Контроль в сфере реализации законодательства о свободе совести в советской России в 1917-1945 гг.
Под контрольно-надзорной деятельностью государства понимается одна из форм осуществления государственных функций, обеспечивающая соблюдение законов и иных нормативных правовых актов. Она реализуется на различных уровнях и подразделяется на виды в зависимости от органов, ее осуществляющих. Характерная особенность контрольно-надзорной деятельности прокуратуры состоит в том, что она, исследуя обстоятельства нарушения законности со стороны участников общественных отношений, выявленных в процессе надзора или при проверке жалоб о нарушении законности, не наделена административными функциями, не решает дел о нарушении законности по существу и не применяет правовых санкций к нарушителям законности. Контрольная деятельность призвана обеспечить законность, эффективность законодательства, его соответствие общественно значимым целям. Различные формы контроля способствуют своевременному реагированию публичной администрации на имеющиеся и назревающие проблемы, создают условия для адекватного разрешения и устранения деструктивных конфликтов. В рамках контрольного производства осуществляется аналитическое рассмотрение сведений о выполнении предписаний и соблюдении требований нормативных правовых актов, сопровождаемое мерами по предупреждению и пресечению допущенных нарушений в целях обеспечения охраны интересов общества и государства, защиты прав и свобод граждан.
Система органов, осуществлявших контроль за исполнением советского законодательства в 1917-1945 гг. В Советском государстве контрольная правовая форма реализовывалась главным образом посредством деятельности органов исполнительной власти, прокуратуры и суда. Руководители Советского государства, отрицая прокуратуру как надзорно-контрольный орган царской России, в первые годы советской власти пытались найти ей замену. Поиски вариантов юридических гарантий обеспечения законности в работе государственного аппарата сводились к следующим направлениям: попытка создания специальной административной юстиции; развитие института административной жалобы; административный контроль за законностью; создание прокуратуры.
5 декабря 1917 г. была образована Коллегия государственного контроля (с 1918 г. — Центральная контрольная коллегия). В губерниях и районах Советы создавали учетно-контрольные коллегии «для установления единообразия в действиях и инструктирования местных контролирующих органов, для разработки и сводки данных, получаемых от них». На Наркомат государственного контроля РСФСР, созданный на базе Коллегии в 1919 г., возлагался контроль за выполнением декретов и постановлений правительства. Ему предоставлялось право проверять работу всех наркоматов, проводить летучие ревизии. С помощью Центрального бюро жалоб и заявлений наркомата изучалась практика применения. В феврале 1920 г. в ходе реорганизации Наркомат государственного контроля был преобразован в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции для налаживания общественно-государственных связей. НК РКП, общий штат которого насчитывал 1548 человек, должен был стать органом социалистического общенародного контроля. После образования СССР опыт работы этого ведомства был распространен на весь Советский Союз.
Административный контроль оказался малоэффективным, о чем говорилось на XII съезде ВКП(б). Реорганизация органов РКП подразумевала слияние РКИ и ЦК К партии, сокращение аппарата РКП до минимума, пересмотр ее методов работы. Наркомат РКИ РСФСР, являясь республиканским органом, подчинялся союзному наркомату и правительству РСФСР. Его основные задачи заключались в изучении работы государственного аппарата и разработке мероприятий по его усовершенствованию, в обследовании отдельных отраслей хозяйства и государственного управления, в борьбе с бюрократизмом и волокитой в советских учреждениях. Наркомат имел право производить инспекционно-ревизионные обследования учреждений и предприятий, давать указания всем государственным организациям, возбуждать административные и судебные преследования должностных лиц за проступки и преступления, приостанавливать незаконные распоряжения и действия ревизуемых учреждений и должностных лиц (кроме центральных и местных высших органов власти, суда и прокуратуры). После его ликвидации в 1934 г. соответствующие функции исполняла Комиссия советского контроля при СНК СССР, с 1941 по 1957 г. действовал Наркомат государственного контроля РСФСР. Попытка создать систему «сдержек» и «противовесов» в партийном аппарате посредством Центральной контрольной комиссии, независимой от ЦК партии и подконтрольной только съезду партии, оказалась нереализованной — ЦКК возглавляли рекомендованные И.В. Сталиным В.В. Куйбышев, а затем С. Орджоникидзе1См.: Фоминов Н. Работа секций РКП в районах // Советское строительство. 1931. № 4..
Функции общего надзора за революционной законностью исполняли органы юстиции. В обязанности губернских отделов юстиции входило расследование незаконных действий местных представителей власти, наблюдение за деятельностью органов юстиции в уездах, выдача заключений по вопросам работы местных Советов, наблюдение за деятельностью народных судей, контроль работы следственных участков в уездах, наблюдение за местами заключения, руководство работой органов юстиции по борьбе с преступностью на местах. Отделы юстиции имели право возбуждать общественные обвинения против нарушителей советских законов, обжаловать в вышестоящих инстанциях и судах незаконные решения, обжаловать в высших судах незаконно вынесенные приговоры уездных и губернских судов и т.д.2Хохлов В.И. Система осуществления надзора за соблюдением законности в Симбирской губернии в начальный период советской власти, 1918 — май 1922 г.: Автореф. дис.... канд. юрид. наук. Саратов. 2002. С. 17-18.
Непосредственно в сфере свободы совести на протяжении 1917-1945 гг. контроль и надзор осуществлялся органами исполнительными власти специальной компетенции: с 1918 по 1924 г. — VIII отделом Наркомюста РСФСР; с 1929 по 1934 — Постоянной комиссией по вопросам культов при Президиуме ВЦИК; с 1934 по 1938 — Постоянной комиссией по культовым вопросам при Президиуме ЦИК СССР; в 1940-1960-е — Советом по делам Русской православной церкви и Советом по делам религиозных культов при СНК (СМ) СССР. Так, например, среди основных направлений деятельности VIII отдела Наркомата юстиции РСФСР были борьба с нарушениями законодательства о свободе совести, разбор заявлений и обращений верующих граждан и религиозных объединений. С 25 августа 1924 г. при Председателе ВЦИК действовал Секретариат по делам культов для рассмотрения жалоб по религиозным вопросам (на решения губисполкомов о закрытии храмов, расторжении договоров с 20-ми и т.п.). Постоянная комиссия по культовым вопросам при Президиуме ЦИК СССР рассматривала обращения верующих, контролировала деятельность аналогичных комиссий в союзных республиках, вела общий учет религиозных организаций и духовенства. После образования Совета по делам Русской православной церкви, а затем — Совета по делам религиозных культов при Совнаркоме СССР надзорные функции в конфессиональной сфере и управленческий аппарат с широким представительством сотрудников службы безопасности были переданы этим ведомствам.
Прокуратура как наиболее приемлемый вариант надзорно-контрольного органа была возрождена в 1922 г. Надзор за законностью в масштабе всей страны осуществляла прокуратура совместно с Верховным Судом СССР. Создание общесоюзной прокуратуры «в целях укрепления соцзаконности и должной охраны общественной собственности от покушений со стороны противообщественных элементов» началось после принятия 20 июня 1933 г. постановления ЦИК и СНК СССР «Об учреждении прокуратуры Союза ССР». Новый статус прокуратуры СССР был закреплен Конституцией СССР 1936 г. Согласно Закону о судоустройстве в СССР 1938 г. прокуратура наделялась правами высшего надзора за точным исполнением законов всеми народными комиссариатами и подведомственными им учреждениями.
Восстановление института прокуратуры определялось, с одной стороны, недостаточной эффективностью деятельности существовавших структур, обеспечивающих контроль над государственным аппаратом, с другой — потребностью формирования единой общегосударственной службы надзора за законностью, подчиненной центральной государственной власти, независимой от поднадзорных и контролирующих учреждений и местных властей. В основном реализация принципа законности велась прокуратурой путем опротестования постановлений местных органов власти и управления, нарушающих законы. Только за первые 8 месяцев своей деятельности прокуратура РСФСР внесла 263 протеста на постановления уездных исполкомов, из которых были удовлетворены 183 (74%). 124 протеста было внесено прокуратурой в Президиум ВЦИК, из них 34 удовлетворено. Основная часть нарушений касалась незаконного выселения из жилищ, установления местных налогов и др.
Революционные и военные трибуналы действовали под контролем Кассационного отдела ВЦИК и Президиума ВЦИК, обращавших внимание на нарушение основ судопроизводства. Следует отметить, что система органов советского правосудия складывалась из множества учреждений различных уровней со слабой координацией юрисдикции между ними, что существенно затрудняло реализацию контрольных функций. Процедура освобождения от уголовной ответственности по Уголовному кодексу 1926 г. была чрезвычайно затруднена, так как по ходатайству суда по каждому конкретному случаю решение принимал Президиум ВЦИК (ст. 52 УК РСФСР). К тому же ужесточение Особенной части Уголовного кодекса привело к тому, что по 50 составам преступлений предусматривался расстрел.
По мнению Н.Н. Дэр, проблемы по осуществлению общего надзора за законностью были связаны с тем, что работники прокуратуры занимались несвойственными функциями, часто отрывались от своих служебных обязанностей, исполняя роль уполномоченных областных и краевых исполкомов Советов, участвуя в многочисленных политических кампаниях3Дэр Н.Н. Прокурорский надзор за законностью в системе органов государственного управления СССР, 1922-1940 гг.: Историко-правовое исследование: Автореф. дис... канд. юрид. наук. Ростов н/Д, 2005. С. 12.. По функциям прокуратура в 1920-е годы превзошла все существовавшие правоохранительные органы: прокурорские работники сосредоточили в своих руках надзорно-контрольные, следственные функции, а также государственного обвинения в судах. Однако органы прокурорского надзора в период функционирования административно-командной системы управления не смогли занять принципиальные позиции при обеспечении строгого соблюдения принципа законности во всех областях государственной и общественной жизни.
Контроль в сфере реализации законодательства о свободе совести в 1917—1945 гг. С конца 1918 г. необходимость контроля за проведением в жизнь положений декрета «Об отделении церкви от государства» стала очевидной. Осуществление ведомственного контроля в конфессиональной сфере сопровождаюсь непосредственным контактом специализированных органов власти с местными Советами.
В ноябре 1918 г. VIII отдел Наркомата юстиции запросил от губернских исполкомов сведения о проведении на местах национализации церковных имуществ, которую было предписано завершить в двухмесячный срок со дня опубликования инструкции 30 августа 1918 г. В постановлении Совета комиссаров союза коммун Северной области от 2 декабря 1918 г. от приходских общин под угрозой предания революционному суду требовалось предоставить сведения о капиталах, инвентарные описи богослужебного имущества, а также немедленно передать Советам собственность, не предназначенную для богослужебных целей4Шкаровский М.В. Петербургская епархия в годы гонений и утрат 1917-1945. С. 41..
В случаях широкой общественной огласки нарушений прав верующих имело место рассмотрение конфликтов различными государственными ведомствами, однако окончательное решение принимали все те же специализированные органы, реализовывавшие советское законодательство о свободе совести в соответствии с партийно-государственными установками. Иногда решения центральных и местных властей расходились. Лишь настойчивость самих пострадавших, их многочисленные обращения в Совнарком и ВЦИК могли способствовать в ряде случаев защите религиозных свобод. Так, особая делегация от церковных общин Сергиева Посада во главе с профессором Московской духовной академии И.В. Поповым неоднократно обращалась к управляющему делами СНК В.Д. Бонч-Бруевичу, председателю ВЦИК М.И. Калинину, главе «ликвидационного» отдела НКЮ П.А. Красикову. 8 августа 1919 г. VIII отдел НКЮ издал секретное предписание властям Сергиева Посада «принять меры по увозу мощей Сергия Радонежского из лавры для помещения их в одном из московских музеев». После этого на пленарном заседании местного исполкома было принято соответствующее решение. Для подачи протеста против такого решения в Москву трижды — 25 ноября, 2 декабря и 10 декабря 1919 г. — приезжала особая делегация от церковных общин Сергиева Посада во главе с проф. И.В. Поповым5Волков С. Последние у Троицы: Воспоминания о Московской духовной академии (1917-1920). М.; СПб., 1995. С. 93-96.. В своем протесте она ссылалась на следующие положения циркуляра НКЮ от 5 февраля 1919 г.: «в §§ 2 и 6... рекомендуется всем агентам власти I) не оскорблять религиозного чувства верующих всех без различия вероисповеданий, 2) не допускать ничего подобного издевательству;...согласно § 15-му не вмешиваться во внутреннюю жизнь церкви...; по 2-му § того же циркуляра вся предметы культа надлежит передавать группе граждан, а мощи... именно и представляют собой необходимый предмет богослужебного культа». 25 ноября 1919 г. состоялась встреча И.В. Попова с председателем ВЦИК М.И. Калининым и управляющим делами СНК В.Д. Бонч-Бруевичем, которые обещали ему принять меры, чтобы «означенное намерение не было осуществлено местной властью». Однако протест делегации от церковных общин Сергиева Посада вместо СНК был направлен на заключение того же VIII отдела НКЮ, от которого и исходила инициатива всех распоряжений и действий Сергиево-Посадского исполкома. 4 декабря 1919 г. И.В. Попов через секретаря председателя ВЦП К получил следующее отношение М.И. Калинина на имя наркома юстиции Д.И. Курского: «От православных общин Троице-Сергиевого Посада поступило ходатайство об оставлении мощей в храме, где они находятся... Необходимо основательное ознакомление с делом; принимая во внимание религиозные чувства, мне кажется, нет оснований без серьезных причин вносить раздражение в массы населения». После этого удалось добиться от П.А. Красикова и И.А. Шницберга устных заверений — «мощи вывезены... из лавры не будут». Однако мощи Сергия Радонежского были реквизированы позднее — после окончательного прекращения богослужения в лаврских храмах 31 мая 1920 г.
Реализация советской государственной политики по искоренению религиозных предрассудков осуществлялась форсированными темпами. Так, осенью 1921 г. Тульский губисполком принял решение о ликвидации сразу всех имевшихся в губернии монастырей. Комиссия В ЦИК, выехавшая 24 октября по многочисленным жалобам духовенства и мирян, никакого нарушения в действиях местных властей не нашла. 5 декабря 1921 г. Президиум В ЦИК согласился с решением Тульского губисполкома «о ликвидации монастырей».
VIII отдел НКЮ фактически присвоил себе право истолковывать вероучение и каноны православной церкви. В циркуляре от 24 августа 1919 г. указывалось, что не считается «нарушением свободы совести в рабоче-крестьянской Республике» борьба с церковным почитанием мощей6Хроника VIII отдела. Мощи // Революция и церковь. 1919. № 6/8. С. 110-111.. 24 сентября 1919 г. Синод и Высший церковный совет на совместном заседании постановили «поручить миссионерскому совету при Священном Синоде составить по поводу означенного отношения VIII отдела Народного комиссариата юстиции проект обращения от имени Святейшего Патриарха в Совет народных комиссаров с разобранием неправды приводимых в отношении суждений о православном догмате почитания святых мошей».
В ответ на многочисленные ходатайства верующих о возвращении святых мощей благоверного князя Александра Невского, конфискованных осенью 1922 г. после расстрела митрополита Вениамина, обвиненного в сопротивлении изъятию церковных ценностей в помощь голодающим Поволжья, 10 октября 1922 г. малый президиум губисполкома принял постановление о том, чтобы передать эти прошения губпрокурору для расследования, каким образом производился сбор подписей7Краснов-Левитин А. Лихие годы. 1925-1941. Париж, 1977. С. 69..
Защита прав сельскохозяйственных религиозных объединений с 1917 по 1939 г. носила единичный характер и не всегда соответствовала принципам их равенства. 18 июня 1919 г. В.Д. Бонч-Бруевич, известный как сторонник сектанских сельскохозяйственных объединений, по решению малого Совнаркома с согласия В.И. Ленина получил строгий выговор за выдачу незаконных удостоверений сектантам. Бюро жалоб НК РКИ советовало просителям избегать посредничества Управления делами СНК, дабы достичь желаемого результата и «не раздражать советских чиновников, не переносивших на дух самой фамилии Бонч-Бруевича»8См.: Редькина О.Ю. Народный комиссариат земледелия и VIII отдел Народного комиссариата юстиции РСФСР: проблема сотрудничества государства с религиозными колхозами в годы «военного коммунизма» // Свобода совести в России: исторический и современный аспекты. Вып. 2. М., 2005.. Пожалуй, только в начале 1920-х годов известны немногочисленные случаи, когда Комиссия ВЦИК отменяла решения местных исполкомов о ликвидации сельскохозяйственных религиозных объединений, что было обусловлено временным смягчением государственно-церковной политики в период нэпа и касалось только вопросов участия верующих в хозяйственной жизни страны. Некоторым монастырям временно удалось сохраниться — монахи продолжали жить в обителях и вести прежний образ жизни. В 1921 г. Тульский губисполком решил ликвидировать «самоорганизованный» в 1919 г. в трудовую артель Никитский женский монастырь в г. Кашире. Монахини обратились с жалобой во ВЦИК. Проверкой было установлено, что «артель зарекомендовала себя вполне трудоспособным деятельным коллективом». Комиссия ВЦИК 27 ноября 1921 г. отменила решение Тульского облисполкома о ликвидации артели и соответственно удовлетворила просьбу монахинь о предоставлении прав трудового коллектива их артели.
После принятия постановления ВЦИК и СНК 1929 г. «О религиозных объединениях» надзор за исполнением советского законодательства о свободе совести фактически приравнивался к тотальному контролю за деятельностью религиозных объединений. Собрания членов религиозных обществ проходили с разрешения властей — такой регламентации не знали иные общественные организации. Для того чтобы «двадцатка» собралась для обсуждения дел общины, ей надо было получить разрешение от местной власти. Съезды религиозных обществ могли состояться только с разрешения Наркомата внутренних дел — списки участников съездов и членов избранных органов представлялись также в НКВД, который разрабатывал формы учета. Надзор за деятельностью религиозных объединений, за сохранностью передаваемых на основании договора в их пользование зданий и имущества культа возлагался на регистрирующие органы, в сельских местностях этот надзор возлагался также и на сельские Советы.
Изменение государственно-конфессиональной политики было связано с началом Второй мировой войны. В военный период осуществление функции государственных контрольных органов в области реализации законодательства о свободе совести сводилось главным образом к надзору. Уполномоченные Комиссии партийного контроля в основном выполняли функции осведомителей. 18 июня 1941 г. уполномоченный Комиссии партийного контроля по Орджоникидзевскому краю в письме «Об антирелигиозной пропаганде» сообщал председателю Комиссии А.А. Андрееву, что «этот участок работы является одним из наиболее отсталых и запущенных, в 21 районе оргбюро и советы «Союза воинствующих безбожников» полностью распались. В крае активно функционируют 14 храмов (в том число 1 1 обновленческих) и «остатки разгромленных контрреволюционных церковных элементов в глубоком подполье», причем и «вокруг действующих церквей и молитвенных домов группируются контрреволюционные элементы из церковников и белогвардейцев и ведут свою работу». В нескольких районах в пасхальные дни не работало до половины колхозников, в Новоселицком районе крестили своих детей даже «видные коммунисты»: заведующий военным отделом и инструктор райкома ВКП(б), заведующий райздравотделом и т.д.». Уполномоченный КПК подчеркивал утрату эффективности административных репрессивных мер.
Содержание законности на протяжении 1917-1945 гг. определялось задачами социалистического строительства. Ведущее место в деятельности государственных органов занимала не правовая, а так называемая революционная законность. Социалистическая законность представляла собой некую аморфную среду, без четко определенного правового поля, которое при необходимости могло предельно расширяться или сокращаться по усмотрению или в соответствии с революционной целесообразностью.
В настоящее время тезис о классовости права и законности подвергнут обоснованной критике. В этой связи следует обратить внимание на определение законности и права как достижений человеческой культуры и цивилизации вне зависимости от экономических форм и политических условий существования, высказанное еще в 1922 г. в журнале «Право и жизнь»: «Законности не бывает дурной или хорошей, правой или левой, революционной или реакционной. Революционная законность поэтому юридически также маломыслима, как экономически маломыслим «красный капитал», есть законность, некоторая правовая ценность, единая в революции и реставрации»9Право и жизнь. 1922. № 1. С. 3, 6.. По мнению А.Я. Кодинцева, деятельность органов юстиции подчинялась циклам сталинской политики, колебавшейся от «законности» к беззаконию. Под «законностью» того времени он понимает общее временное снижение репрессий, оправдание части невинно осужденных и имитация правосудия, а под беззаконием — усиление репрессивной политики10Кодинцев А.Я. Государственная политика в системе органов юстиции СССР в 1933-1956 гг.: Автореф. дис.... докт. юрид. наук. Екатеринбург, 2010. С. 15..
Новая власть действовала с позиций революционной целесообразности (произвола). Только за первый год существования советской власти ВЦИК и СНК РСФСР приняли около 500 декретов. Однако принимаемые декреты, по словам М.С. Строговича, «примерно до осени 1918 г. не могли претендовать на то, чтобы все их содержание, все нормы полностью входили в жизнь, осуществлялись»11Строгович М.С. Основные вопросы советской социалистической законности. М., 1966. С. 80..
Идеология чрезвычайных мер посредством деятельности чрезвычайных органов сводилась к стремлению узаконить те деяния, которые на определенном этапе соответствовали представлениям правящей элиты о социалистической законности и правопорядке. Принятое в 1918 г. постановление VI Всероссийского съезда Советов «О точном соблюдении законов» предусматривало, что в исключительных случаях рекомендуется отходить от следования законам, если этого требует успех борьбы с контрреволюцией. Впрочем, тогда законодательство носило фрагментарный характер и не охватывало всей совокупности общественных отношений, нуждавшихся в правовом регулировании. Поскольку религия, в том числе православие, рассматривалась властью в качестве пережитка прежнего общественного строя, то принципы революционной законности советского права неизбежно сталкивались с фактическими возможностями осуществления гражданами свободы вероисповедания. При этом нарушалась сама сущность законности, которая заключается в неуклонном исполнении законов и соответствующих им иных правовых актов органами государства, должностными лицами, гражданами и общественными объединениями.
Призывы руководителей большевистской партии к укреплению законности были направлены против сепаратизма и своеволия местных управленческих органов12Калинин М.И. О социалистической законности. М., 1959. С. 1 16.. После Гражданской войны, по замечанию М.А. Рейснера, начался переход «к известному компромиссу и восстановлению некоторых институтов классового права противника в качестве составной части правопорядка». Уголовная ответственность ставилась в зависимость от характера и степени опасности преступника и его социальной принадлежности. Идеи законности и формальной определенности права заменялись «социальным чутьем пролетарского суда», «революционным правосознанием» и правом суда на самодеятельное творчество. Пользуясь правом самодеятельного творчества, суды широко применяли наказания, неизвестные законодательству. Например, «запретить выступать на собраниях», «лишить свободы до окончания Гражданской войны и победы мировой революции», «до полной ликвидации бандитизма», «приговорить «к пяти годам условной смертной казни» и т.п. В.И. Ленин по этому поводу отмечал: «Разнообразие здесь есть ручательство жизненности, порука успеха в достижении общей единой цели...» Принципом целесообразности и расширением практики правотворчества органов охраны революционного правопорядка объяснялась и неопределенность большинства санкций (например, «карать по всей строгости революционных законов»), что позволяло не придерживаться практически никаких рамок.
Отказ от упоминания терминов «вина» и «вменяемость» при сохранении умысла как основания уголовной ответственности обеспечивал возможность применения мер уголовной репрессии не только к отдельным лицам, но и к целым организациям без персонификации вины и индивидуализации ответственности их конкретных членов. Зачастую к уголовной ответственности привлекались не конкретные виновные лица, а все члены церковно-приходской общины. Руководящие начала по уголовному праву РСФСР 1919 г., хотя и были опубликованы в Собрании законодательных актов», не были утверждены СНК и, по сути, представляли собой общую инструкцию НКЮ, декларацию целей и принципов уголовной политики Советского государства.
Источником уголовного права выступал не закон, а многочисленные подзаконные (ведомственные) нормативные акты, а также секретные партийные директивы и решения. Реализация уголовной ответственности происходила не только в судебном, но зачастую в административном порядке. Административная ответственность по содержанию своих мер и порядку их осуществления приближалась к уголовной.
К «представителям эксплуататорских классов», «буржуазии», к коим относили и служителей культа, применялись более жесткие меры уголовного законодательства (циркуляр Верховного трибунала ВЦИК от 2 марта 1920 г. «Об ослаблении репрессий по отношению к крестьянам и об усилении таковых к лицам буржуазного происхождения»13Сборник циркуляров Верховного трибунала ВЦИК. М., 1922; Упоров И.В. Институт уголовного наказания в советском государстве начального периода // Журнал российского права. 2000. № 1. С. 27.). Не учитывалось имущественное неравенство среди духовенства, традиционно клир сельских приходов не обладал крупными денежными накоплениями, основным источником его существования были доходы от культовой деятельности и обработки земли. В период нэпа социальная структура общества претерпевала изменения. Как отмечают С.А. Есиков и С.Н. Захарцев, судьи сталкивались с трудностями в отнесении чаще всего сельских жителей к представителям какой-либо определенной прослойки, как того требовали директивные указания14Есиков С.А., Захарцев С.Н. Основные принципы советской карательной политики в 1920-е годы (на материалах Тамбовской губернии) // Вопросы правоведения: Сб. трудов юрид. фак-та / Под общ. ред. В.Н. Чернышева. Тамбов, 2004. Вып. 3. С. 46-47.. Инструктивное письмо Верховного Суда РСФСР от 29 июня 1925 г. уточняло суть учета классовости в рамках текущей карательной политики государства. Судам разъяснялось, что требуется не автоматическое обвинение кулака или нэпмана и оправдание трудящегося, а отчетливое и явное понимание социальной опасности действий «привлеченного к суду гражданина, расцениваемой с точки зрения интересов пролетариата в целом».
Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. допустил принципы аналогии закона (ст. 10) и возможности его обратной силы. Введение термина «меры социальной защиты» в Основах уголовного законодательства СССР и союзных республик 1924 г. привело к нарушениям требований законности, усилило противоречивость уголовного законодательства. И хотя в 1934 г. термин «меры социальной защиты» из уголовного законодательства был исключен, а понятие «наказание» возвращено, в правотворческой, правоприменительной деятельности, юридической доктрине продолжала доминировать концепция опасного состояния личности. Примечательно, что в подготовленных в 1930-1931 гг. проектах Уголовного кодекса предлагалось отказаться от термина «меры социальной защиты» с заменой его словом «репрессия».
Положительным моментом принятия Уголовного кодекса РСФСР 1926 г. (действовавшим вплоть до 1956 г.) явилось то, что в нем закреплялось главное условие преступного деяния — общественная опасность (ст. 6), но условиями применения института давности и такой меры наказания, как расстрел, выступали личность преступника, его социальное происхождение или прошлые занятия. На практике не учитывались не только бедственное положение виновных лиц, но и физические и возрастные особенности правонарушителей вразрез с положениями ст. 28 УК РСФСР 1926 г.
Предпосылки объективного вменения закладывались решениями даже высших судебных инстанций. Примечательно в этом отношении разъяснение Пленума Верховного Суда СССР от 2 января 1928 г. о том, что под контрреволюционными нужно понимать и такие действия, «когда совершивший их хотя и не ставил прямо контрреволюционной цели, однако сознательно допускал их наступление или должен был предвидеть общественно опасный характер своих действий». Верховный Суд СССР, таким образом, не только расширял вину контрреволюционных преступников за счет косвенного умысла, но и признавал возможным совершение контрреволюционного преступления даже по неосторожности.
Ужесточение карательной политики Советского государства в 1930-е годы выразилось в усилении ответственности за многие виды правонарушений, в явном обвинительном уклоне процесса их рассмотрения. В период 1937-1938 гг. чисткам подверглись ряды правоохранительных органов (постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия»). Местная власть выполняла разнарядки на раскулачивание. В Наркомюст поступали сведения о случаях незаконных арестов граждан органами дознания и следствия и даже лицами, не имеющими на то права. Аресты зачастую производились председателями и членами сельсоветов, бригадирами по коллективизации, налоговыми инспекторами. Среди оснований для арестов были и такие курьезные, как, например, «политически невыдержан», «противник мероприятий соввласти» и т.п.»15Циркуляр № 51 от 1930 г. «О борьбе с незаконными арестами» // Сборник циркуляров и разъяснений Народного комиссариата юстиции РСФСР (действующих на 1 мая 1934 г.). М., 1934. С. 274-275.. Разгул массовых репрессий несколько приостановило постановление ЦИК и СНК СССР от 25 июня 1932 г. «О революционной законности», в котором было строго указано на недопустимость столь широкой инициативы «снизу».
Постановление ВЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» было нормативным актом широкого действия, направленным на искоренение малейших посягательств или попыток таковых на обобществленную собственность. Конкретных составов преступлений в нем не закреплялось. Этот пробел восполнялся многочисленными разъяснениями Верховного Суда СССР и директивными распоряжениями высших государственных и партийных инстанций, касающихся практически всех сфер. Прокурор РСФСР А.Я. Вышинский в августе 1933 г. подчеркивал, что, несмотря на явно незначительную общественную опасность правонарушений, «нужно иметь в виду, что в ряде случаев может иметь место и значительное распространение, требующее решительного и беспощадного удара по преступлению, даже ничтожному по цене похищенного»16См.: Вышинский А.Я. Революционная законность на современном этане. М., 1933; Расследование дел о хищениях, представленных постановлением ВЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. Методическое письмо № 5. Циркуляр № 239 от 1932 г. // Сборник циркуляров и разъяснений Народного комиссариата юстиции РСФСР. С. 39.. В правоприменительной практике простая кража с участием социально чуждых элементов часто рассматривалась как политическое преступление, в том числе если речь шла о краже церковного (формально государственного) имущества.
НКВД мог возбуждать только дела по ст. 587 (вредительство) и 5810 (контрреволюционная агитация и пропаганда) Уголовного кодекса РСФСР, но на протяжении 1930-х годов большинство уголовных дел возбуждалось именно органами НКВД, а не прокуратурой. До 1936 г. со стороны многих работников прокуратуры предпринимались попытки противодействия репрессиям в виде опротестования, переквалификации дел на более мягкие либо вовсе бытовые составы преступлений.
После «чисток» органов прокуратуры 1938 г. она начала остро ощущать кадровые проблемы. Для поддержания социалистической законности привлекалась общественность. Группы так называемой «легкой кавалерии» комсомола работали в контакте с органами рабоче-крестьянской инспекции, которым адресовали собранную информацию о саботаже на местах решений советской власти, об укрывшихся под личиной совслужащих представителей буржуазных классов, о фактах морального разложения и др. При сельских и городских Советах создавались секции революционной законности.
Несмотря на правовые преобразования периода нэпа — принятие целого рядка кодексов, реформы правоохранительной системы, граждане не получили реальных гарантий своих прав. В процессе всеобщего огосударствления рос управленческий аппарат, подвергаясь постепенной бюрократизации. Если в 1913 г. царский госаппарат составлял около 500 тыс. человек (не считая армии), то к концу 1920 г. его численность доходила до 4 млн. человек. Тенденция бюрократизации объяснялась влиянием традиций старого чиновничества и низким уровнем культуры. Практически всем представителям правоохранительных органов и суда не хватало образовательного уровня и профессионального опыта. По данным переписи населения 1939 г., среди руководителей районного и городского звена высшее образование имели 4% человек, а среднее — 42,3%17Всесоюзная перепись населения 1939 года: Основные итоги. М„ 1992. С. 136-139.. Среди судей в 1935 г. только 8,4% имели высшее образование, а 84,6% — низшее образование. Среди прокуроров и следователей: высшее образование имелось у 12%, среднее — 24 и 31% соответственно, низшее — 64 и 56% соответственно. Стаж работы большинства прокуроров не превышал трех лет18Кудрявцев В.. Трусов А. Политическая юстиция в СССР. М., 2000. С. 54.. Неквалифицированность кадров государственных служащих вызывала необходимость четкого и детального регламентирования государственно-правовых отношений, что привело к доминированию ведомственного нормотворчества в виде жестких циркуляров, писем и инструкций.
Тотальное усиление степени репрессивности правоохранительного законодательства и практики его применения приводило к забвению основ справедливости, законности и гуманизма и в процессуальной сфере. Закрепив такие демократические принципы судопроизводства, как гласность, равенство участников, возможность защиты и др., Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР 1922 г. был подчинен классовой заданности, в качестве одного из доказательств закрепил собственное признание обвиняемого. На практике повсеместно нарушалась ст. 137 УПК РСФСР, практика выбивания необходимых показаний подозреваемых и обвиняемых была санкционирована секретным постановлением ЦК ВКП(б) 1937 г. Обоснованием применения таких методов стало мнение И.В. Сталина, высказанное им 10 января 1939 г. в шифрованной телеграмме руководителям региональных партийных комитетов и органов НКВД19См.: Политический режим и преступность / Под ред. В.Н. Бурлакова, Ю.Н. Волкова, В.П. Сальникова. СПб., 2001. С. 178.. Оправдательные приговоры не влекли немедленного исполнения, так как в соответствии с приказом НКЮ СССР и Прокурора СССР от 20 марта 1940 г. лица, оправданные судом по делам о контрреволюционных преступлениях, под охраной отправлялись в место прежнего заключения. Распоряжение НКЮ гласило, что «освобождение из-под стражи указанных лиц возможно лишь по получении от органов НКВД сообщения об отсутствии к тому каких-либо препятствий с их стороны»20Цит. по: Обухов В.В. Механизм судебных репрессий в системе военных трибуналов войск НКВД СССР 1939-1940 гг. (Порядок судопроизводства, практика) // Государство и право. 2004. № 2. С. 80.. Индивидуализации юридической ответственности препятствовали: отсутствие дифференциации правонарушений по степени их общественной опасности в большинстве вводимых составов преступлений; установление абсолютно определенных санкций; отмена в 1939 г. условно-досрочного освобождения от наказания; повышение срока лишения свободы в 1938 г. (с 10 до 25 лет) и др. Начиная с 1930-х годов грандиозные по масштабам экономические задачи выполнялись в основном посредством эксплуатации дешевой рабочей силы — контингента осужденных в исправительно-трудовых лагерях.
В целом государственная политика в рамках контрольного производства в области свободы совести была единой в своей классовой антицерковной направленности. Говорить о целенаправленной правозащитной деятельности государственных органов или должностных лиц в 1917-1945 гг., на которую указывают ряд исследователей, не приходится.
Особо следует отметить деятельность негосударственных объединений правозащитного характера в 1918-1930-е годы, хотя и подконтрольную государственной власти. Востребованную юридическую информационную, материальную и посредническую помощь осуществляли организации «Московский Политический Красный Крест» (МПКК) и «Помощь политическим заключенным» (ППЗ). МПКК, организованный в январе 1918 г., помогал «лицам, лишенным свободы по политическим мотивам, без различия их партийной принадлежности и исповедуемых ими убеждений». Председателем МПКК был Н.К. Муравьев, его заместителями — Е.П. Пешкова и М.В. Винавер. В конце 1918 г. в его юридической комиссии работали 42 юриста. Помощь арестованным оказывалась безвозмездно. Многочисленные ходатайства за арестованных во время массовых акций в связи с покушением на В.И. Ленина и убийством М.С. Урицкого привели к конфронтации МПКК с властью, особенно проявившейся во время процесса над членами ЦК партии правых эсеров. Н.К. Муравьев, отказавшийся вести защиту на этом процессе, летом 1922 г. был выслан из Москвы. В соответствии с постановлением Коллегии ОГПУ от 25 августа 1922 г. деятельность «Московского Политического Красного Креста» прекратилась.
После закрытия МПКК Е.П. Пешковой удалось получить разрешение на продолжение работы по оказанию помощи политзаключенным, ссыльным и высланным. Организация «Помощь политическим заключенным» обосновалась на старом месте, к ней перешла большая часть помещений МПКК. Она осуществляла свою деятельность в течение почти 16 лет. Заместителем Е.П. Пешковой являлся М.Л. Винавер. В отличие от МПКК «Помощь политическим заключенным» не имела устава и выборного руководства, кандидатуры Пешковой и Винавера утверждались ГПУ.
ППЗ не обеспечивала юридической защиты своих подопечных в ходе следствия, так как они были осуждены внесудебными органами. «Помощь политическим заключенным» возбуждала разного рода ходатайства перед ОГПУ, составляла специальные сопроводительные документы к личным заявлениям ссыльных, заключенных и их родственников. Переданные в ОГПУ заявления, запросы, просьбы касались изменения приговора (пересмотра дела), места ссылки, срока ссылки, сокращения срока заключения, соединения семей, отправки на лечение, запросов о местонахождении, получения виз и паспортов на право выезда за границу.
Особенность работы «Помощи политическим заключенным» состояла в непосредственном контакте с ОГПУ. Среди некоторых очевидцев тех событий бытовало мнение, что Е.П. Пешкова — «агент ОГПУ». На одном из полученных ППЗ писем, отложившихся в архиве, значился такой адрес: «Красный Крест ОГПУ». Контакт с ОГПУ был в то время единственно законным способом облегчения участи людей, обреченных на выживание.
Международный комитет Красного Креста после закрытия МПКК осуществлял официальное сотрудничество с ППЗ в области оказания материальной и юридической помощи иностранным подданным, преследуемым в СССР по политическим мотивам, а также тем из репрессированных, за которых хлопотали граждане, проживавшие за пределами России21«Дорогая Екатерина Павловна...»: Письма женщин и детей. Письма в их защиту. 1920-1936: По документам фондов: «Московский Политический Красный Крест», «Е.П. Пешкова. Помощь политическим заключенным» / Сост. Л. Должанская, И. Осипова. СПб., 2005. С. 38.. Средства «Помощи политическим заключенным» поступали из двух источников — сборов внутри страны и из средств, поступающих из-за границы. Кроме денег сотрудники ППЗ собирали вещи, медикаменты и пр., отправляли посылки, особенно в первые полгода своей работы. Заграничные пожертвования поступали как от благотворительных организаций и фондов (в 1922-1923 гг. от фонда Ф. Нансена, в 1931 г. — Нью-Йоркского «Комитета имени Марии Спиридоновой помощи заключенным революционерам в СССР», Харбинского политического Красного Креста), так и от частных лиц — от представителей российской интеллигенции, находившихся в эмиграции.
Среди документов фонда ППЗ (Ф.Р-8409 ГАРФ) встречаются указания на частое несоответствие условий жизни и быта осужденных элементарному уровню, ненадлежащую обеспеченность продуктами питания, нарушения в выдаче из местных органов ОГПУ денежного пособия политссыльным (от 5 руб. до 6 руб. 25 коп. в месяц) и продуктового пайка для нетрудоспособных. Жизненно важным вопросом для ссыльных являлась возможность устройства на работу. В 1930-1931 гг. вследствие лишения ссыльных и высланных избирательных прав и членства в профсоюзах устроиться на работу было практически невозможно. В период с 1924 по 1929 г. ППЗ осуществляло посредничество между родственниками соловчан и ОГПУ по вопросу о разрешении и оформлении свиданий.
К 1931 г. изменился порядок передачи ходатайств в ОГПУ при посредстве «Помощи политическим заключенным»: нужно было обращаться сначала к местным органам ОГПУ — к районному уполномоченному, при неполучении результата — в региональное полномочное представительство ОГПУ; только в случае отказа можно было передать документы в ОГПУ. Дела арестованных и находившихся под следствием теперь велись на местах, поэтому часто ППЗ советовала обратиться за информацией в органы прокуратуры или ОГПУ города, ближайшие к месту ареста. Если следствие затягивалось больше года, родственники присылали документы с просьбой ускорения следствия. Начиная с середины 1930-х годов ППЗ занималась оформлением прописки для освободившихся, выполняла функции посредника в передаче документов заявителей в Главное управление милиции.
Время наибольшего размаха и результативности действий организации «Помощь политическим заключенным» — конец 1920-х — начало 1930-х годов. Примерно после 1935 г. ОГПУ-НКВД перестало реагировать на запросы, ходатайства удовлетворялись реже, в 1937 г. ППЗ уже не могла выполнять справочно-информационные функции. В августе 1937 г. был арестован М.Л. Винавер и приговорен к 10 годам ИТЛ по обвинению в шпионаже в пользу Польши, Е.П. Пешкова оставалась до 15 июля 1938 г., до тех пор пока по распоряжению ГПУ организация была закрыта. Так прекратилась столь необходимая осужденным деятельность негосударственного объединения «Помощь политическим заключенным», что существенно ограничило возможность невинно пострадавших на поддержку и восстановление справедливости. Желающие защитить свои права теперь обращались исключительно в государственные инстанции — в органы прокуратуры, Комиссию по делам частных амнистий при ВЦИК РСФСР и другие.
Потеря всяких надежд на справедливость и законность правосудия влекла за собой широкое распространение в обществе правового нигилизма. На отрицательное отношение к праву оказывало влияние сложившееся еще в годы революции и Гражданской войны представление о том, что пролетарская «диктатура есть власть, опирающаяся на насилие, не связанное ни с какими нормами». Нигилизм формировался как своеобразная мировоззренческая позиция советского общества. Официально главной целью применения мер уголовной репрессии было предупреждение преступлений, приспособление нарушителя к условиям общежития путем исправительно-трудового воздействия (ст. 8 Уголовного кодекса РСФСР 1922 г.). В период усиления советской государственности карательные меры преобладали над воспитательными и ресоциализующими, и не только в уголовно-правовой и пенитенциарной, но и в административно-правовой сферах.
Большевики не учитывали положительного правового потенциала источников мировых религий, содержащих многочисленные запреты общественно опасного поведения, они создавали право, вступающее в явное противоречие с церковно-правовыми нормами. Следует согласиться с Г.Л. Касторским, который в рамках современной криминологии предлагает выделить новое направление — криминотеологию22См.: Касторский Г.Л. Уголовно-правовой и криминологический анализ использования концепций мировых религий в противодействии преступному поведению: Автореф. дис.... докт. юрид. наук. СПб., 2002. С. 13-14., в предмет изучения которого входят связанные с религией факторы, оказывающие влияние на преступность. Криминотеология ориентирует на разработку научно обоснованных мер противодействия негативным социальным явлениям, связанным с религиозным фактором, позволяет учитывать позитивные возможности церкви в снижении социальной напряженности. Аналогия правовых запретов и основных заповедей свидетельствуют об их влиянии на развитие правовой системы, сближает представления верующих и представителей остальной части населения о содержании правопослушного поведения. Ведь эффективность норм законодательства зависит не только от политики государства в соответствующей сфере отношений, экономических условий, формального качества нормативных актов, работы правоприменительных органов, но и соответствия правовых норм общественному мнению, культуре и традициям народа и т.д.