Судебно-властное отношение: критерии эффективности - страница 3
При разработке критериев эффективности правосудия для начала важно разобраться в этимологическом и философском значении самого термина «эффективность». Слово это берет свое начало от латинского понятия «effectus» (эффект, результат), что в переводе на русский язык звучит как «действенность», «результативность». Иными словами, эффективность — не сам эффект, результат действия, а свойство системы. Наличие данного качества в ее характеристиках свидетельствует о способности системы достигать определенной цели.
Применительно к суду как способу разрешения социальных конфликтов российские ученые-юристы под «эффективной» традиционно также понимают только ту деятельность системы, которая гарантирует достижение результата, заранее задуманного как цель, решение системой поставленных перед ней задач. Если следовать этой простой логике, то максимальное соответствие достигнутого результата поставленной цели и есть искомое — наивысшая эффективность работы анализируемой системы.
В то же время следует отметить, что понятие «эффективность» применительно к судебной деятельности так трактуется далеко не всегда и не всеми. Например, A.M. Ларин под эффективностью судопроизводства понимает не только соотношение цели и результата, но «качество деятельности самой по себе, ее производительный характер». Безусловно, рациональное зерно в данном рассуждении есть, поскольку порой, особенно в правосудии, важен не только результат, но и способ, каким он был получен. Так, например, признание виновного, полученное под пыткой, вряд ли одинакового положительно будет приветствоваться всеми членами нашего общества.
Однако всегда ли даже 100%-ное достижение поставленной цели субъектами судебной деятельности свидетельствует об эффективности системы?
Рассмотрим данную проблему на конкретном примере. Как известно, в основе уголовного судопроизводства лежит алгоритм, состоящий, как правило, всего лишь из трех действий, осуществляемых органами государственной власти: во-первых, преступление регистрируется; во-вторых, лицо, его совершившее, выявляется органами предварительного расследования; в-третьих, оно осуждается судом за совершение конкретного преступления к лишению свободы.
Однако возникает вполне закономерный вопрос: достигнуты ли в данном случае цепи правосудия?
Даже допустив, что нарушений материального и процессуального права по уголовному делу допущено не было, исследователь государственной деятельности все равно не в праве утверждать о высокой, тем более 100%-ной, эффективности уголовного судопроизводства как самостоятельного вида государственной деятельности, тем более достижении целей правосудия. Ответ на вышеперечисленные вопросы положительным может быть только в одном случае: когда уголовное судопроизводство рассматривается как закрытая система, полностью изолированная от общества.
Если в этом ключе и дальше абстрагироваться от реалий жизни, то только в рамках вышеозначенной схемы (осужден за преступление — цель достигнута) нетрудно прийти к весьма распространенному выводу: преступность искоренима, для чего достаточно число осужденных за преступления приблизить к количеству лиц, их совершивших. Идея о значимости неотвратимости наказания в уголовной политике со времен Ч. Беккариа на удивление широко распространена в юридической науке. Лицами, уверенными в скорой победе в борьбе с преступностью, временами она даже вводится в число базовых принципов уголовного судопроизводства.
Вместе с тем, еще в XIX в. известный немецкий криминолог Франц фон Лист совершенно справедливо отмечал, что «уголовный приговор получает свое содержание и значение только через приведение его в исполнение», а вот достижениями в этой сфере деятельности современные общества похвастать пока не в состоянии. По этому поводу В.Н. Кудрявцев совершенно обоснованно отмечал, что цена изоляции от общества лица, совершившего преступление, неоправданно велика лишение виновного свободы уже давно не самоцель, с задачей исправления преступника оно никак не связано, да и вообще противоречит современным нравственным представлениям.
Действительно, государство, поставив перед собой высокую цель — разрешение социального конфликта, возникновение которого обусловлено противоправным поведением только одного из членов управляемого им общества, затратив значительные человеческие и материальные ресурсы путем временной изоляции преступника от общества, на самом деле конфликта не только не разрешает, а порождает целый ряд новых конфликтных ситуаций, обусловленных разрывом социальных связей между обществом и осужденным. Приходится констатировать, что цель государством перед судом была поставлена, скорее всего, неверно, а достижение им этой ложной цели привело к появлению целого комплекса новых конфликтных ситуаций.
Таким образом, прежде чем говорить о конкретных критериях эффективности правосудия, следует определиться с содержанием понятия эффективности государственной деятельности в целом. По этому поводу Г.В. Атаманчук пишет, «что «нужны объективные критерии, на основании которых можно было бы измерять эффективность государственного управления, высказывать по этому поводу достоверные и обоснованные суждения». «Критерий — это признак, на основе которого оценивается факт, определение, классификация, мерило».
Критерий эффективности — признаки, грани, стороны проявления управления (управленческой системы), посредством анализа которых можно определять уровень и качество управления, его соответствие потребностям и интересам общества. Предлагает Г.В. Атаманчук также и свою классификацию критериев эффективности. По его мнению, первостепенное значение имеют критерии общей социальной эффективности. Полагаем, данное обстоятельство наглядно было продемонстрировано в вышеприведенном примере. Не секрет, в России нет ясной и четкой уголовной политики.
Чтобы убедиться, что это действительно гак, достаточно проанализировать изменения, вносившиеся в отечественное уголовное законодательство в последние два десятилетия. За эти годы судами общей юрисдикции Российской Федерации осуждено свыше 20 млн. человек, из них к лишению свободы на определенный срок — около 7 млн. Данные цифры, с одной стороны, свидетельствуют, что цели, поставленные государством перед органами предварительного расследования, прокуратуры и судами в сфере борьбы с преступностью, в какой-то мере были достигнуты. С другой стороны, нельзя забывать, что значительная часть осужденных до 2000 г. включительно в России амнистировалась. Однако, чтобы восстановить социальную справедливость, порожденную официальным правосудием, этого оказалось недостаточно.
В 2002 г. была проведена «тайная» амнистия, которая позволила исключить из числа осужденных в 1996—2002 гг. многих лиц, совершивших хищение чужого имущества на сумму менее пяти минимальных размеров оплаты труда.
Следующий этап демократизации уголовного судопроизводства начался 8 декабря 2003 г. За истекший с того времени период судами было скорректировано свыше 3 млн. приговоров. Не будет преувеличением констатация, что вышеприведенные явные и «теневые» массовые амнистии есть не что иное, как признание ошибок в организации уголовного судопроизводства на официальном уровне.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что эффективность правосудия напрямую зависит не от количественных показателей судебной деятельности, а от достижения ими социально значимых целей.
Поскольку суды могут стремиться к достижению заведомо ложных целей, то даже 100%-ное их достижение совершенно не влияет на эффективность судебной политики государства в целом. Прежде чем приступить к соотнесению результатов деятельности судебных систем с некогда стоявшими перед ними целями, сначала следует проанализировать разумность и обоснованность постановки конкретных целей перед судами.