Западная традиция права

За пределами Маркса, за пределами Вебера

Отдельные части материала, изложенного в этой книге, хорошо известны специалистам в различных областях истории и права. Однако повествование как целое крайне необычно и во многих отношениях противоречит традиционным, устоявшимся представлениям.

Оно противоречит обычной периодизации истории Запада. Оно рассматривает историю западной цивилизации как целое, а не как историю отдельных наций. Оно усматривает современные черты в том, что в общем считается досовременной эпохой. Оно отрицает преимущественно феодальный характер того феномена, который обычно называется эпохой феодализма, и рассматривает феодальное и манориальное право как типы права, скорее дополняющие, а не противостоящие торговому, городскому и королевскому праву.

Оно возводит корни западной традиции права к решительному отделению церковного политического образования от светской власти и к формированию внутри церкви современной западной правовой системы. В этих и других отношениях повествование, рассказанное здесь, должно прийти в противоречие с широко принятыми исходными посылками, взглядами и теориями, затрагивающими не только историю Запада, но также и природу самой истории. Эти исходные посылки, взгляды и теории предполагают совершенно иное повествование, которое фактически не подтверждается специальными историческими исследованиями последних двух поколений. Поэтому на этих заключительных страницах необходимо прямо выступить против некоторых теоретических препятствий для полного понимания формирования западной традиции права и сформулировать некоторые теоретические выводы из повествования, изложенного в этой книге.

Большинство образованных людей все еще делят историю Запада на периоды классической античности, упадка и гибели Римской империи, средних веков и Нового времени (начиная с Возрождения и Реформации). Они склонны рассматривать Новое время под углом зрения истории отдельных наций, составляющих западную цивилизацию, а на средние века смотрят как на субстрат, из которого возникло Новое время.

Тот факт, что Ренессанс и Реформация XV и XVI столетий были направлены против более ранних Возрождения и Реформации XI и XII столетий, только начал вновь входить в историческое сознание, с тех пор как Запад переживает окончание не только Нового времени, но также и всего тысячелетия, половину которого оно составляет. Наконец, становится все более широко признанным, что более ранние Возрождение и Реформация представляли собой первый великий поворотный пункт в истории Запада, являвшийся источником не только западной традиции права, но и других главных аспектов западного социального мышления и деятельности.

Заблуждения традиционной периодизации истории Запада тесно связаны с гипертрофированным национализмом XIX столетия, когда впервые стали писать научную историю. На деле смыслом появления научной истории было во многом стремление проследить развитие собственной нации какого-либо автора от племенных и феодальных истоков к славе и величию тогдашнего времени. Сегодня националистическая историография во многих областях отступает. Однако в праве, и особенно в английском, националистическая историография все еще господствует.

Подчеркиваются отличительные черты каждой национальной правовой системы в рамках западной цивилизации, а их общие черты затушевываются. Несмотря на их общие источники, каждая национальная правовая система на Западе все еще превозносится ее приверженцами за ее неповторимые качества, которые, как утверждается, соответствуют уникальному характеру и уникальной истории конкретной нации, правом которой она является. Истоки сравнительного права лишь в слабой мере противодействовали этой тенденции с их традиционным делением западных правовых систем на "континентальные европейские" и "англо-американские".

В последнее время была добавлена новая "семья" — "социалистическое право" Советского Союза и Восточной Европы. Истина, однако, состоит в том, что все они являются ветвями одного и того же семейного дерева. Все западные правовые системы — английская, французская, германская, итальянская, польская, венгерская и другие (включая с XIX столетия русскую) — имеют общие исторические корни, из которых они выводят не только общую терминологию, и общие методы, но также и общие понятия, общие принципы и общие ценности.

Помимо влияния националистических заблуждений, правовая историография страдала также от заблуждений религиозного характера, как протестантских, так и католических, которые мешали видеть преемственность между католическими средними веками и постреформационной современной европейской историей. К ним добавились также заблуждения Просвещения, которое открыло, что Возрождение было явлением, одновременным с Реформацией, а также заблуждения марксистской теории, открывшей, что рост капитализма имел место одновременно с Возрождением и Реформацией.

Непонимание преемственности между средневековьем и современностью помешало также увидеть разрыв преемственности между периодами до и после Григорианской реформы католической церкви в конце XI и начале XII столетия. В результате совершенно забылось, что субстратом западной правовой традиции было коммунитарное народное право германских, кельтских и других народов Европы VI—XI вв.

Понять формирование западной традиции права помешало также возникновение в конце XVIII — начале XIX столетия другой разновидности историографии, тесно связанной с новой наукой — социологией. Эта новая историография иногда называется "социальной и экономической историей" и иногда "социальной теорией". Среди ее пионеров были Монтескье, Гегель, Сен-Симон, Конт, Токвиль и др. Ее более поздними мэтрами были Карл Маркс в середине XIX столетия и Макс Вебер в конце XIX — начале XX в. Эти теоретики общества, в отличие от ученых-историков, стремились объяснить историю с точки зрения социальных и экономических сил, действовавших за фасадом политических и идеологических событий.

Ученые-историки рассматривали этих теоретиков как "ненастоящих" историков, однако теоретизировали они на предмет настоящей истории, а именно истории Запада.

Теоретики общества XIX — начала XX столетия особенно интересовались объяснением революций, периодически прерывавших ход социальной эволюции. Маркс в особенности разработал всеобъемлющее понятие революции, которое развивает и данная монография. Он видел революцию как тотальную социальную, экономическую, политическую и идеологическую трансформацию общества и самого человека.

Однако исторический материализм Маркса вел к упрощенному объяснению причин великих европейских революций и ограниченному определению общественных классов по принципу их отношения к средствам производства. Поэтому он ошибочно понял протестантскую Реформацию и целиком упустил из вида Папскую революцию. Кроме того, Маркс прямо экстраполировал историю европейских народов на историю человечества без достаточного учета важности опосредующей роли культур, например западной, исламской, китайской.

Как отмечает Роберт Такер, "для Маркса реальная общественная единица — это человечество в целом как вид все социальные революции — это мировые революции". Таким образом, Маркс неосознанно отождествлял историю Запада с мировой историей. Его знаменитое выражение: "Революции — это локомотивы истории", которое было справедливо для Запада, не было в то время справедливо для незападных культур. Но отчасти и оттого, что такое высказывание было им сделано, оно с тех пор стало верным для некоторых незападных культур.

Несмотря на бунт против традиционной историографии, теоретики общества просто приняли господствовавшую периодизацию истории Запада. Считалось, что она разделяется на средние века, начавшиеся в неопределенное время в прошлом, и Новое время, начавшееся приблизительно в XVI (а может, в XVII, в XVIII) столетии. Однако при этом их не оставляло предчувствие, что современный период новой западной истории сменится какой-то новейшей эпохой.

Теоретики общества усматривали в социально-экономическом строе средних веков конкретное содержание. Они называли их эпохой "феодализма". Новое время, в противоположность этому, стало рассматриваться как эра "индивидуализма" или "капитализма", в зависимости от того, что считалось первичным: социальные или экономические ценности. Теоретики общества стремились проанализировать последовательные типы общественного строя и объяснить, как и почему они появились.

Они использовали исторический и сравнительный метод для создания универсальной науки социальной эволюции. Маркс утверждал, что любое общество движется в направлении перехода от "азиатской" или рабовладельческой экономики к феодализму, от феодализма к капитализму, а от капитализма к социализму. Эту последовательность он считал неизбежным следствием динамики классовой борьбы. Понятие феодализма было центральным в этой теории, утверждающей, что из конфликта между крестьянством, привязанным к земле, и феодальным господствующим классом в конечном счете возник новый конфликт между промышленным пролетариатом и капиталистическим господствующим классом, а из этого последнего столкновения суждено выйти бесклассовому социалистическому обществу.

Многие немарксисты также приписывали феодализму универсальную значимость, рассматривая его как стадию в развитии многих культур. Считается, что японская и русская культуры в особенности пережили феодализм в течение "средневекового" периода своей истории. Исследование феодализма как общемирового явления дало интересные и ценные результаты, однако оно слишком универсально, чтобы дать нам точное знание.

За ним таится этноцентристский вопрос: "Какие черты средневековых западных обществ имеют существенное значение для универсального определения феодализма?" Большинство специалистов в области социальной и экономической истории подчеркивали четыре таких признака: подчиненное крестьянство, привязанное к земле (серваж); специализированный военный класс (рыцарство); раздробленная политическая власть, находящаяся в руках земельной аристократии (сеньория); и распределение власти и привилегий среди аристократии посредством системы вассалитета и зависимого ленного владения землей (феоды). Затем они искали параллели в других культурах. Это может быть названо формой научного империализма.

Из большинства традиционных определений феодализма опущено всякое упоминание о:

1. системах верований людей, живущих при феодализме;
2. соотношении церковных и светских властей в феодальных системах;
3. типах правовых теорий и правовых институтов, господствовавших в феодальных обществах.

Эти пробелы оставляют исследователя без каких-либо ориентиров для оценки общего значения идеологии, политики и права при феодализме. Хотя, по меньшей мере применительно к западному феодализму, нет сомнения, что все три феномена играли важнейшую роль в социальном строе, взятом как целое. Даже если рассматривать идеологию, политику и право в качестве определенной надстройки на экономическом базисе феодального способа производства, остается ключевой вопрос: "Как и почему западный феодализм создал тип надстройки, весьма отличный от японского или русского феодализма?"

Для Маркса существенными элементами феодализма были, во-первых, мелкое сельскохозяйственное производство с зависимым землевладением (мелкое производство) и, во-вторых, подчиненное крестьянство, привязанное к земле (крепостное право). Это позволяло господствующему феодальному классу извлекать прибавочную стоимость из крестьянского труда. Другие аспекты феодального землевладения в том виде, как они существовали на Западе в период его расцвета, такие как вассалитет, рыцарство и раздробленная публичная власть, не являлись для Маркса определяющими чертами феодализма. Он видел феодализм, как и капитализм, сквозь призму его конфликтов, а не внутренних взаимосвязей.

Больше того, Маркс не проявлял интереса к тому факту, что важную роль в экономике феодальной эпохи на Западе играли деньги и торговля и что в XII и XIII столетиях наряду с мелким производством существовала процветающая городская цивилизация с тысячами городов. Нынешние марксисты по меньшей мере этого не отрицают (не могут отрицать), но они в общем не признают, что это имеет большое значение.

Они продолжают опираться на постулат Маркса о непримиримом антагонизме между более или менее статичными, натуральными формами сельскохозяйственного производства и расширяющимися на основе торговли городскими экономическими формами, что в конечном итоге приводит к свержению первых (феодализма) вторыми (капитализмом).

К несчастью для этого марксистского анализа, феодальный способ производства, т.е. манориальная система, потерпел крах по всей Европе к концу XIV столетия, а капиталистический способ производства, как определял его Маркс, появился только в XVII или самое ранее в XVIII столетии. Тем самым остается "переходный" период продолжительностью около трех или четырех столетий, в течение которого развивалась централизованная государственная власть, а именно абсолютные монархии Европы.

Функцией новых национальных государств, согласно марксистской теории, было подавление крестьянства, "поскольку местные органы феодальной власти больше не существовали". Таким образом, утверждается, что, хотя политическая система изменилась полностью, социально-экономическая система осталась той же самой. "Господствующий класс, — говорит один из ведущих марксистских историков, — оставался тем же самым, точно так же, как республика, конституционная монархия и Фашистская диктатура равно могут быть формами господства буржуазии". Действительно, при таком подходе история пишется очень размашисто!

В основе марксистской интерпретации феодализма лежит постулат, что политическое господство есть, по существу, орудие, с помощью которого экономически властвующий класс обеспечивает свое доминирование. Следовательно, форма, которую принимает политическое господство, и особенно правовая форма, является лишь инструментом такой классовой власти. Как писал соратник Маркса Фридрих Энгельс, "юрист воображает, что оперирует априорными положениями, а это всего лишь отражение экономических отношений". Утверждается, что экономика, а точнее, экономические интересы господствующего класса составляют "материальный базис" всякого общества. Политика и право являются лишь частью "идеологической надстройки", которая создается базисом, отражает его и служит его сохранению.

Эта схема не выдерживает, однако, столкновения с тем фактом, что право при так называемом феодализме не только поддерживало господствовавшие отношения власти и подчинения между господином и крестьянином, но также бросало им вызов. Право было орудием не только укрепления, но также и ограничения власти феодальных господ. Первые профессиональные юристы Запада — профессора в университетах, судьи, юристы на службе у пап, епископов или императоров, королей и феодальной аристократии — поднимали вопрос, когда и каким образом воля правителя, если она противоречит праву, может не признаваться.

Это был не просто философский вопрос. Это был вопрос, заключенный в самой создававшейся тогда системе политической власти, которой было присуще то, что сегодня было бы названо "сдержками и противовесами" и что вытекало из дуализма и плюрализма политических властей в рамках одного и того же социального и экономического строя.

Более искушенные марксистские историки признают существование традиции "законности" и "верховенства права" на Западе, но, за немногими исключениями, утверждают, что она не имеет основополагающего исторического значения. Они, как, например, Родни Хилтон, допускают, что возникновение в Западной Европе в XII и XIII столетиях политически и юридически автономных городских сообществ отличало "европейский феодализм... от других его форм". Но, добавляет далее Хилтон, было бы ошибочным ассоциировать коммунальную независимость с развитием нового капиталистического способа производства или с какими-либо существенными изменениями в классовых отношениях господ и крестьян.

Поэтому, делает он вывод, это не имеет теоретической важности. То же самое он в общем сказал бы и о законности. Право и даже политика, с его точки зрения, являются частью надстройки, частью идеологии, т.е. они отражают, но не определяют состояние экономических сил в обществе. Последние составляют основополагающую реальность ("бытие"), право, по его определению, сюда не относится — оно только часть "сознания". Эта догма определяет характер всей аргументации.