские специалисты римского и канонического права применяли в таком случае понятие взаимности договорного обязательства, основанное в итоге на принципе добросовестности.

Концептуализация общих условий права, например формулирование общих принципов, лежащих в основе правовых норм, была тесно связана не только с возрождением интереса к греческой философии, но и с событиями в области теологии. Причем и философский и теологический аспекты находились в тесной связи с великими переменами в политической, экономической и социальной жизни, которые и составляли Папскую революцию. Необходимость сформулировать правовые принципы появилась в первую очередь потому, что этого требовали нужды сосуществования и соревнования возникающих централизованных политий, как церковных, так и светских.

Так, церковь была первым коллективом, который в XI в. назвал себя юридическим лицом. Авторитет епископов и священников, ранее проистекавший исключительно из таинства посвящения в сан, проистекал теперь и из юрисдикции: впервые назначения делались с согласия папского престола ("соизволением Божьим и Апостольского престола") и отменялись только им. Епископ теперь рассматривался как служащий юридически единой церкви. Его "юрисдикция" давала ему полномочия и обязывала его рассматривать дела в суде по нормам всеобщего свода процедурного и материального права, с автоматическим правом апелляции проигравшей стороны к папской курии.

Аналогичный процесс концептуализации происходил в развитии светских правовых систем. Те же самые термины, преимущественно взятые из римского права, были использованы при формулировании общих принципов и затем при формировании общих понятий. Эти принципы и понятия были впоследствии взяты за основу при экстраполяции новых приложений. Такое развитие событий революционизировало науку права. Ведь теперь стало ясно, что можно было проверить значение правовой нормы и доказать ее справедливость путем демонстрации ее органичного единства с принципами и понятиями системы в целом.

Isfic.Info 2006-2023