Тенденция сближения систем уголовного права

Несмотря на, казалось бы, достаточно четкое разделение уголовного права на соответствующие его системы, все же представляется, что глубину различий между ними не следует преувеличивать. Во-первых, по ряду позиций (в том числе и основополагающих) между законодательным выражением того или иного уголовно-правового института в разных правовых системах существует кажущееся различие. Ярким примером этому служат вроде бы непримиримые позиции российского уголовного права и системы общего права по вопросу об ответственности за неоконченное преступление. Сколько копий было сломано по поводу того, что по УК РФ провозглашается наказуемость приготовительных действий, тогда как, например, в американском уголовном праве законодательной «точкой отсчета» в этом отношении является покушение на преступление.

Однако, как уже отмечалось в гл. XI Курса, формулировка, например. Примерного уголовного кодекса США, определяющая покушение на преступление как любое действие или бездействие, которые лицо воспринимает как существенный шаг в направлении совершения преступления, свидетельствует о том, что расширение пределов уголовной ответственности за неоконченное преступление может и не зависеть от того, объявляется по закону наказуемость приготовления или нет, т.е. формулировка ответственности за покушение может охватывать и ответственность за приготовление к преступлению. Разве, например, приобретение лицом огнестрельного оружия для убийства не есть «существенный шаг» в направлении преступления (в соответствии с Примерным уголовным кодексом США)? И сравнение формулировки приготовления к преступлению по УК РФ как умышленного создания условий для совершения преступления, в том числе и приискания средств или орудий совершения преступления (ч. 1 ст. 30 УК РФ), с формулировкой понятия покушения в Примерном уголовном кодексе США приводит к выводу не о том, что приготовление к преступлению не наказуемо по Примерному уголовному кодексу, а о том, что российское понимание приготовления может поглощаться формулировкой Примерного кодекса США о покушении на преступление. Фактически получается, что, несмотря на внешнее различие в уголовно-правовых формулировках, конкретное деяние лица, выразившееся в той или иной разновидности приготовления к преступлению, будет признано наказуемым и российским судьей (в рамках приготовления к преступлению), и американским (в рамках покушения на преступление).

Получается, что в этом случае якобы «непреодолимая стена» между указанными позициями была искусственно создана в годы десятилетий «холодной войны» (в действительности ее в данном случае нет, а есть определенные законодательные традиции, лишь на первый взгляд противоречащие друг другу), и юристам обеих стран следовало бы откровенно признать это.

Во-вторых, необходимо отметить, что примерно с 70-х гг. XX в. по некоторым, в том числе и очень принципиальным позициям началось вначале достаточно робкое, затем и вполне видимое сближение соответствующих правовых систем. Наиболее принципиальным в этом отношении следует признать отношение к проблеме уголовной ответственности юридических лиц. Как известно, классическим принципом системы романо-германского уголовного права является принцип личной ответственности виновного, т.е. ответственности лишь вменяемого, достигшего определенного возраста физического лица, совершившего запрещенное уголовным законом преступное деяние.

Однако, как уже отмечалось в гл. VIII Курса (о субъекте преступления), наряду с этим принципом вначале в системе общего права был законодательно сформулирован принцип уголовной ответственности юридических лиц, который впоследствии перешел и в систему континентального (романо-германского правд, например, Франции, Голландии), а также и в систему социалистического права (Китай).

Второй точкой определенного сближения позиций является отношение к жесткой кодификации уголовного правд. Известно, что изначально европейское континентальное уголовное право тяготело к полной кодификации его законодательства. За это ратовали, например, еще предтечи «классической» школы уголовного правд Гегель и Фейербах. Эти идеи были претворены в Уголовном кодексе Франции 1791 и 1810 гг., Баварском уголовном кодексе 1813 г. Однако в настоящее время, как уже отмечалось, и в Германии, и во Франции (как и в других странах романо-германского права) уголовные кодексы не являются единственным уголовно-правовым законодательным актом. Существует, например, обширное законодательство, предусматривающее ответственность и за преступления, например, экологические, экономические, транспортные. При этом многие уголовно-правовые нормы этого законодательства не включаются в уголовный кодекс, а действуют наряду с ним. Следует отметить и намерение Англии кодифицировать свое уголовное законодательство (известно, что с 1991 г. в рамках Правовой комиссии ведется работа над составлением проекта уголовного кодекса для Англии и Уэльса). Таким образом, перспектива сближения имеется и в данном направлении.

Важным аспектом сближения уголовного законодательства стран всех четырех выделенных систем является заключение международно-правовых конвенций по борьбе с уголовными преступлениями. Их необходимость обусловливается задачей борьбы с международными преступлениями (например, геноцид, наемничество) и преступлениями международного характера (например, фальшивомонетничество, угон воздушного судна)¹См.: Наумов А.В. Преступления против мира и безопасности человечества и преступления международного характера // Государство и право. 1995. № 6. С. 48-56.. При этом государства — участники соответствующей конвенции обязуются предусмотреть в своем национальном уголовном законодательстве соответствующие уголовно-правовые нормы (напрямую эти конвенции не могут быть применены ввиду того, что они лишены уголовно-правовых санкций). И в этом случае однородные нормы содержатся в уголовном законодательстве и стран с романо-германской системой права, и с англосаксонской, и с мусульманской, и с социалистической. Следует отметить, что имеется явная тенденция к расширению таких «общих» для многих стран уголовно-правовых запретов, вытекающих из соответствующих конвенций и договоров, международного права, это привело к тому, что возникла необходимость в их кодификации, и в рамках Комиссии уголовного права ООН в 90-х гг. прошлого века велась интенсивная работа над проектом кодекса о преступлениях против мира и безопасности человечества. Под влиянием развития в указанном направлении международного права отдельные государства в своих национальных уголовных кодексах предусматривают самостоятельные разделы об этих преступлениях. Так, в Уголовном кодексе Франции 1992 г. раздел I («О преступлениях против человечества») книги II («О преступлениях и проступках против человека») состоит из трех глав и предусматривает ответственность за геноцид и другие преступления против человечества. В УК РФ также имеется специальный раздел (XII) о преступлениях против мира и безопасности человечества, предусматривающий ответственность за восемь преступлений, посягающих на указанные объекты:

планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны (ст. 353);
публичные призывы к развязыванию агрессивной войны (ст. 354);
разработка, производство, накопление, приобретение или сбыт оружия массового поражения (ст. 355);
применение запрещенных средств и методов ведения войны (ст. 356):
геноцид (ст. 357);
экоцид (ст. 358);
наемничество (ст. 359);
нападение на лиц или учреждения, которые пользуются международной защитой (ст. 360).

Известно, что многие нормы уголовного права в системе общего права (например, США) тесно переплетаются с нормами уголовно-процессуального права, что всегда удивляло отечественных юристов. Однако некоторые результаты проводимой в России судебной реформы, в частности, возрождение суда присяжных, уже в определенной мере привели к известной «процессуализации» материального уголовного права. Сошлемся, например, на ст. 65 нового УК РФ о назначении наказания при вердикте присяжных заседателей о снисхождении. Явные «следы» воздействия норм уголовного процесса «проступают» и в содержании таких норм материального уголовного права, как примечание к ст. 308 УК РФ об освобождении от уголовной ответственности за отказ от дачи показаний против себя самого, своего супруга или своих близких родственников и примечание к ст. 316 УК РФ о том, что лицо не подлежит уголовной ответственности за заранее не обещанное укрывательство преступления, совершенного его супругом или близким родственником. Конечно же, как на первой уголовно-правовой норме, так и на второй лежит «печать» такого чисто процессуального института, как свидетельский иммунитет (хотя в ст. 308 и не упомянут защитник обвиняемого, очевидно, что в соответствии со ст. 72 УПК РФ и он не может быть привлечен к ответственности за отказ от дачи показаний, т.е. в этом случае условия освобождения от уголовной ответственности диктуются процессуальной нормой).

В советской юридической литературе традиционно подвергалась сокрушительной критике практика так называемых сделок с правосудием, распространенная в уголовном процессе стран системы общего права (особенно в США), когда признание вины обвиняемым или некоторые другие его «уступки» правосудию влекли за собой со стороны последнего определенное к нему снисхождение. Однако пришло время — и в новом УК РФ такие действия виновного, как, например, добровольная явка с повинной или способствование раскрытию преступления (т.е., активное сотрудничество обвиняемого с правосудием), являются основанием освобождения от уголовной ответственности — в связи с так называемым деятельным раскаянием (ст. 75 УК РФ). И если в соответствии с указанной статьей Общей части УК РФ может быть освобождено лишь лицо, впервые совершившее преступление небольшой или средней тяжести, то в Особенной части УК РФ появилось немало статей, где деятельное раскаяние, в том числе и выразившееся в сотрудничестве с обвинением и правосудием, является основанием освобождения от уголовной ответственности и при совершении целого ряда тяжких и даже особо тяжких преступлений (например, террористического акта — ст. 205 УК РФ, захвата заложника — ст. 206 УК РФ, государственной измены — ст. 275, насильственного захвата власти или насильственного удержания власти — ст. 278 УК РФ).

Конечно же, не только развитие института суда присяжных, но и построение нового УПК РФ на принципе состязательности приведет к закономерному, на наш взгляд, усилению процессуальных начал в материальном уголовном праве, что также будет свидетельствовать о сближении в этом направлении принципов и норм европейского континентального права и системы общего права. Об этом уже, например, свидетельствует принятие в 2009 г. уголовно-правовых норм о досудебном соглашении (ч. 2 и 4 ст. 62, ст. 63¹ УК РФ). Известно, что прогнозы — дело крайне рискованное. И тем не менее выскажем один прогноз в части дальнейшего сближения выделенных систем уголовного права еще в одном направлении — в направлении повышения роли судебного прецедента в системе европейского континентального права. Речь, разумеется, не идет о судебном прецеденте, заменяющем уголовный закон, а, как уже отмечалось в гл. III (об уголовном законе), о возможностях, допустим, и российским судам официально ссылаться в своих решениях на решения, к примеру, ВС РФ по конкретным делам как на прецедент толкования применяемой ими уголовно-правовой нормы. Разумеется, наряду и после ссылки на саму уголовно-правовую норму. Тем более что в отношении решений КС РФ такая возможность прямо зафиксирована в законе, следовательно, и в условиях российской судебной практики прецедент стал «выходить из подполья» и весьма легально «заявил» о своих правах.

В соответствии со ст. 125 Конституции РФ КС РФ разрешает дела о соответствии Конституции РФ в том числе и федеральных законов (следовательно, и уголовных), и в этом случае акты или их отдельные положения, признанные неконституционными, утрачивают силу. Таким образом, в случае если соответствующие уголовно-правовые законы или отдельные их нормы будут признаны неконституционными, суды обязаны выносить свои решения (приговоры) на основе решения КС РФ, т.е. прецедент этого Суда приобретает легальное официальное значение. Так, в 1995 г. КС РФ признал, что положение ст. 64 УК РСФСР 1960 г. о том, что бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы является одной из форм измены Родине, противоречит как нормам самой Конституции РФ о правах и свободах человека и гражданина, так и общепризнанным принципам и нормам международного права (например, Всеобщей декларации прав человека 1948 г. и Международному пакту о гражданских и политических правах 1966 г.). И после этого решения суды обязаны были в соответствующих случаях выносить оправдательные приговоры, ссылаясь именно на конкретное решение КС РФ.