Динамичные элементы в германском праве: христианство и королевская власть
Народное собрание у древних германцев, или фолькмот, не только вершило суд в определенных случаях, но и объявляло общие постановления, которые назывались так же. Однако они не считались законодательством в ныне принятом смысле, скорее их воспринимали как боговдохновенные подтверждения древнего обычая. Они воплощали волю богов или, после принятия христианства, Бога. Они обладали объективной реальностью.
Мудрецов собрания называли не законодателями, а законоговорителями. Закон, который они говорили, был обязательным в силу своей древности; он был древним, потому что являлся божественным установлением. Понятие "права" (т.е. "правильного") менялось медленно и незаметно; открытые изменения в правовом порядке требовали очень серьезного обоснования. "Даже поправка к закону считалась приговором, произнесением вслух ранее нераскрытого элемента закона, судом народа через его знающих людей".
Два тесно взаимосвязанных фактора, однако, обеспечивали сознательные, открытые перемены: первый из них — влияние христианства на правовые понятия, второй — развитие королевской власти как надплеменного института, объединившего обширные территории, населенные разными народами.
Можно предполагать, что новая религия, постепенно распространившаяся по Европе между V и X вв., угрожала самому существованию народного права германцев, которое основывалось на племенных мифах о воинственных богах, на поклонении рекам, лесам и горам, на представлениях о божественном происхождении племенных вождей, на абсолютной верности узам рода и общины и на вере во всесильную судьбу, вирд. Христианство заменило старые мифы евангелием от универсального создателя, отца всех людей, который однажды сошел на землю в образе своего сына Иисуса Христа, поклонение которому приносит свободу от всех земных уз, от судьбы, от самой смерти. Эти новые идеи должны были казаться древним германцам странными и отвлеченными.
Однако христианство преподавало и более практичную доктрину, а именно, что горы, долины, леса, реки, скалы, ветер, буря, солнце, луна, звезды, дикие звери, змеи, все прочие явления природы созданы Господом для службы человеку, в них не таятся (в чем были уверены древние германцы) враждебные сверхъестественные божества, а потому кочующие, воюющие друг с другом племена могут без страха оседать на любой земле. Так проповедовали и так поступали в V—VIII вв. десятки тысяч монахов, которые селились в диких местах и обживали их, сначала как отшельники, а потом и целыми монашескими общинами.
Они привлекли многих других, которые присоединились к ним для обработки земли. Таким образом, христианское монашество стало одним из факторов появления европейского крестьянства. Распространяясь по Европе из Ирландии и Уэльса, монашество боролось с суевериями древних религий германцев, приписывавших природе сверхъестественные свойства, и противопоставляло языческому календарю, основанному на природных явлениях и временах года, христианский календарь, основанный на библейских событиях и житиях святых.
Более того, христианство привлекало германские народы своей концепцией сообщества, которое перекрывало границы рода, племени и территории, то есть церкви. С одной стороны, христианство, в отличие от германского язычества, считало королей не богами, а человеческими существами, которые, как и все прочие, подлежали Божьей каре за грехи. С другой стороны, германские правители оставались верховными религиозными главами своих народов, они назначали епископов и диктовали свою волю в богослужебных и других религиозных вопросах. Кроме того, они могли теперь предъявить более широкие притязания на верноподданнство людей других родов, племен и территорий: можно было заявить, что следует обратить их в истинную веру, а если они уже были христианами, то объединить их в истинной церкви.
В целом убеждения и практика христианства обладали большой притягательностью для германцев. Христианство впервые принесло им положительное отношение к жизни и смерти, оно показало им высшую цель, в которую можно было вписать трагедии и загадки бытия. Рядом с христианством старые языческие мифы стали казаться грубыми и мрачными. Как чувствуется страсть в словах короля Альфреда из его знаменитого "Добавления" к переводу Боэция: "Я говорю, как говорят все христиане, что правит божественный промысел, а не судьба". В то же самое время германцам совсем нелегко было уловить смысл христианской космологии и христианской этики. Ведь если принять их всерьез, то они не только подрывали все убеждения германцев, но и угрожали всему их общественному порядку.
Тогда почему же, если христианство представляло угрозу германским общественным институтам, ему удалось обратить в свою веру вождей и аристократию германцев? Этот вопрос основан на ложной посылке. Поначалу христианство вовсе не угрожало общественным институтам германских племен. Важно не смешивать германское христианство с нынешним западным христианством, как католическим, так и протестантским. Христианство той эпохи, о которой идет речь, было куда ближе к православию, и тогдашнему и нынешнему. Германское христианство едва ли было озабочено реформой общественных институтов. Не было оно и ориентировано на единство и власть церкви.
Его послание людям касалось жизни мира грядущего — ада и рая — и подготовки к этой жизни через молитву, личное смирение и покорность.
Высочайшие христианские идеалы в первое тысячелетие церковной истории и на Западе и на Востоке воплощались прежде всего в жизни святых и в монашестве, которое придавало особую цену духовному уходу из этого бренного мира. Но если даже не касаться монашества, церковь как организация была в то время почти полностью интегрирована в общественную, политическую и экономическую жизнь. Церковь не противостояла политическому порядку, а находилась внутри него. Религия была соединена с политикой, экономикой и правом, как и те друг с другом. Церковная и светская юрисдикции были тесно переплетены.
Церковь учила святости и производила святых, это было внове для народов севера и запада Европы, которые прежде превозносили только героев. Но церковь и не была против героизма и героев, она лишь давала альтернативу, показывала превосходящий идеал. Точно так же церковь не возражала против кровной мести и испытаний, она просто учила, что они не принесут спасения, а спасение можно заработать верой и добрыми делами. При этом среди подавляющего большинства епископов и священников процветали коррупция и насилие, характерные для той эпохи. Это было неизбежно, потому что они обычно назначались на должности ведущими политиками из числа своих друзей и родственников.
Христианство было германизировано в то же время, когда германские племена были христианизированы. Это правда, что монашество и личным примером, и учением старалось привить германским народам христианские идеалы жертвенности и любви к ближнему, а заодно и улучшенную технику земледелия. Однако монастыри, как грибы выросшие по всей Европе между VI и X вв. и имевшие поначалу каждый свой устав, не предлагали никакой программы светских реформ, взамен они проповедовали аскетическую жизнь в труде и молитве в ожидании грядущего мира. Это тоже привело к девальвации германских правовых институтов без их замены.
Фактически христианство даже поддерживало германские правовые институты испытания и компургации, усиливая свойственное древним германцам понятие об имманентности божества, на котором основывались эти институты. И религия древних германцев, и заменившее ее христианство той эпохи исходили из убеждения, что сверхъестественные силы имманентно присутствуют в сфере природы и что доступный чувствам мир, говоря словами Марка Блока, — это "маска, за которой происходит все истинно важное".
Понятие божьего суда основывалось именно на убеждении в существовании таких имманентных, потаенных сверхъестественных сил. Только когда церковь сосредоточилась на идее трансцендентного Бога, который вдохновляет человека быть похожим на него, только тогда испытания, компургация, судебные поединки, дуэли уступили место рациональной процедуре поиска истины путем допроса свидетелей.
Однако я не хочу этим сказать, что христианство до XI в. не имело вообще никакого положительного влияния на обычное право европейских народов. Напротив, оно вызвало существенные перемены. Прежде всего обращение в христианство дало толчок записи племенных обычаев. Это мы видим на примере Салической правды Хлодвига, первого христианского короля франков, Законов Этельберта, правителя Кента, который был первым христианским королем в Англии, а четырьмя столетиями позже на примере Русской правды, изданной первыми христианскими князьями Киевской Руси.
Во-первых, христианство принесло с собой письмо, а письмо позволило зафиксировать обычаи (в особенности обычные денежные суммы), которые иначе могли бы быть неопределенными. Это облегчило переговоры по улаживанию споров, а также укрепило зарождающуюся юрисдикцию властей по наказанию самых серьезных преступлений. Кроме того, Священное писание, Библия подсказали способ придать обычаю новую святость — ведь само письмо было ритуалом. Во-вторых, запись обычаев давала возможность произвести некоторые незаметные, а иногда и довольно заметные изменения в них.
Христианские священники и монахи, ставшие королевскими советниками и обладавшие даром письма, нуждались в защите. В особенности нуждались в защите монахи, ведь они в известном смысле находились вне племенной системы, в сущности, они были люди без роду, без племени. ("Мирское духовенство" — не монахи — обычно имело семьи.) Не случайно Законы Этельберта начинаются с такой фразы: "Кража имущества Бога и Церкви возмещается в двенадцатикратном размере".
Далеко не все изменения, произведенные христианством в народном праве, можно приписать политическим факторам. В длительной перспективе моральные факторы, пожалуй, сыграли более значительную роль. Варварские правды содержат настоятельные призывы в пользу более справедливых и более гуманных правовых ценностей. Например, Законы короля Альфреда начинаются с Десяти заповедей и подтверждения Закона Моисея, затем следуют краткое изложение Деяний апостолов и ссылки на монашеские уложения о наказаниях и другие законы церкви.
Сами Законы Альфреда, хотя они состоят во многом из пересказа более ранних сводов, содержат среди прочих такие поразительные условия: "Суди очень ровно: не приговаривай одного приговора богатому, а другого бедному и не приговаривай одного твоему другу, другого твоему недругу".
Христианство разрушило миф о непреложности народного права. Постепенно, на протяжении периода между VI и XI вв., германское право, характеризовавшееся всеобъемлющей предвзятостью по признакам класса, пола, рода, возраста, поддалось влиянию христианского учения об изначальном равенстве всех людей перед Богом: женщин и мужчин, рабов и свободных, бедных и богатых, детей и взрослых. Эти убеждения облегчили положение женщин и рабов и положительно повлияли на защиту бедных и слабых. Христианство оказало существенное влияние и на доказывание путем принесения клятвы, так как клятва начала принимать христианские формы и поддерживалась церковными санкциями.
Клятвы принимались священниками в церквах, у алтарей, на святых мощах, на лжеца призывались Божьи кары. Ложная клятва была наказуема церковным покаянием. Более того, клятвы стали основным способом Божьего суда наряду с испытанием. Испытания сохранились для тех, у кого не было сородичей, чтобы поклясться за них (или кто по иной причине не смог представить компургаторов), а также для таких людей, чья дурная слава делала их клятвы совершенно недостойными доверия, кроме того, испытание применялось для определенных преступлений.
Во всех же других случаях скрепленная клятвами присяга стала широко распространенным методом доказывания. Как и раньше, компургаторы призывались преимущественно из числа сородичей, и здесь присутствовал сильный элемент верности, что подразумевается самим понятием помощи в клятве. Но церковь добавляла еще и риск оскорбить Бога ложной клятвой и долг (если человек лжесвидетельствовал) исповедаться в этом грехе своему священнику и подвергнуться покаянию. Более того, не только ложная клятва, но и попытка препятствовать правосудию другим способом считались грехом, подлежащим наказанию. Например, если человек упорствовал в кровной мести после предложения справедливого удовлетворения, это было преступлением против Бога, следовало исповедаться в этом грехе священнику и искупить его постом и другими формами покаяния.
Христианство также усилило роль королевской власти в развитии народного права в период до конца XI в., в особенности лежавшую на короле ответственность за то, чтобы племенное правосудие было смягчено милосердием и чтобы бедные и слабые получили защиту от богатых и сильных. И в VIII, и в IX, и в X, и в XI вв. считалось, что франкские и англосаксонские короли назначены Господом быть судьями в особых случаях. Когда короли объезжали свои владения, — а они делали это постоянно, так как средств связи было мало, — они ради милосердия слушали дела. Это были дела вдов или сирот или людей, у которых не было семьи или господина, чтобы защитить их. Это были и дела о самых ужасных преступлениях, за которые нельзя было расплатиться никакими деньгами. Это было частью духовной юрисдикции короля как патриарха своего народа.
В политическом плане христианство способствовало превращению правителя из вождя племени в короля. Будучи обращенным в христианство, король не был уже представителем божеств только своего племени, в дополнение к этому он представлял и универсальное божество, чья власть простиралась на все племена или уж во всяком случае на многие. По сути, он становился главой империи.
Христианство было объединяющей идеологией. Под знаменем его Карл Великий, который правил франками с 768 по 814 г. и который стал императором в 800 г., мобилизовал многочисленные народы своей империи в единую армию для ведения войн против арабов, саксов, датчан и славян. В это же время по другую сторону Ла-Манша короли Мерсии (а веком позже король саксов Альфред Великого) установили военное господство над разными народами Англии и в конце концов выгнали скандинавов-завоевателей.
Всеобщность императорской власти стала перевешивать, по меньшей мере на время, значимость обязательств перед племенем, деревней, двором; это была всеобщность, основанная не только на военной силе, но и на духовной власти короля (императора) как главы церкви. Карл Великий созывал церковные соборы и издавал законы для церкви еще до того, как согласился быть возведенным в императорское достоинство епископом Рима. Как выразился Кристофер Доусон: "Карл считал папу своим капелланом и без обиняков заявил Льву III, что дело короля — управлять церковью и защищать ее, а дело папы — за нее молиться". Аналогично и Альфред был главой церкви в Англии.
Как сказано в Законах Этельреда (ок. 1000 г.), "христианский король является Христовым наместником среди народа христианского, и он должен с чрезвычайным усердием отмщать преступления против Христа". В целом, несмотря на отдельные разногласия между папами и императорами, духовенство поддерживало концепцию императорской власти, включая и главенство императора над самой церковью.
И королевская и церковная власть служили факторами динамичного развития правовых институтов. Начиная в особенности с VIII в. короли простирали свой мир, то есть право своего дома, за пределы своей семьи, двора, друзей, слуг и посыльных. Даже в VI и VII вв. короли уже делали активные попытки ограничить и поставить под свой контроль кровную месть; например, они взимали плату с отдельных лиц и дворов за определенные преступления даже тогда, когда мир собственно королевского дома нарушен не был. Постепенно все большее количество преступлений подпадало под королевский суд.
За предательство, преднамеренное убийство и прелюбодеяние полагалась смертная казнь. В VIII и IX вв. франкские императоры, как и англосаксонские короли в IX и X вв., открыто взяли на себя ответственность за поддержание мира на всей принадлежащей королю земле. В присяге, составленной архиепископом Кентерберийским Дунстаном для коронации короля Эдгара в 973 г., Эдгар клялся, что "истинный мир" будет обеспечен всему "христианскому народу" в его королевстве, что грабежи и "все неправедные дела" будут запрещены, что все приговоры будут руководствоваться "справедливостью и милосердием".
Когда-то и франкские императоры приносили подобные клятвы. С течением времени были найдены способы дополнить эти клятвы путем назначения королевских представителей, которые должны были надзирать за местными народными собраниями. Были изобретены и другие административные средства поддержания королевского влияния на племена и местности. Кроме того, зарождающаяся феодальная система, имевшая короля верховным сюзереном, тоже способствовала укреплению мира таким образом.
Короли и епископы издавали новые законы и творили суд. Потребности королевской и церковной бюрократии вызвали к жизни новые правовые учреждения, более развитые, чем институты племенной, местной культуры. Например, королевские представители объявляли дознание, созывали жюри присяжных и допрашивали свидетелей. Королевские эдикты наряду с церковными решениями и декретами стали важными источниками права. Так, рядом с обычным правом германских племен росло официальное право.
И официальное право, и многие черты народного права испытали влияние римского права в том виде, в каком оно существовало на землях, завоеванных германскими племенами. Многие римские правила сохранялись: например, безнравственная или незаконная сделка аннулировалась, несостоятельный должник должен платить проценты по своему долгу. Фактически произошла рецепция и вместе с этим вульгаризация римского права. В качестве современной аналогии можно привести пример рецепции права западного типа в Японии и Китае в конце XIX — начале XX в. Это западное право регулировало некоторые отношения официальных и высших кругов, но практически не затронуло традиционного правового порядка народа в целом.
Итак, в Европе вплоть до второй половины XI в. основные черты обычного права были племенными и местными с некоторыми феодальными элементами. Родовые связи продолжали представлять собой первичное определение и первоочередную гарантию правового статуса человека. Короли проявляли мало инициативы в создании народного права. Практически отсутствовало королевское право договора, собственности, а также отношений помещика и арендатора и очень мало было королевского уголовного права и деликта. Когда королям все-таки удавалось установить хоть какую-то степень местного управления через королевских представителей, исход бывал двояким: либо местные общины, которыми представители должны были управлять от имени короля, их поглощали, либо те становились сами себе хозяевами.
Сборники законов, которые время от времени издавали короли и в которых излагались обычаи, которые следовало лучше знать или тверже установить, не были законодательством в нынешнем смысле слова, — скорее это были увещания хранить мир, блюсти справедливость и воздерживаться от преступлений. Королю оставалось только умолять и молиться, как выразился Мейтленд, ибо приказывать и наказывать он не мог. Варварские правды даже содержали специальные условия, где говорилось, что, если человек исчерпал свои возможности в местных судах, он не должен обращаться к королю.
Несомненно, одним из факторов слабости центральной власти было состояние экономики и техники.
Несмотря на некоторый рост торговли и числа населения городов в VIII — начале XI в., улучшение аграрной технологии, рост ремесел и общий прогресс искусства и науки, экономика оставалась почти всецело местной и существующая техника не позволяла обеспечить эффективную связь центра и периферии. Эти экономические и технические факторы были связаны с политическими и религиозными: законность центральной власти была основана на христианстве, а христианское мировоззрение вступало в острый конфликт с германским племенным укладом с его верой в честь и судьбу.
В то же время центральной власти недоставало концепции независимой роли права, — права, которое служило бы средством проведения в жизнь христианских понятий и ценностей и способствовало осмыслению и контролированию социальных, экономических и политических процессов. Динамичные элементы, имевшиеся в праве, были слабы и бессистемны, преобладали элементы статичные. Право считалось прежде всего выражением народного бессознательного, продуктом "коллективной совести", говоря словами Фрица Керна, а не намеренным выражением сознательного разума или воли. В этом смысле право уподоблялось искусству, мифу, самому языку.