Юридическая психология

Становление юридической психологии в России

Предыстория юридико-психологических знаний

Несмотря на то что юридическая психология одна из сравнительно молодых отраслей психологии, применение психологического знания в России в целях обеспечения правосудия и других направлений правоохранительной деятельности берет начало в глубокой древности, когда испытания участников процесса нередко основывались на анализе психологических проявлений в момент испытаний. Однако «слепое поклонение царице доказательств» в последующие времена приводило к тому, что признание вины как основное доказательство добывалось любыми путями, в том числе с использованием пыток и истязаний. В Москве существовали «клоповники» и совершенно темные ямы, называемые «аскольдовыми могилами», куда бросали несознавшихся обвиняемых и откуда они часто выходили слепыми. Кормление соленой селедкой, помещение в жарко истопленную баню «не в виде пытки» являлись любимыми приемами следственных органов того времени.

Отрицательные последствия применения теории формальных доказательств заключались не только в гам, что на суд возлагалась обязанность «склонять» подсудимого к признанию, но и в том, что эта теория, как отмечал впоследствии А.Ф. Кони, «...связывая убеждение судьи и внося в его работу элемент бездушного формализма, создавала уголовный суд, бессильный в ряде случаев покарать действительно виновного, но достаточно могущественный, чтобы разбить личную жизнь человека слиянием акта бесконтрольного возбуждения преследования воедино с преданием суду и оставлением невиновного в подозрении, что заставляло его болезненно переживать стыд, который ни разъяснить, ни сбросить с себя нельзя».

Вместе с тем следственное производство на Руси вплоть до эпохи Петра I оставалось гораздо гуманнее европейского, а арсенал пыточных средств был небогат. Он включал, как правило, дыбу и кнут. Не отличались пытки и такой систематичностью, как, например, подробно описанные, с тщательными рисунками в австрийском кодексе Марии-Терезии, тем не менее нельзя без содрогания читать приводимую губернским прокурором Д.А. Ровинским в «Народных картинках» справку из дел тайной канцелярии с описанием «обряда, како обвиненный пытается» и приемов мучения, от которых «оный злодей весьма изумленным бывает».

Наряду с физическими применялись и нравственные пытки, в основе которых лежали обобщенные эмпирические данные бытовой психологии. Чтобы заставить человека давать показания, специально создавалась шоковая ситуация, провоцирующая к выражению чувств и отношения к расследуемому событию. Подозреваемого неожиданно для него вводили в слабо освещенную комнату где лежал труп убитого, и там подозреваемого убеждали сказать правду, рассчитывая, что, потрясенный увиденным, он выдаст свою виновность.

О том, какое впечатление такое правосудие производило на простой народ, яркое представление дает замечание историка С.М. Соловьева: «При слове “суд” вздрагивает русский человек».

Вместе с тем начиная с XVIII в. потребность в использовании психологических знаний в правовой политике государства стаза увязываться с ментальностью народа, необходимостью оказывать просвещающее и воспитывающее воздействие на подданных. Этому способствовав и то, что на Руси во все времена видели в законе выражение совести или, как говаривали в древности, правды. Этот традиционный русский взгляд на закон сильно отличался от законодательства западноевропейских стран, где все, как правило, подробно, до мельчайших деталей, регламентировалось.

Воспитательному характеру российского законодательства вполне соответствовал и его стиль. Если в Западной Европе содержание правовых установлений выражалось специальным юридическим языком, доступным лишь лицам, изучавшим право (чаше всего это была латынь, малопонятная основной массе населения), то в России язык права не был узкоспециальным, а по существу совпадал с обыденным, народным языком. Неслучайно первый русский профессор права С.Е. Десницкий в своей речи «Слово о прямом и ближайшем способе к научению юриспруденции» отмечал, что «в России на природном языке все во всенародное известие издаваемо было и в российских указах не было никогда таких трудных и невразумительных слов, какие примечаются в законах феодальных правлений».

Иначе говоря, в России законы излагались тем же языком, на котором писались письма или литературные произведения, а памятники русского права — это одновременно памятники русской литературы.

Тексты законодательных актов дают дополнительное основание для такой оценки. Их чтение доставляет такое же эстетическое удовольствие, как чтение высокохудожественного литературного творения. Составляя тот шли иной нормативный акт, законодатель не просто формулировал правовую норму, но и одновременно выражал свою нравственную позицию. Поэтому тексты законов нередко были наполнены эпитетами, причем чаще всего возвышенными, и оказывали глубокое морально-психологическое воздействие на подданных.

Что же касается процессуального законодательства, то оно сделало в этот период также огромный шаг вперед. Суд призван был стать быстрым и решительным орудием в руках государства для пресечения всякого рода попыток нарушить установленный порядок, в связи с чем в России XVIII столетия появляются отдельные работы, содержащие тактико-психологические рекомендации ведения следствия, а также исправительного доведения преступника до раскаяния.

Так, идеолог промышленников и купцов И.Т. Посошков в работе «Книга о скудности и богатстве» обобщил использование приемов допроса свидетелей, дающих ложные показания, подробно объяснил, как надо детализировать показания лжесвидетелей, с тем чтобы получить обширный материал для их последующего изобличения. По силе языка и богатству мысли это сочинение дает полное право причислить Посошкова к первым правоведам, предпринявшим попытку применить психологические наблюдения к праву. В главе «О правосудии» он рекомендует классифицировать заключенных по категориям на поддающихся воспитательному воздействию и на неподдающихся, чтобы избежать негативного влияния испорченных заключенных. Он предлагал условно освобождать обвиняемых, не являющихся опасными для общества, из-под стражи до суда и с печалью констатировал отсутствие наличия правосознания у большинства народа.

Известный русский историк В.Н. Татищев изложил основы своего мировоззрения в книге «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ». Ее основной направленностью была модная в то время идея естественного права, естественной морали, естественной религии, заимствованная Татищевым у Пуфендорфа и Вальха. Высшая цель, или «истинное благополучие», поэтому воззрению, заключалась в полном равновесии душевных сил, в «спокойствии души и совести», достигаемом путем развития ума «полезной» наукой, к которой Татищев относил медицину, экономию, законоучение и философию.

М.М. Щербатов, историк и философ, автор «Истории российской с древних времен», указывал на необходимость знания законодателем «человеческого сердца» и создания законов с учетом психологии народа. Он один из первых поднял вопрос о необходимости привлекать содержащихся в тюрьмах к работам.

А крупнейший русский писатель и мыслитель XVIII в. А.Н. Радищев в работе «О законоположении» обосновал меры по предупреждению преступлений, основанные на учете психологии личности преступника (и прежде всего его мотивации).

Дальнейшее развитие предпосылок возникновения юридической психологии в России как науки в XIX в. расширило географию преподавания основ психологических знаний юристам в российских университетах и, как следствие, написание научных работ и учебных пособий. Центрами преподавания стали Московский, Санкт- Петербургский, Казанский и Харьковский университеты.

В 1810-1821 гг. в Петербургском университете преподавал крупный ученый, психолог, профессор Л.И. Галич, создавший прогрессивный для того времени труд «Право естественное» (1818), в котором, в частности, предлагал изучать психологию человека, в том числе и преступника, поскольку целью наказания видел предупреждение преступлений и исправление преступника. Именно Галич первым призывал судью быть одновременно и психологом. Ему принадлежит и труд по характерологии книга «Картина человека» (1834), в которой предложена типология характеров преступников. Но общая психология, носившая в то время умозрительный характер, даже в союзе с уголовным правом не могла разработать научные критерии и методы изучения человеческой личности.

Профессор Московского университета С.И. Баршев — «учитель русских криминалистов» — первым составил русский курс уголовного права, в который вошли такие труды, как «О мерах наказаний» (1840), «О вменении в праве» (1840), «Общие начала теории и законодательств о преступлениях и наказаниях» (1841), «Взгляд на науку уголовного законоведения» (1858). И хотя в настоящее время этот курс устарел и поражает тем, насколько на рассуждениях автора отразилось крепостное право, его идеи об установлении законов с учетом природы человека и наличия у юристов психологической компетентности были очень прогрессивными в ту эпоху.

«Ни один вопрос уголовного права не может быть решен без помощи психологии, — говорил С.И. Баршев. — Решать судьбы людей, не понимая этого, — все равно, что вершить суд не над живыми существами, а над трупами».

Начиная с середины XIX в. в работах криминалистов А.И. Палюмбецкого, А. Чебышева-Дмитриева, К. Поппе, Н.И. Ламанского намечается сдвиг в направлении практического изучения преступности и преступника, осуществления идеи о психологическом обосновании права. Вслед за Л.Н. Радищевым предпринимаются энергичные попытки изучения преступности и ее размеров статистическими методами. Но вместе с тем еще сохраняется известная степень декларативности этого требования.

Однако суд и следствие в России в то время вполне обходились без «знания человеческого сердца». Образовательного ценза (не только юридического, но и общего) тогда не существовало, а потому любой дворянин или купец, приписанный к гильдии, мог быть избран на судейскую должность. Не только рядовые суды, но и Сенат («верховное судилище»), как отмечает Л.Ф. Кони, были не богаты людьми просвещенными, что под покровом безгласности и канцелярской тайны приводило к состоянию, когда «власть без образования заливала собою небольшие островки образования без власти». По данным на 1841 г., в Сенате числилось лишь шесть человек с высшим образованием. В судах же первой инстанции неграмотные или малограмотные составляли заметное большинство.

Не меньшим было невежество чиновников досудебного производства, выражавшееся хотя бы в названиях уголовных дел, что в свою очередь демонстрирует, какое представление имели они о составе преступления и как определяли его род и вид: «О найденных в лесу костях, неизвестно кому принадлежащих, по-видимому, солдатских» (по причине найденной между ними форменной пуговицы); «О подложном присвоении крестьянскому мальчику Василию женского пола»; «О публичном произнесении крестьянином N.N. похвальных слов»; «Об угрозах дворянина N.N. учинить над собою резьбу»; «О драке со взломом», «Об учинении мещанскому старосте кулаками буйства на лице» и т.д.

Нравственной нечистоплотностью и безграмотностью славились также стряпчие, ходатаи, которые в дореформенной России играли роль (точнее, некое подобие роли) адвокатов.

«Тут, вспоминал о них известный адвокат П.А. Потехин, были дворяне, прожившиеся помещики, разорившиеся купцы, приказчики, которые прежде вели дела своих хозяев, тут были отставные военные, даже сидельцы кабаков и пивных лавок, были чиновники, выгнанные со службы <...> и т.д., всех не перечислить».

Не имевшие, по признанию Государственного совета, «никаких сведений юридических — ни теоретических, ни практических», они пользовались дурной славой хищников и мошенников («крапивное семя» говорили о них в народе). Приспосабливаясь к порокам одиозного дореформенного суда, сами заражаясь, а то и щеголяя этими пороками, стряпчие и ходатаи по примеру средневековых подьячих ловчили, ябедничали, мошенничали за любую мзду...

«Берут по двугривенному и штофу водки за сочинение просьбы, — писал о них авторитетный юрист А.В. Лохвицкий, — по пяти и десяти целковых за фальшивый паспорт; есть у них и такса за фальшивое свидетельство, за фальшивую подпись и проч. <...> В одно и то же время пишут бумаги и истцу и ответчику и, конечно, с обоих берут деньги».

Типы дореформенных ходатаев и стряпчих картинно увековечены в русской литературе, и правдивость их подтверждается серьезными исследованиями. Таковы Провалов из «Ябеды» В.В. Капниста, Могильцев из «Пошехонской старины» М.Е. Салтыкова-Щедрина. Сысой Псоич Рисположенский из пьесы А.Н. Островского «Свои люди — сочтемся», Шабашкин из повести АС. Пушкина «Дубровский» и особенно неподражаемый «юрисконсульт» из второго тома гоголевских «Мертвых душ», который «всех опутал решительно, прежде чем кто успел осмотреться <...> Произошла такая бестолковщина: донос сел верхом на доносе, и пошли открываться такие дела, которых и солнце не видывало, и даже такие, которых и не было».

Прогрессивные русские ученые и писатели ревнители правового воспитания и просвещения широких слоев общества, по меткому выражению И.В. Гессена, стали ферментом, способствующим подготовке судебной реформы 1864 г. Впервые в истории России необходимость радикальных перемен стала осознаваться не узким крутом единомышленников, как это было у декабристов, а целым сословием во главе с императором.

Психологизация отечественного судопроизводства во второй половине XIX в.

В России благоприятные условия для серьезных исследований в области юридической психологии появились после принятия новых Судебных уставов, ставших венцом российской судебной реформы 1864 г. Ее цель заключалась, как писал император Александр II вуказе Правительствующему Сенату, в том, чтобы «водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе то уважение к закону, без которого невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем действий всех и каждого: от высшего до низшего».

Судебные уставы широко раскрыли свои двери отечественной прикладной науке. Находя питательный материал для своих исследований в практике новых судебных учреждений, наука, чуждая судам до 1864 г., явилась руководительницей и помощницей судебных деятелей. Сознание необходимости взаимодействия науки и практики повлекло создание в 1865 г. небольшого юридического кружка, собиравшегося у видного ученого и общественного деятеля В.Д. Спасовича, а позднее — основание юридического общества при Петербургском университете с подробно разработанным уставом.

Именно в это время начинают складываться объективные условия для применения психологических знаний в деятельности суда и розыске преступников. В этот период наступает расцвет отечественной юридической мысли, переосмысление роли общественности в осуществлении правосудия и проблем взаимоотношений между сторонами в уголовном процессе.

Взамен прежней инквизиционной системы, основанной на формальных доказательствах, провозглашались новые начала уголовного судопроизводства. Вводились два вида суда — мировой и общий, а судьи избирались по специально созданным для этого округам уездными земскими собраниями из кандидатов, проходивших по возрастному, имущественному и образовательному цензам. Вводится институт адвокатов представителей и защитников сторон на судебных процессах. Учреждается суд присяжных заседателей, пользующихся авторитетом представителей гражданского населения, вместо суда шеффенов, заимствованного еще Петром I и Екатериной II из средневекового германского процесса.

Благодаря этим нововведениям судопроизводство начало становиться не только источником правозначимой информации, но и своего рода творцом добра и справедливости, стимулятором поиска новых знаний, уроком культуры общения, уроком Права в самом высоком смысле этого понятия. В выполнение норм судебного ритуала, по выражению АФ. Кони, вносились вкус, чувство меры и такт, «ибо суд есть не только судилище, но и школа». Центр тяжести переносился на развитие истинного человеколюбия на суде, равно далекого и от механической нивелировки отдельных индивидуальностей, и от черствости приемов в защите общественного правопорядка.

Судебная реформа и сопровождавшие ее преобразования в других сферах жизни русского общества породили условия, в которых юридическая деятельность стала, как никогда ранее, ответственной и престижной.

После многовекового мрачного периода беззакония и произвола от полицейского сыска и прокуратуры было отделено предварительное следствие, новые принципы деятельности которого нашли отражение в напутственном слове основоположника судебной реформы Д.А. Ровинского к молодым, еще не испорченным рутиной и соблазнами жизни следователям: «Опирайтесь на закон, но объясняйте его разумно... Домогайтесь одной награды — доброго имени общества, которое всегда отличит и оценит труд и способности... Дай Бог, чтобы... вы могли сказать всем и каждому:

Что... служили делу, а не лицам.

Что... старались делать правду и приносить пользу.

Что... были прежде всего людьми... а уже потом чиновниками...»

Особое значение для утверждения в народе новых демократических принципов судопроизводства имела реорганизация прокуратуры. В эпоху взяточничества и своекорыстия личности пореформенных прокуроров, таких как Д.А. Ровинский, Н.И. Стояновский, Н.А. Буцковский, М.Н. Ковалевский, М.Ф. Громницкий, по меткому выражению А.Ф. Кони, «занятых живым делом, а не отписками у себя в камере, все знающих и видящих насквозь», производили глубокое нравственное впечатление на окружающих.

Введение в России заимствованного на Западе института государственных обвинителей потребовало от составителей Судебных уставов решения труднейшей задачи. Стало необходимостью создать институт должностных лиц, осуществляющих новые, необычные обязанности и действующих не в тиши «присутствия», а в обстановке публичного столкновения и обмена убежденных взглядов — и влияющих притом неведомым до этого оружием — живым словом с опорой на закон и разъяснение его справедливости.

Выгодно отличаясь в своих доводах на суде от французского деланного пафоса и немецкого канцелярского характера речи, выступления российских пореформенных прокуроров посей день представляют прекрасный образец для изучения и подражания, несмотря на то что появлению их на прокурорской трибуне не предшествовала какая-либо практическая школа, облегчающая знакомство с техникой судоговорения.

Судебные уставы, создавая прокурора-обвинителя и указав его задачи, начертали и нравственные требования, возвышающие его деятельность. Они вменяли в обязанность прокурору отказываться от обвинения в тех случаях, когда он найдет оправдания подсудимого уважительными, и заявлять о том суду по совести, внося, таким образом, в его деятельность элемент беспристрастия. Судебные уставы указывали и на то, что в речи своей прокурор не должен ни представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения доказательств и улик.

Принципиально иным по сравнению со статусом дореформенных стряпчих и ходатаев стал юридический статус адвокатуры. Адвокатура теперь рассматривалась как институт, предназначенный для оказания квалифицированной правовой помощи. По Судебным уставам 1864 г. адвокаты объединялись в самоуправляющуюся корпорацию - сословие присяжных поверенных. Присяжными поверенными могли быть лица, имеющие, во-первых, высшее юридическое образование и, во-вторых, не менее чем пятилетний стаж службы по судебному ведомству (ст. 354 Судебных уставов). И если юридический статус адвокатуры в России был гораздо уже, чем на Западе, то профессиональный уровень по крайней мере ее основного ядра оказался очень высоким.

Созидателями и стражами нравственных устоев русской адвокатуры выступили советы присяжных поверенных. Они ревниво поддерживали авторитет своей корпорации и нередко отказывали в приеме в адвокатуру лицам, которые холя и удовлетворяли формальным требованиям (высшее юридическое образование плюс необходимый служебный стаж), но не внушали доверия своей «нравственной физиономией».

Русской корпоративной адвокатуре, выступившей на историческую сцену, нельзя было и думать воспользоваться духовным наследием своих предшественников. И если, например, французская адвокатура в числе древних представителей указывает даже такого, который был причислен к лику святых (Saint Yves — земляк Ренана), английская — Кока, Томаса Мура, то русская, напротив, должна была прикладывать всяческие усилия, чтобы заставить всех как можно скорее забыть о безнравственных традициях своих предтеч ходатаев.

Молодой адвокатской корпорации приходилось создавать все сначала; начинать с азбуки адвокатского поведения и этики; «медленно и не без тяжких усилий прокладывать тропу к вершине общественного признания так, чтобы другим, на то глядючи, повадно было так делать». Они твердо следовали тому, что В.Д. Спасович формулировал как «главные правила, которых приходится пуще всего держаться», а именно «полной племенной, национальной и религиозной терпимости» — с одной стороны, и «великой и строгой нетерпимости этической», «нравственной брезгливости» — с другой стороны.

«Мы изобрели и наложили на себя, — говорил В.Д. Спасович, — узы самой беспощадной дисциплины, вследствие которой мы, не колеблясь, жертвуем своими вкусами, своими мнениями, своею свободою тому, что скажет громада великий человек. Это подчинение особого рода, не людям, а началу, себя себе же самому с громадской точки рассматриваемому, есть такая великая сила, которую тогда только оценишь, когда чувствуешь, когда она от тебя исходит. Нам дорога та сила, которую дают крепкие, суровые нравы. Оставим будущему смягчить их, когда люди сделаются лучшими».

Введение института присяжных в России стало важнейшим элементом формирования правосознания общества. Адвокатура внесла свой вклад в создание фундамента правомерного поведения граждан, их образованности, гражданской и нравственной воспитанности, правовой развитости. Ведь адвокат не ограничивался лишь служебной деятельностью; он не только представлял интересы тяжущихся в суде, но и давал юридические консультации, руководил правовыми сделками, разъяснял права и возможности применения закона. Консультации стати информационными центрами постижения гражданами законов, необходимых для жизни и деятельности, поведения в быту, возможностей и порядка обращения в правоохранительные органы, и других юридических знаний и умений как надежной защиты от бед, как условия личного успеха.

Адвокатура этой поры затронула и многие молчавшие до того стороны общественного сознания, привлекая вольнолюбивые, независимые умы судебного мира возможностью хотя бы относительного противодействия, даже в условиях самодержавного режима, беззаконию, карательному пристрастию и террору.

На вершине новой судебной пирамиды был учрежден кассационный суд. На нем лежала обязанность не только бдительно следить за нарушениями процессуального порядка, но и разъяснять законы. Этот институт приучал новые суды к правильному отношению к людям, понятиям и законам, устанавливал властно и внушительно, как должны держать себя судьи по отношению к сторонам, свидетелям, подсудимым, указывал на нежелательные приемы в судебных прениях, разъяснял сложные понятия о составе преступлений, побуждая проникнуться мыслью законодателя.

Кассационная практика тех лет представила бесчисленное множество примеров разъяснения мотивов закона, толкования понятий о служебном подлоге, о посягательствах на честь и целомудрие женщин, клевете в печати, противной правилам чести, ит.п.

Центральным звеном Великой судебной реформы явилось введение 20 ноября 1864 г. суда присяжных. Потребность в этом новшестве была обусловлена отменой в 1861 г. крепостного права, переходом от феодализма к капитализму, появлением на рынке труда миллионов лично свободных крестьян, что не совмещалось со старой судебной системой, которая не обеспечивала их равенство перед законом и судом, судебную защиту их прав и свобод.

Сторонники введения суда присяжных (С. И. Зарудный, Н.А. Бурецковский, Н.И. Стояновский, Д.А. Ровинский, A.M. Плавский и др.) исходили из того положения, что лишь суд присяжных позволит распространить в народе понятие о справедливости и законе, а также положительно отразится на развитии общества. Оторванные на время от своих обыденных занятий и соединенные у одного общего глубокого по значению и по налагаемой им нравственной ответственности дела, присяжные унесут с собой возвышающее сознание исполненного долга общественного служения, по и облагораживающее воспоминание о правильном отношении к людям и достойном обращении с ними.

Суд присяжных стал играть определенную социально-консолидирующую роль: помещик и крестьянин, купец и мещанин, буржуа и мастеровой впервые за всю историю страны если за один стол и получили возможность вести свободную дискуссию, убеждая друг друга в правильности своей точки зрения. Мнение каждого приобретало особую силу, потому что для осуждения подсудимого требовал ось единогласие присяжных (при отсутствии такового судья возвращал присяжных в совещательную комнату, и, если единогласие вновь не было достигнуто, допускалось вынесение обвинительного вердикта большинством голосов).

Обобщение материалов дореволюционной судебной практики также приводит к выводу; что суд присяжных со своей стороны оказывал благоприятное воспитывающее воздействие на общество, которое проявлялось в искоренении взяточничества, уменьшении числа преступлений, особенно тех, на которые присяжные смотрят строже, увеличении числа подсудимых, сознающихся в совершенных преступлениях, повышении доверия народа к суду, уровня его правовой культуры, профессионализма коронных судей. Даже при несомненной доказанности преступления присяжные нередко «корректировали» право, оправдывая подсудимого с учетом его личности, мотивов совершения преступления и т.д.

В России до 1/3 уголовных дел рассматривалось судом присяжных (остальные 2/3 менее значительных дел были отнесены к компетенции мировых судей). Это значительно больше, чем в Англии, Франции и Германии того времени.

В XIX в. русские суды присяжных оправдывали около 40% подсудимых. Такой либерализм вызвал серьезную озабоченность в правительственных кругах и среди правоведов. Предполагалось даже упразднить суд присяжных. Однако на его защиту выступили видные юристы, и он уцелел. Правда, число оправдательных вердиктов в XX в. удалось все же уменьшить до 25% (для сравнения заметим, что наши суды выносят лишь 0,6% оправдательных приговоров).

Учитывая низкий уровень грамотности крестьянства и ставя задачу утвердить в народе то уважение к закону; без которого невозможно общественное благосостояние, судебная реформа предусмотрела создание вместо суда полицейского института мировых судей.

Мировые суды стати своеобразной школой правовой культуры для огромной части населения страны. Местный обыватель скоро увидел, что стародавняя поговорка: «Бойся не суда, а судьи» — теряет свое значение. У «мирового» действительно совершатся суд скорый, а личные качества первых судей (И.И. Каразина, О.И. Квиста, Н.А. Неклюдова, Е.А. Шакеева и др.) служили ручательством, что этот суд не только скорый, но и правый и вместе с тем милостивый.

Великая судебная реформа и сопровождавшие ее преобразования в других сферах жизни русского общества породили условия, в которых гласный суд стал центром правового воспитания и просвещения граждан. В зал суда хотели попасть буквально все: и высшие сановники, и корифеи литературы, и неграмотные зеваки, которые не меньше, чем юристы, считали зал суда местом для плодотворного наблюдения и изучения причин преступления. Преобладала же (в громадной степени) учащаяся молодежь. Студенты, чтобы попасть на разбор дела, иногда дежурили всю ночь напролет во дворе судебного здания.

Газеты, содержащие отчеты о процессах, были нарасхват¹В России регулярно издавался популярный сборник «Судебные драмы», где освещались наиболее интересные процессы на родине и за рубежом.. Самые незначительные речи приводились целиком, а иные из них обходили и мировую прессу. Повсюду между обвинением и защитой происходили публичные состязания в благородстве чувств, правильном понимании законов и жизни, остроумии, блеске фраз и постижении тончайших изгибов человеческой души. По меткому выражению одного из современников, в судебных речах того времени встречалось правового просвещения и воспитания соотечественников более, нежели во всей правительственной пропаганде.

В подтверждение этого можно также привести высказывание из «Дневника» Ф.М. Достоевского, оставленное им более чем через 10 лет после проведения судебной реформы: «Трибуна наших новых правых судов — решительная, нравственная школа нашего общества и народа, решительный университет...»

Благодаря состязательному уголовному процессу с участием присяжных заседателей в среде прокуроров, адвокатов и судей начало формироваться новое поколение юристов с прогрессивным правовым мышлением, высокой нравственной и профессиональной культурой, чуждое казенно-бюрократическому отношению к правам человека, чиновничьему менталитету, коррупции, жестокости, формализму, судебным ошибкам в виде незаконного и необоснованного привлечения к уголовной ответственности неповинных людей. Неслучайно видный юрист П.А. Александров говорил: «Я проникнут традициями того времени, когда всякая непорядочность в прениях удалялась, а чистоплотность и порядочность прений считалась одним из лучших украшений суда».

Свобода, внезапно обрушивающаяся на российскую общественность, выдвинула на передний план человеческие личности, оставляя в тени публичные учреждения. Не суд, а судебный деятель, не адвокатура, а адвокат стали главными явлениями обновленной юридической жизни русского общества. Их имена, а не названия учреждений стали символом этого обновления.

С.А. Андреевский, П.А. Александров, К.К. Арсеньев, В.И. Жуковский, Н.П. Карабчевский, Ф.Н. Плевако, В.Д. Спасович, Д.В. Стасов, В.И. Ганеев, К.А. Урусов и другие выдающиеся юристы первыми оценили возможности судопроизводства как общественной трибуны. Для них правосудие стало средством формирования гражданских устремлений и правосознания. Они стремились пробудить творческую энергию судебной аудитории, вовлечь ее в процесс живого соразмышления, вызвать потребность в критическом анализе воспринимаемого, научить самостоятельному поиску правовой истины. Успешно применяя в своих выступлениях методы, пробуждающие познавательную активность, они заставляли аудиторию творчески мыслить и самостоятельно искать ответы на поставленные вопросы.

Характерный пример приводит попечитель Казанского учебного округа П.Д. Шестаков.

Трудно найти эпоху русской жизни, в которой устная речь благодаря гласному суду играла бы такую воспитывающую роль.

Как вспоминают слушатели выдающихся судебных ораторов XIX столетия, долго еще после каждого их выступления обсуждались высказанные ими мысли. Помогали этому и так называемые «формулы», которые предлагались аудитории. Обычно основная идея речи на суде концентрировалась в виде яркого образного выражения, зачаровывая и восхищая присутствующих.

Одной фразой замечательные художники судебного слова могли раскрыть характер описываемого преступного события, а иногда и целой человеческой судьбы, так, раскрывая личностные особенности подзащитной, Ф.Н. Плевако блестяще привлекает необходимые данные о роли наследственности и семейного воспитания в становлении психологии человека.

«В период запоя, в чаду вина и вызванной им плотской сладострастной похоти, была дана ей жизнь. Ее носила мать, постоянно волнуемая сценами домашнего буйства, страхом за своего груборазгульного мужа. Вместо колыбельных песен до ее младенческого слуха долетали лишь крики ужаса и брани да сцены кутежей и попоек».

Гласный суд предоставил возможность более широко и наглядно изучать правы людей, проводить (конечно, наряду с юридическим) психологический анализ дела обстоятельств, улик, самой личности обвиняемого, так, отмечая такую особенность в деятельности преимущественно русской адвокатуры, С.А. Андреевский говорил, что «...психология французских адвокатов не идет далее одной стереотипной фразы, повторяемой решительно в каждом деле: «Посмотрите на подсудимого: разве он похож на вора, убийцу, поджигателя и т.д.?» Но ссылка на внешность подсудимого, как на лучший довод в его пользу, равносильна сознанию, что его внутренний мир совершенно недоступен для защитника».

Гласный суд стал весьма серьезным источником собирания материалов для последующего психологического анализа, приводимого в художественных произведениях многими русскими писателями. В произведениях Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.М. Горького, А.П. Чехова, Л.Н. Андреева, И.Ф. Горбунова раскрывались не только внутренний мир и психические переживания лиц, совершивших преступление, но и те изменения в личности, которые возникают в процессе судопроизводства и порождаются им. Художественные произведения прогрессивных русских писателей помогли полнее выявить психологические проблемы судопроизводства, стати для всех поколений юристов источником ценнейших знаний об общих свойствах человеческой природы, проявляющихся при подготовке, совершении и сокрытии преступления, привели к постановке вопроса о необходимости рассматривать осуждение не только как наказание, но и как воспитание, перевоспитание.

Так, адвокат С.А. Андреевский шедевры художественной классики считал даже более полезными для юристов, нежели специально-юридические трактаты. В лекции для помощников присяжных поверенных «Об уголовной защите» он высоко оценил рассказы А.П. Чехова «Злоумышленник» и «Беда»: «Чехов — не юрист. Но кто же, даже самый лучший из нас, по тем двум обвинениям, которые я назвал (крестьянин Григорьев в «Злоумышленнике» по ст. 1081 и купец Авдеев в «Беде» по ст. 1154 Уложения о наказаниях), когда бы то ни было произнес в суде что-нибудь до такой степени яркое и простое, до такой степени обезоруживающее всякую возможность преследования этих двух преступников (Григорьева и Авдеева), как то, что написал Чехов в этих двух коротеньких рассказах? А в чем же тайна? Только в том, что Чехов правдиво и художественно нарисовал перед читателем бытовые условия и внутреннюю жизнь этих двух, выражаясь по-нашему, своих “клиентов”».

В своем стремлении понять и раскрыть внутренние причины преступления судебные ораторы действовали в духе русской литературы, поставив исконные вопросы о сущности преступления и наказания. Глубокие и искренние приемы отечественной литературы в оценке жизни с ее великими открытиями в теневой области человеческой души и психологии преступления, перенесенные в суд, позволили им соединить дар психолога и темперамент художника. Так, Ф.Н. Плевако в защите Качки как лучшим доводом воспользовался разбором некрасовского стихотворения «Еду ли ночью по улице темной»; В.О. Адамов неоднократно цитировал стихотворение Никитина «Вырыта заступом яма глубокая»; П.А. Потехин оправдал Кожевникова, зарезавшего свою любовницу, даже посредством... музыки, доказывая присяжным, какую невыразимую печаль на сердце вызывают мотивы вальса «Дунайские волны».

С ликвидацией системы формальных доказательств, провозглашением свободной оценки доказательств судом встал вопрос об особенностях восприятия доказательств судьями, в первую очередь присяжными заседателями. Появилась возможность психологического воздействия на присяжных заседателей со стороны адвокатов и прокуроров. Более внимательного изучения требовала личность преступника, так как создались условия для глубокого анализа в судебных речах их мотивов, побудительных причин, морального облика.

Значительная часть речей адвокатов той поры была посвящена вопросам психофизиологии и содержала множество тонких и обнаруживающих обширную эрудицию замечаний и характеристик из области уголовной физиологии и психологии. Так, В.Д. Спасович с особым вниманием исследовал чувствительный, мыслительный и волевой процессы в человеке. «Идея безжизненна в своем холодном состоянии, говорил он, ей нужно согреться чувством, чтобы перейти в живое дело». Сделанный им (в особенности в деле Островлевой) анализ душевных недугов как болезней мышления и разбор их отличия от болезней чувств и воли дали ему вполне заслуженное право быть избранным в 1885 г. в члены Психиатрического общества при Императорской военно-медицинской академии. Свобода воли, обусловливающая собою вменяемость, по мнению Спасовича, выражается в действии трех главных мотивов человеческих деяний: страсти, ума (расчета) и нравственного чувства (совести), и наказание назначается за то, что один из двух первых мотивов оказался сильнее третьего, за то, что страсть одолела ум или ум наложил молчание на протестующую совесть...

В целом судебная реформа положила начато теснейшему и бесповоротному союзу науки и практики, юриспруденции и психологии. Доказательством этого служат актуальные и сегодня работы А.У. Фрезе «Очерк судебной психологии» (1871), Л.В. Владимирова «Психические особенности преступников по новейшим исследованиям» (1877). В них высказывались идеи использования психологических знаний в конкретной деятельности судебных и следственных органов, привлечения к судопроизводству специалистов-психологов.

В конце XIX в. судебная психология постепенно оформляется в самостоятельную науку. Крупнейший ее представитель Д.А. Дриль указывал, что психология и право имеют дело с одними и теми же явлениями — «законами сознательной жизни человека» («На что должна быть направлена карательная деятельность? Психологический очерк». СПб., 1881). В другой работе («Психологические типы в их соотношении с преступностью... Частная психология преступности». СПб., 1890) Д.А. Дриль, анализируя общие механизмы преступного поведения, приходит к выводу, что один из этих механизмов — ослабление у преступников способности «властно руководствоваться предвидением будущего».

Выдающийся юрист А.Ф. Кони, уделяя большое внимание связи уголовного права с психологией, не только читал курс лекций «О преступных типах», но и опубликовал ряд содержательных работ, так, в работе «Память и внимание» он писал: «Судебные деятели по предварительному исследованию преступлений и рассмотрению уголовных дел на суде должны иметь твердую почву сознательного отношения к доказательствам, среди которых главнейшее, а в большинстве случаев и исключительное, место занимают показания свидетелей, для чего в круг преподавания на юридическом факультете должны быть введены психология и психопатология».

Вместе с тем в России получает распространение антропологическая теория Ч. Ломброзо. Согласно ей преступление имело биологическую природу, которая измерялась точными морфоанатомическими характеристиками. Психика преступника начинает рассматриваться как психопатология — состояние, близкое к психическому заболеванию.

Одновременно с критическим анализом теории Ч. Ломброзо начинают складываться самостоятельные судебно-психологические воззрения русских ученых. Так, профессор Московского университета Д.П. Зернов на обширном материале показал несостоятельность надуманных представлений об атавистических признаках преступника, доказав, что неправильности черепа, которые сторонниками антропологического направления оценивались как стигмы врожденного преступника, представляют собой индивидуальные особенности лиц, перенесших родовые травмы, интоксикации, тяжелые соматические заболевания, ушибы, переломы костей лицевой и затылочной частей головы, а также страдающих психическими болезнями, имеющими соматическую почву. Основательной критике труды Ломброзо в криминологическом аспекте подверг и русский криминалист Е.П. Ефимов, доказавший полную несостоятельность биологических взглядов на преступность.

Отечественные юридико-психологические исследования в первой половине XX в.

Наряду с дальнейшей разработкой проблем судебной психологии характерной особенностью начала XX столетия стало формирование психологической школы права, основоположником которой считается польский юрист и социолог Л.И. Петражицкий руководитель кафедры истории философии права в Санкт-Петербургском университете. Полагая, что науки о праве и государстве должны базироваться на анализе психических явлений, Петражицкий социальную обусловленность права подменил психологической обусловленностью.

Он утверждал, что реально существуют только психические процессы, а социально-исторические образования — их внешние проекции. Петражицкий, находясь под влиянием фрейдизма, преувеличивал роль подсознательно-эмоциональной сферы психики в поведении людей, в формировании правовых норм. Психологическая школа права исходила из полной совместимости права и психологии. Юридическая психология не была осмыслена психологической школой права как пограничная область между правом и психологией. Однако, несмотря на общую несостоятельность психологической школы права, она привлекла юристов к психологическим аспектам права и оказала значительное влияние на развитие судебной психологии в начале XX в.

В 1907 г. по инициативе В.М. Бехтерева и Д.А Дриля создается научно-учебный Психоневрологический институт для «изучения мозга и его отправлений...», в программу которого входила и разработка курса судебной психологии. В 1909 г. в рамках этого института учреждается Криминологический институт. Судебной психологией начинают заниматься профессиональные психологи, и с этого времени она стала развиваться в России как самостоятельная прикладная отрасль психологии. В судебной психологии очерчивается круг сугубо специфических проблем изучение психики преступников, свидетелей и других участников уголовного процесса, диагностика лжи и др. Итоги этой работы быт и обобщены В.М. Бехтеревым в труде «Объективно-психологический метод в применении к изучению преступности» (СПб., 1912).

В первые годы после Октябрьской революции судебная (криминальная) психология становится общепризнанной и авторитетной отраслью знаний. Уже на 1 Всероссийском съезде по психоневрологии в 1923 г. работала секция криминальной психологии под руководством юриста С.В. Познышева. Съезд отметил необходимость подготовки криминалистов-психологов, а также целесообразность открытия кабинетов для проведения криминально-психологических исследований. Вслед за этим во многих городах организуются криминально-психологические кабинеты и кабинеты научно-судебной экспертизы. Структура кабинетов и направленность их деятельности были различными. В Саратове (кабинет криминальной антропологии) производились обследования лиц, совершивших преступление, с целью оказания помощи органам следствия и суда в изучении обвиняемого. При Минском кабинете по изучению преступности и личности преступника было организовано несколько секций, в том числе секция криминальной психологии и психиатрии. В Киеве психологические исследования проводились в секции криминально-психологических и психопатологических исследований Института научно-судебной экспертизы.

Психологическое обследование разделялось на четыре группы:

1. выяснение умственного развития;
2. исследование чувств (интенсивность, характер, способность к моральным оценкам);
3. исследование волевых данных (обдуманность действий, самостоятельность решений, настойчивость в проведении действий, способность владеть собой, привычки и навыки);
4. исследование основных мотивов жизнедеятельности.

Исключительное разнообразие имелось и в направленности методов исследований. Так, если в Саратовском кабинете широкое распространение при изучении личности имели психологические методы (наблюдения, беседы), то в деятельности Московского кабинета в основном использовались методы психиатрии. Сотрудники Московского кабинета рассматривали личность преступника как имеющую глубокие изменения в психике, граничащие с невменяемостью, и строили свою работу на применении психиатрических методов.

Проводилась работа и по экспериментальному развитию судебно-психологических исследований. Была сделана попытка составить общий план экспериментальных исследований одного из наиболее сложных вопросов психологии свидетельских показаний.

При Московской губернской прокуратуре была создана лаборатория экспериментальной психологии, в которой А.Р. Лурия в течение пяти лет провел ряд опытов с целью выяснить, возможно ли объективным путем установить наличие аффективных следов, оставшихся от преступления в памяти преступника, и отличить причастного к преступлению от не причастного.

Взяв за основу разработанный психологами и криминалистами Западной Европы ассоциативный метод, А.Р. Лурия предложил ввести в него некоторые поправки (например, вести запись на приборе, показывающем быстроту реакции испытуемого на слова-раздражители). По его мнению, введение дополнительной полиграфологической аппаратуры при применении ассоциативного метода допроса поможет действительно объективно определять отношение человека к тем или иным фактам уголовного дела, его причастность к совершенному преступлению. Однако разработанный им метод не учитывал предусмотренных законом процессуальных норм при производстве следствия, необходимость строгого соблюдения прав обвиняемого, а поэтому не нашел применения на практике. Современные психофизиологические исследования полностью подтвердили правильность исходной гипотезы и выводы А.Р. Лурии.

В 1925 г. в Москве был создан первый в мире Государственный институт по изучению преступности и преступника. К работе в биопсихологической секции этого института были привлечены крупные психологи. За время своего существования (до 1929 г.) институт опубликовал около 300 работ, в том числе и по проблемам судебной психологии. Были выполнены многочисленные работы по изучению психологии заключенных, быта преступного мира, закономерностей формирования свидетельских показаний и причин возникновения в них ошибок, теории и методике судебно-психологической экспертизы (А.Е. Брусиловский, М.Н. Гернет, М.М. Гродзинский, Я.А. Канторович, А.С. Тагер и др.). В основе этих работ лежали труды Института по изучению мозга и психической деятельности, возглавляемого В.М. Бехтеревым, судебно-психологические труды А.Ф. Кони о процессах памяти и внимания, в которых он обобщат свой большой жизненный и житейский опыт по оценке поведения свидетелей и обвиняемых.

В 1930 г. состоялся 1-й съезд по изучению поведения человека, на котором работала секция судебной психологии. На этой секции были заслушаны и обсуждены доклады А.С. Тагера «Об итогах и перспективах изучения судебной психологии» и А.Е. Брусиловского «Основные проблемы психологии подсудимого в уголовном процессе». Однако в это время были допущены ошибки биологизаторского характера. Так, С.В. Познышев в своей работе «Криминальная психология. Преступные типы» подразделял преступников на два типа — внешне обусловленных (экзогенных) и внутренне обусловленных (эндогенных). Резкая критика этих ошибок в 1930-е гг., а также нарастающий психоз разоблачения за государственную измену «врагов народа» не только среди граждан, но и среди психологов, привели к неоправданному прекращению судебно-психологических исследований.

Только начиная с 1960-х гг. стали снова обсуждаться насущные проблемы юридической психологии. Необходимость учета психических закономерностей стала осознаваться как одно из условий эффективности правового регулирования. Однако в период социального застоя развитие судебной психологии было замедленным. Разрабатывались лишь отдельные ее проблемы. В юридических вузах страны было введено преподавание общей и судебной психологии. Появляется ряд фундаментальных исследований по психологическим основам расследования, психологии допроса, исправительной психологии. В коллективном труде «Теория доказательств в советском уголовном процессе» (М., 1973) в главу «Процесс доказывания» был включен параграф «Психологическая характеристика познавательной деятельности в процессе доказывания» (автор А.Р. Ратинов).

Современное состояние отечественной юридической психологии

Возрождению в нашей стране юридической психологии и ее интенсивному развитию в последней трети XX в. способствовали прогресс психологической науки, рост квалификации психологов. Инициативные усилия в 1960-е гг. предпринимались А.Р. Ватиновым, А.В. Дуловым, Л.Б. Филоновым, А.Д. Глоточкиным, В.Ф. Пирожковым.

В 1971 г. была проведена первая Всесоюзная конференция по проблемам судебной психологии. На Съезде психологического общества СССР стала функционировать секция «Судебная психология».

В структуре Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности был создан сектор психологических проблем борьбы с преступностью; в составе Академии МВД СССР организована кафедра психологии; во ВНИИ общей и судебной психиатрии им. В.П. Сербского создана лаборатория психологии. В отдельных юридических вузах начались исследования различных проблем юридической психологии (Москва, Ленинград, Харьков, Минск, Воронеж, Свердловск).

В структуре Академии МВД РФ был создан специализированный ученый совет по защите диссертаций психолого-юридического профиля, в котором к настоящему времени защищено более 70 кандидатских и 20 докторских диссертаций, в том числе но концептуальным проблемам.

В 1970-х гг. ряд ведущих сотрудников Института государства и права АН СССР (В.Н. Кудрявцев, В.С. Нерсесянц, А.М. Яковлев и др.) инициировали исследование социологических и социально-психологических аспектов права. Усилиями этих ученых была осуществлена коренная переориентация правоведов в сторону гуманистической сущности права, был преодолен репрессивный уклон в его трактовке.

В 1983 г. Минвузом СССР была утверждена и издана массовым тиражом учебная программа по психологии для юридических вузов. Эта программа неоднократно переиздавалась и действует до настоящего времени.

Итоги советского (доперестроечного) периода развития юридической психологии подвела Вторая всесоюзная конференция, проведенная в г. Тарту (1986).

К концу XX в. отечественная юридическая психология оформилась в развитую отрасль научно-психологического знания, приобретя качественно новое состояние. Отчетливым признаком этого явился решительный выход за пределы первоначально зауженной области интереса. Исследованиями современной юридической психологии стали охватываться не только психологические вопросы судопроизводства, ной почти все стороны правовой действительности. Первая попытка отразить новое научное состояние юридической психологии была предпринята в работе «Прикладная юридическая психология» (2001), вторая — в «Энциклопедии юридической психологии» под общей редакцией профессора А.М. Столяренко, которую можно считать главным в отечественной и мировой практике изданием подобного рода, подведшем итог 100-летнего развития юридической психологии.

В настоящее время сложилась современная школа отечественной юридической психологии, которую достойно представляют имена таких юристов и психологов, как Ю.М. Антонян, В.А. Бакеев. Я.Я. Белик, Л.И. Беляева, Б.Г. Бовин, В.Л. Васильев, А.А. Волков, Н.И. Гаврилова, Ф.В. Глазырин, А.Д. Глоточкин, В.В. Гульдан, М.Г. Дебольский, В.Г. Деев, В.Ф. Енгалычев, Г.Х. Ефремова, Е.П. Клубов, В.И. Коваленко, А.В. Кокурин, Л.П. Конышева, Д.П. Котов, М.М. Коченов, М.В. Кроз, И.А. Кудрявцев, Т.Н. Курбатова, А.Р. Лурия, М.И. Марьин, В.В. Мельник, В.А Носков, А.И. Папкин, Е.В. Петухов, В.Ф. Пирожков, В.М. Поздняков, Е.А. Пономарева, В.В. Романов, Е.Г. Самовичев, О.Е. Сапарин, П.И. Сергеюк, О.Д. Ситковская, В.И. Смирнов, А.М. Столяренко, А.Н. Сухов, А.И. Ушатиков, В.И. Филиппенко, И.К. Шахриманьян, Ю.В. Чуфаровский, А.Г. Шестаков, Г.Г. Шиханцов, В.Е. Эминов, И.В. Якушев и др.

Значительный вклад в становление и развитие юридической психологии внесли ученые смежных областей знаний педагогики, медицины, социологии: Н.А. Давыдов, О.В. Афанасьева, И.П. Башкатов, А.В. Буданов, И.В. Горлинский, Л.П. Гримак, И.Ф. Колонтаевская, В.М. Кукушин, А.В. Пищелко, В.К). Рыбников и др.

XXI век ставит перед юридическими психологами новые и все более сложные научно-прикладные задачи, связанные с укреплением законности и правопорядка. Осуществление демократизации и гуманизации системы управления требует коренных изменений в правовой системе. По оценке заслуженного работника высшей школы РФ, доктора психологических наук, доктора педагогических наук, профессора Алексея Михайловича Столяренко, первостепенное значение «приобрела задача психологического обеспечения курса на создание в России правового государства и гражданского общества. Ее не решить только исследованиями проблем правоприменения, правоисполнения, специальной профилактики и борьбы с преступностью, т.е. по преимуществу следствий, а не основных первопричин состояния законности и правопорядка. Необходим широкий размах исследований и практических разработок по формированию и усилению правоутверждающей деятельности, направленной на формирование «духа права» в обществе, правовой психологии и культуры всех граждан, их правовой активности, конструктивного укрепления психологических позиций права и законности в деятельности государственных структур и сотрудников правоохранительных органов...»

Задачи и перспективы развития российского общества, социальные ожидания народов России превращают юридическую психологию в отрасль научного знания, имеющую широкий проблемный простор, далекую научную перспективу и острую практическую актуальность.